Каталог огромен, советую знакомым
Пусть она презирает меня, лишь бы с ней было все в порядке.
— Тогда, — сказал Голиас, беря со спинки стула штаны, — мы немедленно отправляемся ей вдогонку. Маршрут их путешествия легко выяснить на постоялых дворах. Хозяева обычно наблюдательны и не прочь поговорить.
Верил ли он сам тому, что говорил, — не берусь судить.
Луция его слова исцелили. Юноша повеселел и позавтракал с большим аппетитом. Наверняка запасался силами для схватки с гипотетическими врагами мисс ап Готорн.
Разузнав, куда направилась леди Гермиона, мы последовали далее по Уотлинг-стрит. Было раннее утро, стоял туман, и улицы Фив показались нам почти безлюдными. На постоялом дворе на окраине, о котором нам говорил Бонифас, меняли лошадей. Мы зашли выпить эля и узнали, что мисс ап Готорн со служанкой отправились дальше на запад.
Туман сгустился, и мы шли почти наугад. К полудню, выбравшись из плотной пелены, мы увидели сооружение, походившее на монастырь. Голиас сказал, что там можно рассчитывать на ленч. Едва мы приблизились, как с другой стороны к зданию с боевым кличем бросилась войсковая колонна. Солдаты достигли цели раньше нас и незамедлительно приступили к штурму. Передовые ринулись вперед с приставными лестницами. Не встречая сопротивления, солдаты стали перелезать через стену.
Мы с Джонсом остановились.
— Лучше не ввязываться, — предложил я. — Самое разумное — держаться подальше.
— Хорошо, — согласился Голиас, — но не будем прятаться слишком далеко. Кто знает, как развернутся события. Может быть, совсем неплохо.
Но, судя по доносившемуся до нас шуму, хорошего ждать не приходилось. Видеть мы ничего не видели, но слышали, как пронзительные крики, стоны и мольбы о пощаде мешались с топотом ног, лязгом оружия и наводящими ужас глухими ударами.
Мне стало не по себе.
— Поднажми! — крикнул я Голиасу, который плелся сзади нога за ногу, таращась во все глаза.
Сама битва была скрыта от наших глаз. За высокими стенами творились чудовищные деяния. Казалось, там удовлетворенно рычит свора огромных бульдогов, мертвой хваткой стиснувших свои челюсти на горле жертв. Вдруг все переменилось. Раздался один слитный вопль ужаса.
— Погодите-ка! — крикнул нам Голиас. И тут же нападавшие посыпались обратно. Иных из них выкидывало назад с такой силой, что они валились друг на друга кучей. Их сбивали с ног и топтали целые эшелоны. Упавшие первыми служили подстилкой новому пополнению. Паника была неудержимой. Возрастающее удивление мешало мне ощутить страх. Что могло обратить в бегство сплоченный, как монолит, отряд? Армия распылилась: воины удирали кто куда, лишь бы избежать преследования. Только одна-единственная рота драпанула вдоль по Уотлинг-стрит.
— Здесь брат Жан! — взволнованно воскликнул Голиас. — Глядите в оба.
Я не сразу взял в толк, что лысый толстяк в дерюжной хламиде отнюдь не спасался бегством. Но вот он догнал удиравших и размахнулся дубиной. Она имела странные очертания и напоминала скорее томагавк с ручкой, нежели обычное оружие. Однако он знал, как с ним следует обращаться. При первом же ударе со стены слетело дюжины две солдат. Головы иных отделились от туловища прежде, чем убитые коснулись земли. Но и те, кому повезло сохранить голову, больше уже не шевелились.
— Боже всемогущий! — вскричал Луций.
— Ловко! — прокомментировал Голиас. — Вот что значит хороший глазомер.
Он был явно доволен исходом сражения, и я, пожалуй, тоже. Сами полезли на рожон — вот и получили по заслугам. Плешивый измолотил всех, кого настиг на дороге, и затем кинулся догонять рассеявшийся по полю остаток армии.
— Вот это да, молодцом! — восхищенно выдохнул я. — С таким ухо надо держать востро. Эк он с ними разделывается!
Лысый герой дубасил врагов вдоль и поперек. Подбрасывал в воздух и поражал, прежде чем они успевали коснуться земли. Крушил головы, отрубал конечности, потрошил животы… Скашивал взводы, разбивал дивизионы, кромсал роты, рассеивал батальоны и уничтожал полки. Я ожидал, что он, будто ласка, будет хозяйничать в курятнике, пока всех не передушит, но вдруг в самый разгар битвы, исход которой, впрочем, был предрешен, он уселся на землю и скомандовал:
— Принесите вина! У меня что-то в горле пересохло.
— Может, и нам перепадет глоточек? — заметил как бы вскользь Голиас.
Вполне сытый виденным зрелищем, я внутренне возликовал, услышав слова Луция:
— Мне кажется, здешним хозяевам сейчас не до визитеров.
— По нашей одежде сразу поймут, что мы нездешние, — сказал Голиас. — Давайте подойдем.
Как я того и опасался, он направился прямиком к плешивому громиле. К тому, откликнувшись на зов, местные обитатели уже тащили громадные оплетенные бутыли требуемого напитка. У всех у них были выбритые, загорелые макушки. Делом доказав свое восхищение доблестью брата Жана наиболее уместным способом, они без лишних слов построились колонной и удалились с пением псалма. Мы подошли к победителю, когда он остался в одиночестве, — Голиас впереди нас шагов на шесть.
К моему великому облегчению, в ответ на приветствие Голиаса лысый не схватился за дубинку. Вместо этого он обвел взглядом груды поверженных врагов.
— По натуре я человек спокойный, миролюбивый, — признался он, облизав губы. — Но тут они меня достали.
— Больше это с их стороны наверняка не повторится, — заметил Голиас.
Я во все глаза разглядывал его дубинку, но тронуть не смел, опасаясь его рассердить. Она напоминала мне перекладину от распятия, какие выносят во время церковных процессий.
— А чем они провинились?
Брат Жан осушил кружку белого вина и вновь наполнил ее до краев.
— Я смиренный слуга Всевышнего, — настойчиво повторил он, — и потому, когда лернейцы вторглись в нашу страну, не считаясь с Господними заповедями, доктринами дипломатии, правилами хорошего вкуса, добрым настроением короля Грангузье, желаниями моих соотечественников, соображениями своего же благополучия и советами собственных жен — которые теперь получили все основания заявить оставшимся в живых: «Ну вот, я же тебе говорила!» — я молился о спасении их душ. Когда они принялись жечь и грабить наши города, я читал «Pax vobiscum». Когда они стали насиловать женщин, я без конца твердил «Ave». Когда убивали мужчин — повторял «Pater noster». Когда они вторглись в священные пределы нашей обители, я — прекрасно это помню — читал краткую молитву, перебирая четки. Но когда они стали опустошать наши виноградники и вырубать лозу, терпение у меня лопнуло.
Он залпом осушил кружку, наполнил ее снова и протянул нам.
— Будешь, Голиас?
Мы, хотя и с меньшим воодушевлением, приложились к ней по очереди. Вино было отличное. Брат Жан благосклонно поглядывал на нас.
— Наибольший грех этих несчастных состоял в попытке нарушить закон природы, установленный всемогущим Богом, когда мироздание выскочило у него из мозга — только потому, что он подумал о нем: наподобие того, как Афина вышла из головы Зевса, к немалому его облегчению.
Близлежащая жертва шевельнулась, но брат Жан ткнул ее острым концом своей дубинки, и поверженный затих уже навсегда.
— К несчастью, только божество может ухитриться выкинуть женщину из головы полностью и без труда, но это совсем другой вопрос. Мироздание, как помысленное и явленное на свет, крепится естественными связями. Моя очередь, друзья. — Он отнял у меня кружку и вновь налил ее доверху. — Что, например, скрепляет половинки раковины?
— Никогда не задумывался о строении раковин, — признался я.
— Их скрепляет моллюск, — заявил брат Жан, сделав последний глоток. — И, в свою очередь, раковина удерживает моллюска на месте и предохраняет от блужданий, к которым моллюск не предназначен ни своим устройством, ни волевыми стремлениями. Видите, какое во всем царит равновесие? Поразительное. С такою же легкостью можно выявить изначальное естественное родство, существующее между монахами и вином. Как мне удалось заметить — а я со всею тщательностью вникал в этот вопрос — одно здесь немыслимо без другого. Монах предназначен быть вместилищем для вина, каковое в противном случае не получает должного употребления. Без вина же монах способен рассыпаться на части, лишившись единственной на свете безотказной смазки, которую Всевышний изобрел для скрепления его состава. Вы уже завтракали?
— Нет, — ответил Голиас, — но надеемся позавтракать с вами, если только ваша кухня не слишком пострадала от сегодняшнего недоразумения.
— Зайдем в обитель. Я о вас позабочусь. Брат Жан ухватил последнюю бутыль, в которой еще булькала влага.
— Поскольку бремя убийств этих заблудших грешников ложится на меня, то похоронить их я предоставляю братьям по ордену. Они же прочтут молитвы над телами, прежде чем предать их земле — поближе к преисподней — и пожелать им счастливого пути туда. Что ж, пора двигаться и нам. Вон уже идет бригада с заступами.
Мы позавтракали холодной ветчиной, олениной, каплуном, говядиной, колбасой копченой, вареной и ливерной, куропатками, пармезаном, рокфором и прочими сырами, запивая все это вином, которое превосходно сочеталось с любым блюдом. Даже Джонс, к моему удовольствию, ел так, что за ушами трещало. Все утро он был хмур как туча, но за едой развеселился, чему немало способствовали оживленные рассказы брата Жана. Наш приятель даже как будто забыл о необходимости спешки и перестал нас понукать поскорее отправиться в путь.
Раньше мне не очень-то доводилось общаться с представителями церкви. Теперь я понял, что многое потерял. Хотя, как всячески подчеркивал наш хозяин, он сильно отличался от своих собратьев. Так, например, он обучил нас замечательной песне. Мы затянули ее, как только вновь выбрались на Уотлинг-стрит.
Думал я, как это часто бывает, и о том, и о другом. Одна половина моей души наслаждалась весельем, тогда как вторая трудилась над новой мыслью. В брате Жане меня поразила широкая эрудиция, но только благодаря ему я обнаружил, что информация может не обязательно использоваться в практических целях, а просто служить источником потехи. Взять хотя бы песню, которой он нас научил. Смысл ее в целом мне был понятен. Однако она показалась бы мне куда занятней, будь я знаком с ее персонажами. Я решил, что расспрошу о них Голиаса или раскопаю нужные сведения откуда сумею.
Но серьезные раздумья, как я уже сказал, ничуть не мешали мне вопить во всю глотку. Песня нас окрылила. В ней содержалось множество приятных для меня сюрпризов. Взять хотя бы только паузу. Она давала в середине каждого стиха свободу икнуть или отрыгнуть, прежде чем наклониться вперед и топнуть что есть силы, отбивая первый слог второй половины строчки.
Старичина Зевс обзавелся телкой;
Гера ни на грош в ней не видит толка:
— Знаю я, зачем муженьку телица;
Не желаю с ней первенством делиться!
За здоровье Зевса, за любовь к животным!
Как ни клялся шалопут:
Все, мол, в фермеры идут, —
Был супругою он вздут —
Урок наглядный вот нам!
Юный Адонис славился немало;
Все же кой-чего парню не хватало:
Афродита зря бедрами вертела —
Не расшевелить импотента тело.
Спи спокойно, малый, — заслужил ты вышку!
Вепря подстрелить не смог —
И клыки вонзились в бок…
Эй, какую ж ты, пенек,
Проморгал малышку!
Полюбил кентавр даму-лапифянку:
Заманить хотел на тихую полянку.
Шлюшка же ему (охай или ахай)
Фыркнула в ответ: — А пошел ты…
— Стоп! — отчаянно замахал руками Джонс. — Прикусите языки… Здесь дама.
Он заметил ее, хотя показалась одна только шляпка. Затем женщина полностью выбралась из придорожной канавы. Растрепанной, чумазой, до неотразимости ей было далеко. Оглядевшись по сторонам, она с недоумением уставилась на нас.
— Да ведь это же служанка леди Гермионы! — изумленно воскликнул Голиас.
Женщина тут же разразилась воплями:
— Господин Луций! О господин Луций! Мы сообразили, что случилось какое-то несчастье, и мгновенно протрезвели. Джонс сразу ударился в панику.
— Что случилось? — возопил он, подбегая к служанке. — Отвечай сейчас же, где она?
Луций схватил девицу, но на руках у него она лишилась чувств. Джонс стоял, беспомощно придерживая ее на весу.
— О, Господи! Она в обмороке. Мы не могли привести ее в сознание, как ни старались. Наконец Голиас предложил новое средство:
— Говорят, когда все средства исчерпаны, больного нужно стукнуть камнем по макушке, и оцепенение как рукой снимет. Дай-ка мне камень, Шендон. Нет, вон тот, поострей.
— Она приходит в себя! — воскликнул Луций. Девушка поморгала, затем открыла глаза.
— Отвечай, где моя Гермиона! — встряхнул ее Джонс.
Служанка передернула плечами.
— Никого не беспокоит, что случилось со мной. А ведь мне пришлось хуже некоторых.
— Как же, нас это очень, очень беспокоит, — торопливо заверил ее Джонс, — но еще больше нас интересует, почему ты одна, а не вместе с хозяйкой.
— После обморока — настоящего, а не притворного! — заговорила служанка, с негодованием взглянув на Голиаса, — многого не помнишь.
Голиас вытащил свой нож.
— Пустим ей кровь, — предложил он. — Это проясняет рассудок.
Я давно понял, что черствость его притворна.
— Современная медицина, — поддакнул я, — утверждает, что пускать кровь лучше всего из шейной вены. Закинь-ка ей голову назад, Луций.
Служанка с визгом села.
— Думаете, приятно, когда душат, а потом вышвыривают связанную из кареты? Мне пришлось несколько часов барахтаться в грязи, да еще в лучшем платье!
— Конечно, вы были огорчены. Мы поначалу просто не разобрались, в чем дело, — утешил ее Голиас. — Но как мудро вы поступили, сумев сбросить с себя путы!
— Правда? И я даже не звала на помощь.
Девица улыбнулась ему и затем благосклонно взглянула на нас с Луцием. Ей хотелось, чтобы ее оценили, и она уже поняла, что роль героини не менее привлекательна, чем роль жертвы.
— А я вам говорила, что они и кляп впихнули мне в рот?
Луций уже не мог терпеть разговоров вокруг да около.
— Но теперь у вас нет кляпа во рту, миссис Дженкинс. Так скажите нам наконец, что случилось?
— После того, как мы увидели вас и вашу подругу этим утром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Тогда, — сказал Голиас, беря со спинки стула штаны, — мы немедленно отправляемся ей вдогонку. Маршрут их путешествия легко выяснить на постоялых дворах. Хозяева обычно наблюдательны и не прочь поговорить.
Верил ли он сам тому, что говорил, — не берусь судить.
Луция его слова исцелили. Юноша повеселел и позавтракал с большим аппетитом. Наверняка запасался силами для схватки с гипотетическими врагами мисс ап Готорн.
Разузнав, куда направилась леди Гермиона, мы последовали далее по Уотлинг-стрит. Было раннее утро, стоял туман, и улицы Фив показались нам почти безлюдными. На постоялом дворе на окраине, о котором нам говорил Бонифас, меняли лошадей. Мы зашли выпить эля и узнали, что мисс ап Готорн со служанкой отправились дальше на запад.
Туман сгустился, и мы шли почти наугад. К полудню, выбравшись из плотной пелены, мы увидели сооружение, походившее на монастырь. Голиас сказал, что там можно рассчитывать на ленч. Едва мы приблизились, как с другой стороны к зданию с боевым кличем бросилась войсковая колонна. Солдаты достигли цели раньше нас и незамедлительно приступили к штурму. Передовые ринулись вперед с приставными лестницами. Не встречая сопротивления, солдаты стали перелезать через стену.
Мы с Джонсом остановились.
— Лучше не ввязываться, — предложил я. — Самое разумное — держаться подальше.
— Хорошо, — согласился Голиас, — но не будем прятаться слишком далеко. Кто знает, как развернутся события. Может быть, совсем неплохо.
Но, судя по доносившемуся до нас шуму, хорошего ждать не приходилось. Видеть мы ничего не видели, но слышали, как пронзительные крики, стоны и мольбы о пощаде мешались с топотом ног, лязгом оружия и наводящими ужас глухими ударами.
Мне стало не по себе.
— Поднажми! — крикнул я Голиасу, который плелся сзади нога за ногу, таращась во все глаза.
Сама битва была скрыта от наших глаз. За высокими стенами творились чудовищные деяния. Казалось, там удовлетворенно рычит свора огромных бульдогов, мертвой хваткой стиснувших свои челюсти на горле жертв. Вдруг все переменилось. Раздался один слитный вопль ужаса.
— Погодите-ка! — крикнул нам Голиас. И тут же нападавшие посыпались обратно. Иных из них выкидывало назад с такой силой, что они валились друг на друга кучей. Их сбивали с ног и топтали целые эшелоны. Упавшие первыми служили подстилкой новому пополнению. Паника была неудержимой. Возрастающее удивление мешало мне ощутить страх. Что могло обратить в бегство сплоченный, как монолит, отряд? Армия распылилась: воины удирали кто куда, лишь бы избежать преследования. Только одна-единственная рота драпанула вдоль по Уотлинг-стрит.
— Здесь брат Жан! — взволнованно воскликнул Голиас. — Глядите в оба.
Я не сразу взял в толк, что лысый толстяк в дерюжной хламиде отнюдь не спасался бегством. Но вот он догнал удиравших и размахнулся дубиной. Она имела странные очертания и напоминала скорее томагавк с ручкой, нежели обычное оружие. Однако он знал, как с ним следует обращаться. При первом же ударе со стены слетело дюжины две солдат. Головы иных отделились от туловища прежде, чем убитые коснулись земли. Но и те, кому повезло сохранить голову, больше уже не шевелились.
— Боже всемогущий! — вскричал Луций.
— Ловко! — прокомментировал Голиас. — Вот что значит хороший глазомер.
Он был явно доволен исходом сражения, и я, пожалуй, тоже. Сами полезли на рожон — вот и получили по заслугам. Плешивый измолотил всех, кого настиг на дороге, и затем кинулся догонять рассеявшийся по полю остаток армии.
— Вот это да, молодцом! — восхищенно выдохнул я. — С таким ухо надо держать востро. Эк он с ними разделывается!
Лысый герой дубасил врагов вдоль и поперек. Подбрасывал в воздух и поражал, прежде чем они успевали коснуться земли. Крушил головы, отрубал конечности, потрошил животы… Скашивал взводы, разбивал дивизионы, кромсал роты, рассеивал батальоны и уничтожал полки. Я ожидал, что он, будто ласка, будет хозяйничать в курятнике, пока всех не передушит, но вдруг в самый разгар битвы, исход которой, впрочем, был предрешен, он уселся на землю и скомандовал:
— Принесите вина! У меня что-то в горле пересохло.
— Может, и нам перепадет глоточек? — заметил как бы вскользь Голиас.
Вполне сытый виденным зрелищем, я внутренне возликовал, услышав слова Луция:
— Мне кажется, здешним хозяевам сейчас не до визитеров.
— По нашей одежде сразу поймут, что мы нездешние, — сказал Голиас. — Давайте подойдем.
Как я того и опасался, он направился прямиком к плешивому громиле. К тому, откликнувшись на зов, местные обитатели уже тащили громадные оплетенные бутыли требуемого напитка. У всех у них были выбритые, загорелые макушки. Делом доказав свое восхищение доблестью брата Жана наиболее уместным способом, они без лишних слов построились колонной и удалились с пением псалма. Мы подошли к победителю, когда он остался в одиночестве, — Голиас впереди нас шагов на шесть.
К моему великому облегчению, в ответ на приветствие Голиаса лысый не схватился за дубинку. Вместо этого он обвел взглядом груды поверженных врагов.
— По натуре я человек спокойный, миролюбивый, — признался он, облизав губы. — Но тут они меня достали.
— Больше это с их стороны наверняка не повторится, — заметил Голиас.
Я во все глаза разглядывал его дубинку, но тронуть не смел, опасаясь его рассердить. Она напоминала мне перекладину от распятия, какие выносят во время церковных процессий.
— А чем они провинились?
Брат Жан осушил кружку белого вина и вновь наполнил ее до краев.
— Я смиренный слуга Всевышнего, — настойчиво повторил он, — и потому, когда лернейцы вторглись в нашу страну, не считаясь с Господними заповедями, доктринами дипломатии, правилами хорошего вкуса, добрым настроением короля Грангузье, желаниями моих соотечественников, соображениями своего же благополучия и советами собственных жен — которые теперь получили все основания заявить оставшимся в живых: «Ну вот, я же тебе говорила!» — я молился о спасении их душ. Когда они принялись жечь и грабить наши города, я читал «Pax vobiscum». Когда они стали насиловать женщин, я без конца твердил «Ave». Когда убивали мужчин — повторял «Pater noster». Когда они вторглись в священные пределы нашей обители, я — прекрасно это помню — читал краткую молитву, перебирая четки. Но когда они стали опустошать наши виноградники и вырубать лозу, терпение у меня лопнуло.
Он залпом осушил кружку, наполнил ее снова и протянул нам.
— Будешь, Голиас?
Мы, хотя и с меньшим воодушевлением, приложились к ней по очереди. Вино было отличное. Брат Жан благосклонно поглядывал на нас.
— Наибольший грех этих несчастных состоял в попытке нарушить закон природы, установленный всемогущим Богом, когда мироздание выскочило у него из мозга — только потому, что он подумал о нем: наподобие того, как Афина вышла из головы Зевса, к немалому его облегчению.
Близлежащая жертва шевельнулась, но брат Жан ткнул ее острым концом своей дубинки, и поверженный затих уже навсегда.
— К несчастью, только божество может ухитриться выкинуть женщину из головы полностью и без труда, но это совсем другой вопрос. Мироздание, как помысленное и явленное на свет, крепится естественными связями. Моя очередь, друзья. — Он отнял у меня кружку и вновь налил ее доверху. — Что, например, скрепляет половинки раковины?
— Никогда не задумывался о строении раковин, — признался я.
— Их скрепляет моллюск, — заявил брат Жан, сделав последний глоток. — И, в свою очередь, раковина удерживает моллюска на месте и предохраняет от блужданий, к которым моллюск не предназначен ни своим устройством, ни волевыми стремлениями. Видите, какое во всем царит равновесие? Поразительное. С такою же легкостью можно выявить изначальное естественное родство, существующее между монахами и вином. Как мне удалось заметить — а я со всею тщательностью вникал в этот вопрос — одно здесь немыслимо без другого. Монах предназначен быть вместилищем для вина, каковое в противном случае не получает должного употребления. Без вина же монах способен рассыпаться на части, лишившись единственной на свете безотказной смазки, которую Всевышний изобрел для скрепления его состава. Вы уже завтракали?
— Нет, — ответил Голиас, — но надеемся позавтракать с вами, если только ваша кухня не слишком пострадала от сегодняшнего недоразумения.
— Зайдем в обитель. Я о вас позабочусь. Брат Жан ухватил последнюю бутыль, в которой еще булькала влага.
— Поскольку бремя убийств этих заблудших грешников ложится на меня, то похоронить их я предоставляю братьям по ордену. Они же прочтут молитвы над телами, прежде чем предать их земле — поближе к преисподней — и пожелать им счастливого пути туда. Что ж, пора двигаться и нам. Вон уже идет бригада с заступами.
Мы позавтракали холодной ветчиной, олениной, каплуном, говядиной, колбасой копченой, вареной и ливерной, куропатками, пармезаном, рокфором и прочими сырами, запивая все это вином, которое превосходно сочеталось с любым блюдом. Даже Джонс, к моему удовольствию, ел так, что за ушами трещало. Все утро он был хмур как туча, но за едой развеселился, чему немало способствовали оживленные рассказы брата Жана. Наш приятель даже как будто забыл о необходимости спешки и перестал нас понукать поскорее отправиться в путь.
Раньше мне не очень-то доводилось общаться с представителями церкви. Теперь я понял, что многое потерял. Хотя, как всячески подчеркивал наш хозяин, он сильно отличался от своих собратьев. Так, например, он обучил нас замечательной песне. Мы затянули ее, как только вновь выбрались на Уотлинг-стрит.
Думал я, как это часто бывает, и о том, и о другом. Одна половина моей души наслаждалась весельем, тогда как вторая трудилась над новой мыслью. В брате Жане меня поразила широкая эрудиция, но только благодаря ему я обнаружил, что информация может не обязательно использоваться в практических целях, а просто служить источником потехи. Взять хотя бы песню, которой он нас научил. Смысл ее в целом мне был понятен. Однако она показалась бы мне куда занятней, будь я знаком с ее персонажами. Я решил, что расспрошу о них Голиаса или раскопаю нужные сведения откуда сумею.
Но серьезные раздумья, как я уже сказал, ничуть не мешали мне вопить во всю глотку. Песня нас окрылила. В ней содержалось множество приятных для меня сюрпризов. Взять хотя бы только паузу. Она давала в середине каждого стиха свободу икнуть или отрыгнуть, прежде чем наклониться вперед и топнуть что есть силы, отбивая первый слог второй половины строчки.
Старичина Зевс обзавелся телкой;
Гера ни на грош в ней не видит толка:
— Знаю я, зачем муженьку телица;
Не желаю с ней первенством делиться!
За здоровье Зевса, за любовь к животным!
Как ни клялся шалопут:
Все, мол, в фермеры идут, —
Был супругою он вздут —
Урок наглядный вот нам!
Юный Адонис славился немало;
Все же кой-чего парню не хватало:
Афродита зря бедрами вертела —
Не расшевелить импотента тело.
Спи спокойно, малый, — заслужил ты вышку!
Вепря подстрелить не смог —
И клыки вонзились в бок…
Эй, какую ж ты, пенек,
Проморгал малышку!
Полюбил кентавр даму-лапифянку:
Заманить хотел на тихую полянку.
Шлюшка же ему (охай или ахай)
Фыркнула в ответ: — А пошел ты…
— Стоп! — отчаянно замахал руками Джонс. — Прикусите языки… Здесь дама.
Он заметил ее, хотя показалась одна только шляпка. Затем женщина полностью выбралась из придорожной канавы. Растрепанной, чумазой, до неотразимости ей было далеко. Оглядевшись по сторонам, она с недоумением уставилась на нас.
— Да ведь это же служанка леди Гермионы! — изумленно воскликнул Голиас.
Женщина тут же разразилась воплями:
— Господин Луций! О господин Луций! Мы сообразили, что случилось какое-то несчастье, и мгновенно протрезвели. Джонс сразу ударился в панику.
— Что случилось? — возопил он, подбегая к служанке. — Отвечай сейчас же, где она?
Луций схватил девицу, но на руках у него она лишилась чувств. Джонс стоял, беспомощно придерживая ее на весу.
— О, Господи! Она в обмороке. Мы не могли привести ее в сознание, как ни старались. Наконец Голиас предложил новое средство:
— Говорят, когда все средства исчерпаны, больного нужно стукнуть камнем по макушке, и оцепенение как рукой снимет. Дай-ка мне камень, Шендон. Нет, вон тот, поострей.
— Она приходит в себя! — воскликнул Луций. Девушка поморгала, затем открыла глаза.
— Отвечай, где моя Гермиона! — встряхнул ее Джонс.
Служанка передернула плечами.
— Никого не беспокоит, что случилось со мной. А ведь мне пришлось хуже некоторых.
— Как же, нас это очень, очень беспокоит, — торопливо заверил ее Джонс, — но еще больше нас интересует, почему ты одна, а не вместе с хозяйкой.
— После обморока — настоящего, а не притворного! — заговорила служанка, с негодованием взглянув на Голиаса, — многого не помнишь.
Голиас вытащил свой нож.
— Пустим ей кровь, — предложил он. — Это проясняет рассудок.
Я давно понял, что черствость его притворна.
— Современная медицина, — поддакнул я, — утверждает, что пускать кровь лучше всего из шейной вены. Закинь-ка ей голову назад, Луций.
Служанка с визгом села.
— Думаете, приятно, когда душат, а потом вышвыривают связанную из кареты? Мне пришлось несколько часов барахтаться в грязи, да еще в лучшем платье!
— Конечно, вы были огорчены. Мы поначалу просто не разобрались, в чем дело, — утешил ее Голиас. — Но как мудро вы поступили, сумев сбросить с себя путы!
— Правда? И я даже не звала на помощь.
Девица улыбнулась ему и затем благосклонно взглянула на нас с Луцием. Ей хотелось, чтобы ее оценили, и она уже поняла, что роль героини не менее привлекательна, чем роль жертвы.
— А я вам говорила, что они и кляп впихнули мне в рот?
Луций уже не мог терпеть разговоров вокруг да около.
— Но теперь у вас нет кляпа во рту, миссис Дженкинс. Так скажите нам наконец, что случилось?
— После того, как мы увидели вас и вашу подругу этим утром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51