Я очень рад, что ошибся. Лондон кишит самозваными чародеями, которые выманивают деньги у простаков, обещая им что-то несусветное. Вы знаете Винкулюса, у него еще палатка возле церкви святого Христофора на Бирже? Он — худший из них. Вы — маг-теоретик, я полагаю? — Сэр Уолтер ободряюще улыбнулся. — Однако мне сказали, что у вас какая-то просьба, сэр.
Мистер Норрелл попросил прощения, но сказал, что он действительно практикующий маг; сэр Уолтер сделал удивленное лицо. Мистер Норрелл выразил надежду, что не уронил себя в его мнении.
— Нет, нет, ни в коем случае, — вежливо пробормотал сэр Уолтер.
— Заблуждение, которое вы разделяете, — произнес мистер Норрелл, — я имею в виду взгляд, будто все практикующие маги не более чем шарлатаны, — есть результат постыдного безделья английских магов в последние двести лет. Я совершил одно чародейство, которое жители Йорка любезно назвали удивительным — и все же говорю, сэр Уолтер, что любой заурядный волшебник сделал бы не меньше. Общая летаргия лишила нашу страну поддержки и оставила нас беззащитными. Именно это я и пытаюсь исправить. Другие волшебники способны пренебречь своими обязанностями, я — нет; я прибыл сюда, сэр Уолтер, чтобы предложить помощь в нынешнем затруднительном положении.
— В нынешнем положении? — переспросил сэр Уолтер. — Вы о войне? — Он широко открыл маленькие черные глазки. — Мой дорогой мистер Норрелл! Что общего у магии с войной? Или у войны с магией? Конечно, в Йорке вы добились великого успеха, и, надеюсь, домохозяйки были и впрямь благодарны, но не представляю, как можно применить такое волшебство на войне! Верно, солдаты очень грязны… — Сэр Уолтер хохотнул, — однако это не главная их забота.
Бедный мистер Норрелл! Он не слышал историю Дролайта о том, как феи перестирали йоркцам одежду, и теперь пришел в ужас. Он заверил сэра Уолтера, что ни разу в жизни не стирал белье — ни волшебством, ни каким-либо иным способом — и поведал о подлинном своем свершении. Однако, странное дело: захватывающие дух чудеса он описывал в обычной сухой и скучной манере. Сэр Уолтер остался под впечатлением, будто происшествие со статуями в Йоркском соборе было весьма унылым событием, и хорошо, что он в это время находился в другом месте.
— Вот как? Что ж, любопытно. Однако я все равно не совсем понимаю, как…
Тут кто-то кашлянул. Сэр Уолтер замолк, словно прислушиваясь.
Мистер Норрелл оглянулся. В самом далеком и темном углу комнаты лежала на оттоманке девушка в белом платье, закутанная в белую шаль. Она лежала очень тихо, прижимая к губам платок. Поза, неподвижность — все в ней говорило о тяжелой болезни.
До сей минуты мистер Норрелл был убежден, что в углу никого нет; он изумился не меньше, чем если бы девушка возникла там по волшебству. Покуда он смотрел, девушка зашлась в приступе кашля.
Сэр Уолтер чувствовал себя крайне неловко. Он не смотрел на молодую даму, хотя взгляд его беспрерывно блуждал по комнате, а взял со стола золоченую безделушку, перевернул ее, оглядел снизу и поставил на место. Наконец он кашлянул — слегка прочистил горло, словно предлагая другим сделать то же самое, — ведь нет ничего естественнее кашля, и кашель никогда, никогда не может служить признаком тревоги. Девушка на оттоманке наконец справилась с приступом, хотя дышала по-прежнему тяжело.
Мистер Норрелл перевел взгляд с молодой дамы на большую мрачную картину у нее над головой и попытался вспомнить, о чем они говорили.
— Это — бракосочетание, — сказала величественная дама.
— Прошу прощения, мадам? — удивился мистер Норрелл.
Дама кивнула в сторону картины и величаво улыбнулась.
Картина над головою молодой дамы, как и все картины в комнате, изображала Венецию. Английские города выстроены главным образом на холмах; их улицы ведут то вверх, то вниз. Мистеру Норреллу подумалось, что Венеция, построенная на море, наверное, самый плоский и удивительный город в мире. Это ее свойство делало картину похожей на упражнение в перспективе: статуи, колонны, купола, дворцы и соборы уходили к горизонту, а море, плещущееся у их подножия, было наполнено резными золочеными барками и черными гондолами, похожими на вдовьи домашние туфли.
— Здесь изображено символическое бракосочетание Венеции с Адриатикой, — пояснила дама (как мы можем теперь предположить, миссис Уинтертаун). — Занятный итальянский обычай. Картины, которые вы видите в комнате, покойный мистер Уинтертаун приобрел во время путешествий в Европу; когда мы поженились, он подарил их мне на свадьбу. Художник — итальянец — был в то время совершенно неизвестен, а позже, ободренный покровительством мистера Уинтертауна, переехал в Лондон.
Речь ее была столь же величава, как и она сама. После каждого предложения дама делала паузу, чтобы мистер Норрелл успел осознать всю значимость услышанного.
— И когда дорогая Эмма выйдет замуж, — продолжала она, — эти картины станут моим свадебным подарком ей и сэру Уолтеру.
Мистер Норрелл спросил, как скоро мисс Уинтертаун и сэр Уолтер намерены пожениться.
— Через десять дней! — торжествующе ответила миссис Уинтертаун.
Мистер Норрелл высказал свои поздравления.
— Вы — волшебник, сэр? — спросила миссис Уинтертаун. — Очень жаль. К этой профессии я питаю особую неприязнь.
Она посмотрела так, будто, узнав о ее неодобрении, мистер Норрелл немедленно отречется от волшебства и найдет себе другое занятие.
Когда этого не произошло, она повернулась к будущему зятю.
— Моя мачеха, сэр Уолтер, безгранично верила одному волшебнику. После смерти отца он неотлучно находился в доме. Можно было войти в комнату, полагая, что там никого нет, и обнаружить его в углу за портьерой или спящим на диване в грязных башмаках. Он был сыном кожевника, и низкое происхождение проявлялось во всем. Несмотря на длинные грязные волосы и лицо, похожее на собачью морду, его сажали за стол, как джентльмена. Моя мачеха во всем его слушалась, и в течение семи лет он полностью управлял нашей жизнью.
— А вашим мнением пренебрегали, сударыня? — сказал сэр Уолтер. — Я удивлен!
Миссис Уинтертаун рассмеялась.
— Мне было всего восемь или девять лет, когда это началось, сэр Уолтер. Его звали Дримдич, и он постоянно твердил, как рад нашей дружбе, хотя мы с братом не раз повторяли, что он нам не друг. Однако он только улыбался, словно пес, который научился улыбаться и не знает, как прекратить. Поймите меня правильно, сэр Уолтер. Моя мачеха была во многом превосходная женщина. Отец настолько уважал ее, что оставил ей шестьсот фунтов в год и попечение о трех своих детях. Единственным ее недостатком было глупое неверие в свои силы. Отец полагал, что в рассуждении нравственном и во многом другом женщины ничуть не уступают мужчинам, и я полностью с ним согласна. Мачеха не должна была уклоняться от ответственности. Когда умер мистер Уинтертаун, я не уклонилась.
— Да, сударыня, — пробормотал сэр Уолтер.
— А она, — продолжала миссис Уинтертаун, — целиком положилась на Дримдича. Он ничего не смыслил в магии и потому должен был сочинять что-то свое. Он изобрел правила для брата, моей сестры и меня и уверил мачеху, что все это необходимо для нашей безопасности. Мы носили фиолетовые ленты, туго обвязанные вокруг груди. На стол в детской ставили шесть приборов, по одному для каждого из нас и для каждого из духов, которые нас якобы охраняли. Он сказал нам их имена. Как вы думаете, какие, сэр Уолтер?
— Не имею ни малейшего представления, сударыня.
Миссис Уинтертаун засмеялась.
— Мятлик, Зверобой и Лютик. Мой брат, сэр Уолтер, напоминавший меня независимым характером, часто говорил в присутствии мачехи: «Сгинь, Мятлик! Сгинь, Зверобой! Сгинь, Лютик!», и та, бедная глупая женщина, слезно умоляла его замолчать. Духи не принесли нам добра. Однажды моя сестра заболела. Часто я заставала в ее комнате Дримдича; он, едва не плача, грязными желтыми ногтями гладил ее бледные щеки и безвольную руку. Он спас бы ее, если б мог. Он творил заклинания, и все равно она умерла. Прелестное дитя, сэр Уолтер. Много лет я ненавидела волшебника моей мачехи. Много лет я думала, что он злой человек, но в конце концов поняла, что он всего лишь жалкий глупец.
Сэр Уолтер повернулся на стуле.
— Мисс Уинтертаун! Вы что-то сказали?..
— Эмма! Что такое? — воскликнула миссис Уинтертаун.
Скрипнула оттоманка, потом тихий и ясный голос произнес:.
— Я сказала, что вы очень и очень не правы, мама.
— Неужели, любовь моя? — Миссис Уинтертаун, дама властная и высказывающая свои мнения тоном Моисея, провозглашающего заповеди, не только не обиделась на дочь, но как будто даже обрадовалась.
— Конечно, — промолвила мисс Уинтертаун. — У нас должны быть волшебники. Кто еще растолкует нам историю Англии и в особенности северную историю, историю ее мрачного северного короля? Обычным историкам это не по плечу. — Она помолчала. — Я люблю историю.
— Я не знал, — заметил сэр Уолтер.
— Ах, сэр Уолтер! — вскричала миссис Уинтертаун. — Дорогая Эмма, в отличие от других барышень, не тратит времени на романы. Ее чтение чрезвычайно обширно; она знает больше биографий и поэзии, чем все прочие молодые особы.
— И все же надеюсь, — с жаром произнес сэр Уолтер, перегибаясь через спинку стула, чтобы обратиться к невесте, — что романы вы тоже любите. В таком случае мы могли бы читать их друг другу вслух. Что вы думаете о госпоже Радклифф? Или о мадам д'Арбле[15+]?
Увы, сэру Уолтеру не суждено было узнать мнение мисс Уинтертаун об этих выдающихся дамах, поскольку она снова зашлась в кашле и даже вынуждена была — явно с большим усилием — сесть. Сэр Уолтер некоторое время дожидался ответа, однако когда приступ закончился, мисс Уинтертаун снова легла и обессилен-но закрыла глаза.
Мистер Норрелл дивился, почему никто не предложит ей помощь. Казалось, это своего рода заговор: всеми силами отрицать, что бедняжка больна. Никто не спросил, принести ли воды. Никто не посоветовал ей лечь в постель, хотя мистер Норрелл, сам часто болевший, подумал, что покой был бы для нее полезней всего.
— Мистер Норрелл, — сказал сэр Уолтер, — я не совсем понял, что именно вы нам предлагаете…
— О! Что до частностей, — отвечал мистер Норрелл, — я знаю о войне столько же, сколько генералы и адмиралы — о волшебстве, однако…
— …но в любом случае, — продолжал сэр Уолтер, — магия малопочтенна, сэр. Она не… — Сэр Уолтер замолчал, подыскивая слово, — …солидна. Правительство не может связываться с такого рода вещами. Даже наш с вами невинный разговор, если получит огласку, причинит нам определенные затруднения. Честно скажу, мистер Норрелл, если бы я знал, что вы собираетесь предложить, я бы не согласился на встречу.
Все это было сказано самым любезным тоном, но… О бедный мистер Норрелл! Услышать, что магия малопочтенна, было для него тяжелым ударом. Узнать, что его ставят в один ряд с дримдичами и винкулюсами сего мира — сокрушительным. Тщетно он убеждал собеседника, что всеми силами старается вернуть магии былую роль, тщетно совал сэру Уолтеру письменные предложения по упорядочению деятельности английских волшебников. Сэр Уолтер не захотел на них даже взглянуть.
— Боюсь, мистер Норрелл, я ничем не смогу вам помочь.
Вечером, приехав на Ганновер-сквер, мистер Дролайт вынужден был выслушать жалобы мистера Норрелла на крушение всех надежд, связанных с сэром Уолтером Поулом.
— Ну, сэр, что я вам говорил? — вскричал Дролайт. — Бедный мистер Норрелл! Как нехорошо с вами обошлись! Искренне сочувствую. Однако я нисколько не удивлен! Мне всегда говорили, что Уинтертауны — напыщенные снобы!
Впрочем, как ни прискорбно об этом писать, в характере мистера Дролайта присутствовала некоторая двуличность. На самом деле слова сочувствия были не совсем искренни. Проявление независимости возмутило его, и он вознамерился наказать мистера Норрелла. На следующей неделе мистер Норрелл и мистер Дролайт посещали лишь самые тихие обеды. Если мистер Дролайт и не довел дело до визитов к своему сапожнику или к старушке, которая протирает статуи в Вестминстерском аббатстве, он старался возить мистера Норрелла к людям по возможности малозначительным и не пользующимся влиянием. Таким образом Дролайт рассчитывал создать у мистера Норрелла впечатление, что его чураются не только Уинтертауны и Поулы, но и весь свет. Тогда, возможно, Норрелл поймет, кто его истинный друг, и согласится, наконец, показать те мелкие фокусы, которые Дролайт обещал знакомым много месяцев назад.
Такие надежды лелеял лучший друг мистера Норрелла. К несчастью для мистера Дролайта, ученый маг, раздавленный отказом сэра Уолтера, едва ли замечал перемену обстановки, и Дролайт не наказал никого, кроме себя.
Мистер Норрелл все больше укреплялся во мнении, что недостижимый сэр Уолтер — тот самый покровитель, какого ему недостает. Энергичный, жизнерадостный, приятный в общении, он обладал всем тем, чего недоставало мистеру Норреллу. Сэр Уолтер, рассуждал мистер Норрелл, легко устранил бы все препятствия с его пути. Великие мира сего послушают сэра Уолтера.
— Если бы только он мне внял, — вздыхал мистер Норрелл однажды вечером, когда они с Дролайтом обедали вдвоем. — Я не сумел найти убедительных доводов. Разумеется, теперь я жалею, что не взял с собой вас или мистера Ласселлза. Светские люди предпочитают говорить со светскими людьми. Это я понял. Возможно, мне следовало показать какое-нибудь волшебство — превратить чайные чашки в кроликов или вилки в золотых рыбок. Тогда бы он мне поверил. Однако сомневаюсь, что это понравилось бы миссис Уинтертаун. А вы как думаете?
Однако Дролайт, думавший, что если бы со скуки умирали, то он бы скончался в ближайшие полчаса, утратил всякое желание говорить и с трудом выдавил кривую улыбку.
7
Такой случай может не повториться
Октябрь 1807
— Ну, сэр! Вы отмщены! — воскликнул мистер Дролайт, входя в библиотеку дома на Ганновер-сквер.
— Отмщен? — переспросил мистер Норрелл. — О чем вы?
— Невеста сэра Уолтера, мисс Уинтертаун, умерла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17