Посмотрев на северо-восток, куда указывала рука Йома (интересно, что за огонь они видели? И как догадались, что это – в Проклятой ложбине? Ведь ее отсюда и не видно вовсе), Дрого снова и снова оборачивался в противоположную сторону, на северо-запад. Там, на всем открытом пространстве – от сосняка до ближнего ельника и дальше, к березовой рощице, к дальним синеющим перелескам, – паслись табуны. Один, два… пять… Вот уже пальцы обеих рук загнуты – а их еще больше… Много! Слышалось веселое ржание жеребят, тревожный зов матерей, переклички вожаков. И уже не воображаемый – настоящий запах конского пота, принесенный сюда северо-западным ветерком, возбуждающе щекотал ноздри…
По-видимому, и Йому надоели старые страхи. Прервав рассказ, положив руку на плечо брата, он тоже стал смотреть на щедрые дары, посланные людям Великими Предками и духами-покровителями.
– Скоро часть их спустится ниже. Они-то и будут наши!
Они опять оказались вместе – Дрого и Каймо – в том же самом мужском доме, что и зимой. Но сейчас здесь бывшее место Мала занял Йом. Дни проходили быстро – в подготовке к Большой охоте и к предшествующему ей Обряду.
Охотники ушли в мужские дома в первую ночь, как только стала просыпаться Небесная Старуха. Колдуна с ними не было; он появится здесь только через три дня, когда настанет время Обряда. В один из этих дней совершат свой Обряд и сыновья Серой Совы. А потом они вместе будут готовиться к Большой охоте: мужские дома не Священные места – они табу лишь для женщин и детей, но не для охотников другого Рода. Во всяком случае, не для участников совместной охоты.
До Обряда еда запрещена, даже пить воду нужно умеренно: Обряд будет тем удачнее, чем выносливее окажутся его участники. А вот разговаривать можно сколько угодно. И говорили, но только теперь это были не бесконечные охотничьи рассказы, которые завороженно слушали зимними вечерами Нагу и Туули. Теперь почему-то болтали о том, о чем Дрого меньше всего хотелось бы сейчас слышать: черное колдовство, порча, живые мертвецы, какая-то нежить… Тон задал Айм, молодой охотник, ставший мужчиной всего лишь год назад. Дрого помнил: он еще мальчишкой любил эти темы; именно он доводил своими историями до дрожи… Неужели и теперь ему не о чем больше говорить?!
– …Калу я сам видел! Ночью, это, выхожу помочиться, а он стоит! И не там, где его зарыли, – у самого очага! Темный весь такой, только зубы, это, белые! Грудь разворочена, и ребра, это, наружу! Меня, видать, увидел – и на меня! А я, это, – знак! А он взвыл – и, это, и нет!..
Заметив, что Дрого собирается вставать, Каймо хихикнул и легонько толкнул его в бок кулаком:
– Что, тоже помочиться пошел? Смотри, Калу за штаны ухватит!..
– Да пошел ты!.. – Дрого разозлился всерьез, хотя шутка была глупой, но безобидной.
Уже снаружи, с облегчением вдохнув всей грудью ночной воздух, насквозь пропитанный сосновым ароматом, Дрого услышал, как старый Гор сердито выговаривает:
– Не болтайте чего ни попадя!..
Из центрального жилища доносился дружный хохот. Дрого откинул полог. Похоже, заводилой-рассказчиком здесь был Вуул. Смеялись все, улыбался даже отец. Увидев гостя, он подвинулся, хлопнул ладонью по освободившемуся месту, а когда Дрого сел рядом, спросил:
– Что, сын, никак соскучился?
– Да так… О чем это Вуул?
– А! – Отец тихо рассмеялся. – Рассказал, как наш Каймо ловко на зайцев охотится!
Дрого улыбнулся в ответ, хотя на самом деле погрустнел. Конечно, Вуул ни словом не обмолвился, чья была эта шутка, – еще бы! Но почему даже здесь, даже перед Большой охотой, ему, Дрого, снова и снова, словно нарочно, напоминают о том, о чем он больше не хочет думать?!
Старый Гор был раздосадован неуместной болтовней еще больше, чем Дрого.
(Мальчишки! Дурачье! Нашли время трепаться об этом – после всего, что случилось! И ведь знают, должны знать, что беду могут накликать!)
– Не болтайте чего ни попадя! И Калу не трожьте! Охотник был. И погиб как мужчина. И похоронили честь честью. Погоди, Айм, я еще посмотрю, как ты увернешься от носатого! И учти: будешь такое болтать, Калу и впрямь к тебе явится – не наяву, так во сне… Только тебе от этого будет не легче!.. Придумает тоже: «Калу – живой мертвец!» Видел бы ты, что это такое живой мертвец , – попридержал бы язык! Я, старый, сколько живу, и то лишь однажды…
Гор замолчал – как отрезал. Примолкли и остальные. Наконец Айм робко заговорил:
– Гор! Старый! Я ведь, это… не хотел Калу рассердить! Совсем не хотел. Ну, померещилось, должно быть… Я и дары ему принесу, если нужно, и, это, прощения попрошу… Только, старый, ты, это, может, расскажешь нам, что знаешь? А то что ж, мы, это, молодые, мы не знаем…
Гор задумался. Не время, ох не время говорить о таких делах! Но, может, и впрямь рассказать? Глядишь, и этот болтун примолкнет. А то не язык, а…
– Хорошо. Расскажу – только недолго. И чтобы потом – не болтать! Мужчины вы или ползунчики?!
Давно это было. Ваших родителей – и то не было на свете. Да что там, я, старый, был еще такой, как вы. Колдуном у нас был тогда Хорру, великий Хорру, – слышали небось? То-то! При нем – все дрожмя дрожали, вся община… А наш Колдун был его ученик. Тоже молодой, может, моложе меня, может, нет, – не знаю…
Так вот. Убили у нас одного. За дело убили, все как надо, честь по чести… Имен уже не помню. Этот, кого убили, наладился к жене другого… Да еще прямо в его жилище, на его же постели! Ну, такое не скроешь, подкараулил их муж, а не убил сразу, нет, все сделал, как мужчина, – видно, заранее все решил. Выволок того за шкирку к общим очагам, сказал: «Бери копье!» Тот туда-сюда – а куда денешься? «Бери копье, а не то…» И свое – к груди! А нам (я там тоже был): «Смотрите!»
Ну, взялся и тот за копье. Да только на чужих-то жен он ловок был, а вот на копье – не шибко. Махнул два-три раза почем зря – глядь! – а его кишки уже выпущены и на острие намотаны! Так-то. Честь по чести.
Разобрали, конечно, это дело. Все – правильно. Муж отцу-матери убитого (своей-то хозяйки у него не было, куда там… до чужих баб только и был охоч, а вот чтобы свою…) сразу дал, что положено, жену, конечно, поколотил и сказал что надо: твое, мол, место не здесь, а у очага Серых Сов, откуда ты родом. И остался один… Детей, кажется, не было, не помню. А того похоронили. Тоже – как положено, честь по чести. Отец-то его – ничего, все понимал. Да и сам своего сына стыдился. А вот мать… Один он был у нее. Хоть бы дочери – и тех не было.
Ну вот. Сколько дней прошло – не знаю. Не много, должно быть. А только как-то под вечер вижу: идет она, похоже, от Хорру (жилье мое было тогда – враз у тропы к колдовскому), идет – и вроде как довольная! А до того – и на люди не показывалась. А покажется – лицо замотано куском шкуры: одни глаза, а в глазах – слезы… Один сын был у нее!.. А тут – довольная. «С чего бы это?» – думаю. А ночью…
Гор все свои долгие годы старался вспоминать ту страшную ночь как можно реже. Кажется, и вовсе забыл. А вот – всплыло все, как будто только вчера случилось!
Тогда его разбудил истошный крик, переходящий в хрипы и стоны. И он понял откуда – из жилища, что напротив. Того самого, где в одиночестве спал муж, прогнавший свою неверную жену и убивший в честном поединке своего обидчика. Гор был молод и смел; его правая рука стискивала копье, а левая уже была готова откинуть полог, когда совсем рядом, на тропе, ведущей к жилищу Колдуна, послышались шаги. Такие шаги, от которых его всего затрясло, – наверное, так трясет длинноухого, внезапно очутившегося прямо перед волчьей пастью.
Нет, это был не Хорру, хотя направлялись они туда, в сторону его жилища… И где по его распоряжению был похоронен убитый! ЭТИ шаги какие-то… неестественные, вообще не напоминали человека… ЖИВОЕ СУЩЕСТВО не напоминали! И еще – сквозь щели шкуры, прикрывавшей вход, отчетливо просачивался запах, свежевскопанной земли и падали. Тлена. Что-то хлипко шлепнулось на тропу…
Гор заставил себя выйти наружу лишь тогда, когда стихли эти невыносимые, ужасающие звуки. Прежде чем броситься к жилищу напротив, он посмотрел вверх по тропе. И увидел. Там, в сплетении ветвей и теней, отбрасываемых Одноглазой, удалялась фигура, сгорбленная, с безвольно опущенными, болтающимися руками. Человеческая по виду, но двигающаяся совсем не по-человечески – на прямых ногах: одной ступит – вторую приставит, одной ступит – вторую приставит… Топ-топ. Топ-топ…
– …Выскочил-то я не сразу, а оказалось – первым! Все слышали крик, но не выходили. Боялись. Вы и представить не можете, как мы все тогда боялись! Потом все же собрались; кто-то факел засветил, в жилище вошли… Хозяин, конечно, мертвый. Лицо черное, глаза выпученные, и язык наружу, а на шее – пятна от пальцев. Тоже черные. Задушен. И еще – воняло. Посмотрели – а на нем куски кишок. Уже гнилые, червивые… И на тропе. Следы и еще один такой кусок – побольше…
По следам-то мы только утром пошли, и привели они нас прямиком к могиле. Разрыта могила, и покойник на дне лежит, гнилой уже… Только не так, как мы его положили. И – грязный, в земле весь, руки, одежда – все… И вроде как улыбается. Рад! А мы что ж, стоим и молчим. Тут и Хорру пришел. Хотели спросить его: как же так?! А он глазами зыркнул – так, что и охота спрашивать пропала! – да и пробурчал: «Заройте! Больше не встанет».
Вот и все. Мать этого куда-то исчезла – то ли убили, то ли сама ушла, не знаю. Да и отец не зажился. Сторонились его, хотя он-то ни в чем виноват не был…
А теперь – хватит болтовни! Спать давайте, завтра Обряд, а вы… Мужчины, а словно ползунчики!..
Молодежь подавленно молчала. Без слов разошлись по своим лежанкам. Но Йом, до сих пор не принимавший участия в общем разговоре, подсел к старику:
– Гор! Старый! Может ли Йом задать вопрос?
– Спрашивай.
– Как ты думаешь, ведь наш Колдун – ученик великого Хорру. А что, если Айм и в самом деле…
– Замолчи! Болтало бы это болтало, если бы и «в самом деле», как же! Да и ты… Чей амулет спас тебя?
– Колдовские дела…
– Вот и оставь их в покое – и Колдуна, и дела его. Нас, охотников, они не касаются.
И, посмотрев на сконфуженное лицо Йома, добавил уже мягче:
– Брата пожалей! Досталось ему, а ведь совсем еще мальчонка! А тут – в себя-то парень не успел толком прийти, а эти начали… Эх! Раньше были охотники, а теперь, видно, одни ползунчики остались…
Дрого вернулся, когда все уже спали. Осторожно пробрался на свое место, между Йомом и Каймо, и еще долго не мог заснуть, глядя во тьму, едва дрожащую от слабого мерцания засыпающего очага, невольно вслушиваясь в ночные звуки. Там, у отца, вроде бы ничто больше не напоминало о плохом. Было весело, Вуул умеет шутить. Но заноза в сердце – осталась. И тяжелые, непрошеные мысли – возвращались…
Ничего! Завтра – Обряд. Его первый Охотничий Обряд! А сейчас – надо спать.
Убив зверя, охотник благодарит его за отданную жизнь и просит его скорее возродиться вновь, более сильным. Но на Большой охоте убивают одновременно не одно животное – целое стадо. Чтобы его возродить и преумножить, одних охотничьих заклинаний мало; тут не обойтись без обращения к своему тотему. А для этого требуется долгий и сложный Обряд, нужна помощь колдуна.
Далеко не все обряды совершаются ночью. Этот, например, можно производить только днем, в отсутствие Небесной Старухи. Мужских обрядов не смеет видеть ни одна женщина. Даже она – великая покровительница охоты и сама Небесная Охотница!
Дрого знал, куда идут они, охотники, ведомые Колдуном и вождем. Знал он прекрасно и то, что теперь он, взрослый охотник, не просто может туда идти, это его обязанность, его долг! И все же время от времени он чувствовал невольный холодок, с малолетства внушенный страх, детское табу: «Ходить к истоку ручья запрещено! Ослушавшийся навсегда исчезнет; исчезнет даже его имя!» И такое случалось, хотя и очень редко…
Начало ручья открылось в узкой ложбине, затененной старыми елями. Струящаяся по белому меловому ложу чистая ключевая вода – от одного ее вида сводило зубы и хотелось пить – выбивалась из-под большого камня, еще большего, чем тот, любимый. Поверхность камня, испещренного Родовыми знаками, была бурой.
Процессию встретили трое охотников, посланных сюда раньше, на самой заре; все – при оружии и в боевой раскраске. Один из них, выступив вперед и поклонившись вождю и Колдуну, сделал знак, означавший:«Никого нет».
Можно начинать. По знаку Колдуна охотники сели по обе стороны ручья и стали пить воду. Вождь и Колдун поднялись выше и встали над самым камнем. Вождь достал Священную кость и стал натирать камень сухой кровью Рода, а Колдун принялся куском лошадиной лопатки что-то копать. Через некоторое время он встал во весь рост и поднял обеими руками над головой продольно расколотый кусок трубчатой кости их собрата мамонта. Кость была бурой. Постояв так, Колдун с поклоном передал ее Арго. Вторым из земли был извлечен лошадиный череп. Его Колдун сам натер сухой кровью и пристроил в воде, у основания камня.
Зазвучала песнь-заклинание. Арго продолжал свою работу, теперь уже над костью мамонта, а Колдун пел. Он благодарил предков, благодарил Великого Мамонта за щедрые дары, он просил присылать в Средний Мир побольше их братьев и сестер мамонтов.
Мы не делаем им зла, мы любим наших
братьев и сестер!
Наших волосатых братьев и сестер!
Наших могучих братьев и сестер!
У них такие большие бивни,
У них такие сильные ноги,
У них такие чуткие уши,
Их голоса радуют наши сердца!
Наконец вождь установил окрашенную кость мамонта так, чтобы ее сужающийся конец выступал за край камня, прямо над лошадиным черепом. По знаку Колдуна охотники, начиная со старого Гора, стали подходить к камню и вскрывать себе вену на левой руке. Рану заклеивали через некоторое время смолой. Теперь уже человеческая кровь полилась на Священный камень, заструилась по внутренней поверхности кости мамонта, закапала на лошадиный череп.
А Колдун уже просил о том, чтобы Великий Мамонт не забывал своих человеческих братьев и сестер и по-прежнему щедро посылал им то, без чего они не могут обойтись, – лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83