Он не сказал своему другу, своему учителю о том, что поставил подпись, инициалы. Это было нечто вроде подарка, возможно, поразительного подарка для эмоционального человека, который поймет лучше кого бы то ни было мысль, заложенную в эти две переплетенные буквы.
Криспин глубоко вздохнул. Пора снова спускаться вниз.
Однако он застыл и не двигался. Так как, сделав вдох, он понял, что не Мартиниан вошел и стоит у него за спиной на каменном полу. Он закрыл глаза. Почувствовал, как задрожала рука, держащая перекладину.
Духи. Их невозможно ни с чем спутать. Две женщины в Сарантии пользовались ими раньше. Больше никому не разрешалось. Одной они принадлежали, другая получила их в подарок, в награду за свое искусство, то же самое искусство, которым прежде владела другая женщина, эфемерное, как сон, как жизнь. Что стало с танцовщицей, когда танец закончился?
Она умерла. Исчезла, как исчезли имена художников. Возможно, она сохранится для других, после, в созданном здесь образе. Но не в жизни, не в движении на земле Джада. Это мир смертных мужчин и женщин, в котором некоторые вещи невозможны, даже если существуют «зубиры», птичьи души алхимика, полумир, любовь.
И Криспин понял, что снова будет жить в этом мире, что сможет даже принять его за оставшиеся ему годы, пока его тоже не призовут покинуть этот мир. Существуют дары, милости, возмещения, щедрые и весьма реальные. Можно даже улыбнуться с благодарностью.
Не оборачиваясь, стоя на лестнице, он сказал:
— Привет, Ширин, дорогая. Это Мартиниан подсказал тебе, когда войти?
И тогда мир меняется, меняется бесповоротно, и у него за спиной раздается голос Аликсаны:
— Боже, все-таки я здесь не нужна. Не нужна.
Можно забыть, что надо дышать, можно заплакать от своей никчемности.
И обернуться, слишком быстро, чуть не упав, с немым криком из глубины души, и снова посмотреть в ее лицо, живое, и тогда исполнится то, о чем он мечтал в долгой темноте и что казалось ему невозможным.
Она смотрит на него снизу вверх, и он видит, что она (будучи самой собой) уже все прочла в его глазах, в его беззвучном крике, если еще раньше не поняла, глядя на свое изображение на противоположной стене.
В тишине он смотрит на нее и видит ее ответный взгляд, а потом она переводит взгляд на свое изображение над северной дверью, потом снова смотрит на него, стоящего на лестнице над землей. Она жива, она здесь, он снова ошибся в своих предположениях о том, что может произойти в этом мире.
— Я думал, ты умерла, — говорит он.
— Я знаю.
Она опять смотрит на стену, где он поместил ее в центре всех взглядов, в сердцевине света. Снова переводит на него глаза и говорит с неожиданной дрожью в голосе:
— Ты сделал меня… более высокой, чем в жизни.
Он смотрит ей в глаза, когда она это произносит. Слышит за простыми словами то, что она хочет ему сказать, год спустя и на расстоянии в полмира от ее жизни.
— Это не так, — отвечает он. Говорить трудно. Его все еще трясет.
Она изменилась, и теперь в ней не узнать императрицу. Конечно, это способ выжить, пересечь сушу и море. Приехать сюда. Туда, где он живет. Чтобы стоять, глядя вверх. Ее темные волосы снова отрастают, но пока еще они короткие. На ней добротное дорожное платье, темно-коричневое, с поясом, с широким капюшоном, откинутым назад. Ему видно, что она не красит губы, глаза и щеки и совсем не носит украшений.
Он только начинает понимать, каким был для нее этот год.
Он с трудом глотает слюну.
— Госпожа…
— Нет, — быстро произносит она. Поднимает руку. — Я не госпожа. Здесь. — Она слабо улыбается. — Они думают, что я некое недостойное создание.
— Меня это не удивляет, — удается выговорить ему.
— Пришла, чтобы соблазнить тебя восточным развратом.
В ответ на это он молчит. Смотрит на нее.
Прошел год с тех пор, как она сбросила свой плащ на каменистом берегу, потеряла любимого более стремительно, чем убивает чума, отказалась от прежней жизни. Вглядываясь в ее лицо, он замечает неуверенность, хрупкость. И вспоминает розу в ее комнате.
Она тихо говорит:
— Я сказала тогда на острове… что доверяю тебе. Он кивает головой:
— Я помню. Только я не понимал, почему.
— Я знаю, что ты не понимал. Тогда я пришла за тобой во второй раз.
— Знаю. Когда я приехал. Почему? Почему тогда? Она качает головой:
— Не могу объяснить. Нет ясной причины. Я думала, что ты закончишь свою работу и покинешь нас.
Он криво усмехнулся. Теперь ему это удалось. Прошло уже достаточно времени.
— Вместо этого я сделал половину работы и покинул вас.
Выражение ее лица осталось серьезным.
— Ее у тебя отняли. Иногда половина — это все, что нам позволено. Все, что у нас есть, могут отнять. Я всегда это понимала. Но иногда… можно последовать за человеком. Опять я тебя спустила на землю?
Он все еще дрожал.
— Три раза? Я недостоин. Она качает головой:
— А кто достоин? — Ты?
Она слегка улыбается. И снова качает головой:
— Я тогда спросила у тебя, как ты жил дальше. Потом. На острове, на берегу. В его снах.
— Я даже не смог ответить. Я не знал. И по-прежнему не знаю. Но я был жив только наполовину. Слишком много горечи. В Сарантии все начало меняться. Но даже тогда я… пытался держаться в стороне, сам по себе. Наверху.
На этот раз она кивает головой: — Тебя сманила вниз испорченная женщина.
Он смотрит на нее. На Аликсану. Стоящую здесь.
Он видит, как она размышляет, рассматривает все нюансы.
— У тебя… будут из-за меня неприятности? — спрашивает она. Все еще эта неуверенность.
— В этом я не сомневаюсь. — Он пытается улыбнуться. Она снова качает головой с обеспокоенным видом.
Показывает на дальнюю стену.
— Нет, я имею в виду, что люди могут узнать меня по этому панно.
Он делает вдох и выдох. И наконец-то понимает, что именно ему дано разрушить ее неуверенность.
— Тогда мы уедем туда, где тебя никто не узнает, — слышит он свой голос.
Она закусывает губу:
— Ты готов это сделать?
И он отвечает, снова втянутый в стремительно несущийся поток времени и мира:
— Тебе будет трудно придумать такое, чего я не сделал бы ради тебя. — Он крепко сжимает лестницу. — Этого… достаточно?
Выражение ее лица меняется. Он наблюдает, как оно меняется. Она снова закусывает губу, но теперь это означает нечто другое. Он знает, он уже видел такое выражение лица.
— Ну, — говорит она голосом, который всегда звучал у него в ушах, — мне все еще хочется иметь дельфинов.
Он кивает головой, притворяясь рассудительным. Сердце его полно света.
Она добавляет после паузы:
— И ребенка?
Он ахает и спускается вниз с помоста. Она улыбается.
* * *
«Думаю, если бы мне подарили месяц в Античности и позволили провести его там, где я предпочту, я бы провел его в Византии, незадолго до того, как Юстиниан открыл Святую Софию и закрыл Академию Платона. Думаю, я бы мог найти там, в одной из маленьких винных лавок, мозаичника-философа, который сумел бы ответить на все мои вопросы, ибо сверхъестественное к нему ближе…»
У. Б. Йетс, «Видение»

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76