Но мир солнечного света и вечерней прохлады теперь навеки потерян для него. Он прожил хорошую жизнь, у него были и дети, и внуки, и любимая жена. Если бы не жестокость сыновей, Дэверик не мечтал бы о лучшей доле.
— Очнитесь, господин! Пожалуйста, очнитесь!
Дэверик улыбнулся. Эмит, милейший человек, в каждом вздохе которого чувствовались любовь и верность своему господину, чья жизнь последние двадцать два года была подчинена служению мастеру, понятия не имел, какая сила только что вызвана к жизни. Спутанные, переплетающиеся, и раздваивающиеся, и вновь расходящиеся нити, составляющие волшебный чертеж, бесконечной чередой сменяющие друг друга на полях пергамента фигуры, линии, которые, казалось, вот-вот сольются в одну, но так и не пересекающиеся, — в этом и был ключ к этой силе. Эмит же видел лишь бессмысленное нагромождение форм.
Жалкая изношенная мышца — сердце Дэверика — разрывалась от боли.
Ему оставалось надеяться лишь на то, что этот последний фрагмент, часть большого узора, которому он отдал двадцать два года жизни, исполнит свое предназначение: соединит тех, кто способен исправить роковую ошибку.
Сегодня тот человек возложит на себя Корону, объявит себя королем государства, что лежит на востоке, за горами. Пятьдесят лет Гэризон прожил без монарха — и тому были веские причины. Его правители истощали землю своей неуемной воинственностью.
Даже сейчас, когда Корона с шипами вот-вот будет возложена на его голову, тот, кто станет королем, смотрит на Запад.
Дэверик знал этого человека, знал его сокровенные желания.
Опустив глаза, старик сосчитал капельки крови, упавшие с подбородка. Пять: три на пергаменте и две на руке.
И пока свет тускнел для него, пока помощник суетился вокруг, молил, звал домашних и врачей, Дэверик совершил последнее из того, что ему суждено было совершить. Он вывернул руку ладонью вверх и размазал два не высохших еще на тыльной стороне пятнышка крови по пергаменту.
Вот так.
Пять капель крови на манускрипте. Пять капель крови на узоре, окрашенном в золотой цвет короны, в синий цвет моря, в зеленый цвет травы.
* * *
Акты, завещания, облигации, военные медали, свидетельства о браке, свидетельства о натурализации, дипломы университетов и колледжей, адресные книги, любовные письма и письма со словами ненависти, детские рисунки, пряди волос, выцветшие ленты, фотографии, видеокассеты и поздравительные открытки. Тесса сидела на пожелтевшей траве лужайки, окруженная изгородью из колючих сосновых веток, и разбирала содержимое похищенных из банка сейфов.
Бумаги и фотографии в верхних пачках выцвели на солнце. А в нижних, лежавших на земле, отсырели и покрылись темно-синей плесенью. Тесса с первой же минуты, как только увидела бумаги, поняла, что это — похищенные сейфы из Национального банка Ла Харва. Теперь она уже просмотрела достаточно и не сомневалась, что все ценное исчезло. Не было ни фамильных драгоценностей, ни просто сколько-нибудь ценных безделушек, ни денег, ни чеков на предъявителя. Не было золота.
Остались только книги, бумаги, фотографии.
Тесса постепенно начинала узнавать владельцев сейфов. Сейф семьи Сэнчез — они отличались добродушным самодовольством. Все пятеро улыбались Тессе с бесчисленных фотографий — семейные сборы, праздничные вечера, парадные спортивные выступления университетских команд, каникулы в Диснейленде. Представительные люди с густыми бровями и широкими плечами. Отец семейства выдал уже вторую закладную на их дом.
Сейф Лилли Родес благоухал фиалками. В газетной вырезке тридцать восьмого года ее называли «Дебютанткой сезона». Во второй заметке говорилось о ее муже, военном летчике, сбитом в сорок четвертом году над проливом Ла-Манш. Была и их фотография — Лилли и Чарльз, склонившиеся над свадебным пирогом. Лилли напомнила Тессе Риту Хейуорт.
Гари Абойс уже умер. В его сейфе хранилась фотокопия свидетельства о смерти. Он был спортсменом. Множество фотографий запечатлели разминающегося Гари, Гари, припавшего к земле перед стартом, Гари, подбегающего к финишу и победно поднимающего завоеванный кубок перед небольшой, но полной энтузиазма толпой болельщиков. На дне сейфа были аккуратно сложены свечи с именинных тортов. Девятнадцать. За каждый прожитый им год.
Тесса понимала, что сует нос в чужие дела. Она перелистывала, просматривала, прочитывала, затем отбрасывала, не пропуская ни странички, доступной ее жадным рукам и взору. Она не могла остановиться, хотя знала, что поступает нехорошо. Но вид очередного аккуратно сложенного документа, поблекшей от времени докладной, старого завещания пробуждали в ней безумное, непреодолимое желание знать.
Теперь эти люди принадлежали ей. Она знала все об их социальном статусе, финансовых делах, школьных наградах — и тайнах.
Часы проходили незаметно. На лужайке сгущались тени. Тесса была слепа ко всему, кроме последнего клочка бумаги, попавшего ей в руки. Поочередно она превращалась то в сыщика, охотящегося за уликами, то в маленького ребенка, жаждущего получить обещанную награду. Одна супружеская пара держала в банке два сейфа: муж хранил все любовные письма жены, перевязав их шелковой лентой, а жена — полароидные снимки, на которых была запечатлена голой в объятиях другого мужчины.
По-прежнему в каком-то трансе Тесса потянулась за последней пачкой. Как и остальные, это была пухлая пачка, раздувшаяся от вложенных в нее конвертов, поздравительных открыток, отпечатанных на компьютере страничек, блокнотов. До сих пор Тесса неукоснительно придерживалась лишь одного правила: не вскрывать запечатанные конверты. Она понимала, что лицемерит, но все же... Если кто-то настолько дорожит своим секретом, что даже замки сейфа кажутся ему недостаточно крепкими, в таком случае нечестно не считаться с его волей.
Впрочем, грабители все равно вскрыли почти все конверты. Те, что побольше — воры, наверное, искали в них драгоценности или деньги, — были разодраны на части, содержимое их перетасовано бесцеремонными руками, бумаги смяты в комок, разорванные клапаны с клейкой полосой беспомощно хлопали на ветру.
Так и в этой последней пачке. Почти все конверты вскрыты и обысканы. Тесса рассортировала доставшиеся ей документы. Сведения о проданных какой-то компанией товарах, свидетельство об усыновлении с приложением всех соответствующих бумаг, коллекция мушек — обычно рыболовы используют их как наживку, — пришпиленных к кусочкам ярко-желтого картона, номера женского журнала с изображением старлеток пятидесятых в купальных костюмах и страусовых перьях. Забавно, какую чепуху люди порой считают большой ценностью.
Лишь один конверт, по-видимому, не вскрывался. Длинный конверт из оберточной бумаги, примостившийся между картонками с мухами и бумагами об усыновлении. Тесса почему-то сразу решила, что он попал сюда из другой пачки. Конверт был слишком изящным, слишком изысканного цвета, словом, не похож на прочий мусор
Тесса осмотрела сейфы, валявшиеся ближе всего к последней стопке бумаг. Нет, невозможно определить, что и где хранилось.
Тесса вернулась к конверту. На этот раз она заметила отпечаток грязного пальца в правом верхнем углу — как раз там, где обычно бывает печать. Этот отпечаток уже был ей знаком. Она видела его на газетных вырезках Лилли Родес и на семейных портретах семейства Сэнчез. Этот отпечаток оставил вор. Человек, который вскрыл сейфы и перерыл их содержимое, как старатель промывает золотой песок, оставлял чернильный след на всех документах, к которым прикасались его вспотевшие от жадности руки.
Руки Тессы, наоборот, были холодны и сухи.
Как раз когда она встряхнула письмо, по лужайке пронесся легкий ветерок и клапан конверта легко оторвался от липкой полосы. Какое-то смутное предчувствие шевельнулось в груди Тессы. Так его все-таки открывали! Клапан держался только благодаря печати.
Ухватив конверт за угол, она потрясла его. Но ничего не выпало. Разочарованная, Тесса запустила пальцы в щель и заглянула внутрь. Ничего — просто оберточная бумага.
Что-то тут не так. Тесса взвесила конверт на ладони: нижний его конец определенно был чуть тяжелее верхнего.
Тесса чувствовала все большее волнение. От возбуждения у нее даже засосало под ложечкой. Она ухватила конверт обеими руками и разорвала пополам. Бумага издала странный музыкальный звук, точно кто-то встряхнул кувшин, полный бусинок. Отбросив верхнюю часть с клапаном и печатью, Тесса вывернула наизнанку нижнюю. Бледный луч заходящего солнца осветил темную внутренность конверта.
На первый взгляд он был сложен и склеен самым заурядным образом. Но потом Тесса заметила на линии центрального сгиба непонятное вздутие. Туда явно запихали какой-то небольшой предмет.
У Тессы бешено колотилось сердце. Она еще раз разорвала конверт — на этот раз по центру. Словно золотое облачко промелькнуло перед глазами, а затем нечто очень маленькое, но тяжелое упало ей на колено.
Это было кольцо. Золотое колечко, состоящее из набегающих друг на друга нитей драгоценного металла, переплетающихся в затейливом узоре Безделушка была так тщательно спрятана в швах конверта, что воры не заметили ее.
Тесса подняла кольцо. При более внимательном осмотре на каждой нити она обнаружила крошечные шипы. Кольцо представляло собой малюсенький моток колючей проволоки. Причудливо изогнутое, как струйки поднимающегося к небу дыма, оно не отражало, а рассеивало свет. Тесса даже сморгнула раза три — трудно было, не отрываясь, вглядываться в этот слепящий глаза узор. Почему-то она ожидала чего-то подобного и сейчас ощущала себя как никогда собранной и готовой к действиям.
Какая-то тайна была скрыта в этом мотке золотых нитей. И если удастся сконцентрироваться и перестать моргать, она наверняка раскроет секрет.
В голове немного шумело. Звук был не похож на давешний скрежет, он был куда мягче: точно к уху поднесли морскую ракушку.
Тесса покрутила кольцо в руках. Золотые нити вились по кругу, невозможно было различить ни начала, ни конца. Тесса не сомневалась, что это древняя вещица, уж настолько-то она разбирается в таких вещах, но какого именно столетия, затруднялась определить. Основной рисунок наводит на мысль о средневековом Востоке, но в переплетении нитей есть нечто кельтское. Бесспорно одно — столь изысканная работа не могла быть выполнена простым ремесленником. Эта штука — произведение настоящего художника.
Тессе стало любопытно, как кольцо будет смотреться у нее на руке. Вряд ли оно ей подойдет.
Под шум далекого моря в ушах, при свете озаряющего лужайку заходящего солнца Тесса решила примерить кольцо. В пять часов пополудни, в пятый день пятого в году месяца, Тесса Мак-Кэмфри растопырила пальцы и просунула один из них в золотой обруч.
Сначала, пока прохладный ласкающий ободок скользил вниз, она не чувствовала шипов. Кольцо свободно прошло через сустав до самого конца, до широкого основания пальца. И тут-то оно показало себя! В палец Тессы с тыльной стороны вонзилась крошечная иголочка, потом еще, и еще, и еще. Через какую-то долю секунды палец был окружен острыми колючками. Она не понимала, что происходит, как так вышло — ведь шипы были лишь с наружной стороны.
Такого Тесса отродясь не испытывала. Боль была ошеломляющей — точно теплыми ногами она ступила на ледяную черепицу или сунула руки в кипяток, но только в тысячу раз сильнее. Она вспомнила средневековые тексты, повествующие о чрезмерных, ведущих к просветлению страданиях, в которых раскрывается суть человека. Дыхание у нее перехватило, безумный восторг объял все существо. Привычный, старый мир рушился, исчезал без следа.
Шум моря становился все громче, свет вспыхнул последний раз — и погас. Капли крови, как пена кружев, выступили на бледном, отполированном пемзой теле — пять золотых шипов запечатлели на плоти свои тайны.
* * *
У Райвиса в голове не укладывалось, как он ухитрился упустить корабль на Майзерико. Он был не из тех людей, что склонны злоупотреблять гостеприимством. И соней тоже никогда не был. Как же так вышло, что он проспал и очнулся только через два часа после рассвета? И еще более важный вопрос — как мог «Клоуверс Форт» поднять паруса, не дождавшись его? Райвис, до крови закусив губу, в отчаянии оглядел опустевший порт, потом перевел взгляд на море. Ему необходимо сегодня же покинуть этот город.
С минуту он всматривался в блестящую синюю гладь Бухты Изобилия и наконец смог различить темное пятнышко, готовое вот-вот исчезнуть за горизонтом. «Клоуверс Форт». В следующую секунду корабль скрылся из виду.
— А, вот и вы, господин Райвис, — докер прервал его невеселые раздумья, — не иначе, все решили, что вы уже на борту. Такие ошибки случаются сплошь и рядом.
Две вещи сразу же поразили Райвиса. Во-первых, если корабль отплыл уже час начал, зачем этот тип околачивается в порту? И второе — откуда парню известно его имя? Изо всех сил сдерживая зубовный скрежет, Райвис попытался говорить спокойно:
— А ты что, видел нынче утром нашего доброго капитана?
Докер ухмыльнулся во весь щербатый рот с желтыми прокуренными зубами и черными провалами между ними.
— Видел, видел, мой господин. Но вы же знаете капитана Крайвита — не очень-то он любит разговаривать с людишками вроде меня.
Еще бы ему не знать Крайвита. Тот и вправду не больно любил разговаривать с такими людишками, но не считал ниже своего достоинства платить им за молчание. От докера пахло отличным старым берриаком, дубовым ликером, который в портовых тавернах продают по десять серебреников за стакан. Парень небось счастлив заработать хотя бы половину за целую неделю.
Райвис извлек монету из кармана плаща, задумчиво посмотрел на нее и швырнул в море. Серебряная кругляшка сверкнула в воздухе, а затем скрылась в темно-синих водах гавани. Удовлетворенно проводив ее взглядом, Райвис то же проделал и со второй. Докер наблюдал за ним с нарастающим недоверием. На третьей монетке он не выдержал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91