— Амеда спрыгнула с забора и набрала в пригоршню мелких камешков.
Фаха Эджо схватил ее за руку.
— Не бросайся камнями. С этого все как раз началось — так я слышал.
— Да что началось-то?
— Они в тревоге. Боятся. Думают, что деревню вашу с землей сровняют.
Амеда ухмыльнулась.
— Ну, это если только Всадник лопнет, переев соуса «зорга»!
Но Фахе Эджо было не до шуток.
— Когда появляются Черные — скоро жди Красных. Ну а напоследок являются Желтые. Быть беде, запомни мои слова.
— Беде?
Фаха Эджо только пожал плечами.
— Уж я такое раньше видал, сорванец, доводилось. Не думай про этих тупиц. Что толку молиться? Бежать надо.
Амеда сверкнула глазами.
— Ну и что же ты не бежишь-то?
— Я-то убегу. Я быстро бегать умею, поняла? Хорошо бы, если бы и этот маленький мерзавец тоже быстро бегать умел!
— Маленький мерзавец? — непонимающе переспросила Амеда. Сейчас она думала только о том, что друг скоро ее покинет, даже и не подумав позвать ее с собой.
— Хочешь знать, про кого я говорю? Про Малявку! — скривился пастух. — Он вечно таскает с собой камни, у него их полные карманы. Он дождется — пусть только Эли Оли Али его изловит! Бедный братец Эли! Думал еще разок заночевать в поселке, в тепле и уюте — и вот теперь снова надо трогаться в путь!
— Вместе с сестрой? — ахнула Амеда и прижалась спиной к шершавой стене.
Фаха Эджо осклабился.
— А-а-а! Вот оно что! Тебя это огорчает, да?
Амеда зарделась. После спешного бегства из поселка метисов у нее не было времени подумать о прекрасной девушке. А тут вдруг ее образ снова предстал перед ней — яркий, слишком яркий. Девочка сгорбилась и застонала.
Фаха Эджо расхохотался и попытался пощекотать Амеду между ног.
— Эй, полумальчишка! Девчонок вокруг хватает — ты только приглядись получше. А как насчет того, чтобы отхлебнуть хмельного сока, а?
Амеда резко выпрямилась и ударила Фаху Эджо по руке.
— Сока? Заткнись! Не желаю слушать про твой дурацкий сок!
— Ха! — выкрикнул пастух и отступил на шаг. — Ты бы по-другому сейчас пела, если бы принесла что-нибудь получше этой дрянной лампы! — Он вытащил из-под рубахи лампу и, размахнувшись, сделал вид, будто хочет перебросить эту никчемную вещь через забор. В следующее мгновение друзья были готовы затеять драку и осыпать друг друга тумаками. Но этого не произошло. Неожиданно девочка и пастух замерли.
Этот голос Амеда знала слишком хорошо.
— Отец!
Амеда бегом бросилась к кухне, не думая о том, что Фаха Эджо пошел за ней, а стало быть, мог стать свидетелем странного и страшного зрелища, которое сейчас разыгрывалось в трапезной.
Глава 14
ПРОРИЦАТЕЛЬ И ПРОРОЧЕСТВО
Амеда и сама не понимала, почему она так напугана, но не решилась открыто войти в трапезную, а пробралась тайком и спряталась за спинами притихших постояльцев. Выбрав местечко поудобнее, она стала смотреть за происходящим в просвет между двумя высокими тюрбанами. В трапезной царила затравленная тишина. Кто-то закрыл ставни. На возвышении горел факел, и его пламя отражалось в сверкающих глазах Черного Всадника. Свет также выхватывал из мрака строптиво поджатые губы матери-Маданы и фигуру старика, стоявшего перед странным гостем и хозяйкой караван-сарая. На старике был плащ, расшитый звездами. Вытянув руки перед собой и запрокинув голову, отец Амеды медленно поворачивался по кругу, выводя странный напев высоким дребезжащим голосом.
Но вот старик замер в неподвижности. Не сводя глаз с факела, он завел песню. Песня была тревожная, беспокойная. От ее звучания у Амеды кровь вскипела в жилах и по коже побежали мурашки. Девочке стало страшно — так страшно, что и не высказать. Почему-то ей показалось, что слова песни ей знакомы, хотя она могла бы поклясться, что никогда прежде этой песни не слышала.
Терон, о вечный бог священного огня!
Услышь перед тобой стоящего меня!
Не в силах взор поднять к твоим очам,
Смиренно молит раб твой Эвитам:
Даруй мне зоркий взгляд твоих очей,
Чтоб видеть мог я через мрак ночей,
Через туман, густую пелену,
Судьбы грядущей тайную страну.
Со мною тот, кто жаждет наперед
Узнать, какой ему судьбой дарован путь.
Явись, Терон, твой раб тебя зовет!
В грядущее позволь на миг один взглянуть!
Песня отзвучала. Затем в полной тишине Эвитам долго вглядывался в пламя, а Всадник и мать-Мадана не спускали глаз с Эвитама. Все, кто был в трапезной, затаили дыхание — торговцы, разносчики, солдаты-наемники. Батраки думать забыли о заработках. Все, широко раскрыв глаза, наблюдали за странным зрелищем.
Что же скажет Эвитам? Он не шевелился. Только руки его непроизвольно подрагивали да покачивался плащ, расшитый звездами.
А потом... потом старик вдруг рухнул на пол с закрытыми глазами и начал корчиться в судорогах.
— Отец! — вырвалось у Амеды. Она была готова броситься к старику, но кто-то схватил ее за руку.
— Дура! Ты что, прорицателей раньше не видала? — прозвучал горячечный шепот.
Это был Фаха Эджо. Юноша-метис пробрался-таки в темный угол, но Амеда не слишком удивилась, обнаружив, что он здесь.
— Что значит — «прорицатель»?
— Сорванец, ты что же, ничегошеньки не знаешь про своего папашу?
— Этот плащ... Он мне строго-настрого запрещал наряжаться в него... и сам он его прежде никогда не надевал!
— Никогда, говоришь? Ну, значит, тут какая-то тайна, сорванец!
Они бы могли еще препираться, но тут Амеда снова ахнула. Черный Всадник спрыгнул с возвышения и устремил безжалостный взгляд на старика, со стонами корчившегося на выложенном холодными каменными плитами полу.
— Что такое, старик? — требовательно вопросил Всадник. — Хватит притворяться! Что ты увидел?
Эвитам медленно поднял голову, отвел ладони от глаз и произнес единственное слово:
— Нет.
— Нет? — Всадник резко обернулся и одарил возмущенным взглядом мать-Мадану. — Женщина, что это за шутки? Он что-нибудь умеет, этот старикашка, или он ничего не умеет?
Хозяйка заквохтала:
— О, господин, ну, конечно, умеет! Он все умеет! Прорицатель Эвитам знаменит в этих краях — так же знаменит, как мой караван-сарай! — Она неуклюже спустилась с возвышения и устремилась к Всаднику. Заломив руки, она заискивающе улыбнулась и принялась лопотать: — Ты же должен понимать, господин... — старуха придумывала на ходу, — что такое глубокое прорицание требует жертв. Ведь то, что Эвитам, мой прорицатель, лишился чувств, говорит лишь о том, как силен его дар! Ну, Эвитам, тебе уже лучше? Силы возвращаются к тебе? Будь умницей и скажи-ка нашему дорогому гостю, что ты увидел, ну?
Но старик снова затравленно пробормотал в ответ:
— Нет.
Всадник с трудом сдерживал нетерпение, да и мать-Мадана тоже.
Всадник сердито топнул, быстро обвел взглядом всех зевак, сдвинул черные брови — впечатление было такое, будто он решил, что все тут сговорились против него и теперь тайком над ним насмехаются. Глаза его угрожающе сверкнули. Матери-Мадане впервые за вечер стало по-настоящему страшно.
— Эвитам! Скажи этому человеку, что ты знаешь!
— Ха! — презрительно запрокинул голову Всадник. — Он ничего не умеет! Просто шарлатан!
Тут бы важный гость и удалился из трапезной, но, услышав оскорбление в свой адрес, старик вернулся к жизни. Не без труда он поднялся на ноги и величаво одернул плащ.
В голосе его зазвучали гордость и даже надменность:
— Всадник, ведомо ли тебе, что у людей моего круга есть кодекс чести и что я давал клятву говорить правду, одну только правду? Найдутся такие, кто желает слушать только ложь, ласкающую слух, но их я всегда презирал и презираю теперь!
— О чем это ты? — дерзко вопросил Всадник. — Есть правда, которую ты не желаешь мне открыть?
— Я говорю лишь о том, что обязан либо смолчать, либо сказать правду об увиденном!
Всадник вскрикнул, схватил со стола горящий факел и бросился к Эвитаму. В одно мгновение он позабыл о своих сомнениях. Он отчаянно желал узнать то, что скрывал от него старик.
— Прорицатель, скажи мне все, иначе я выжгу тебе глаза! Какое будущее ожидает меня и прекрасную Джамию? Неужто ее жестокий отец не отдаст ее за меня? Неужто другой мужчина возляжет с ней на брачное ложе? Прорицатель, я должен знать правду! Скажи мне, скажи!
Всадник, сжимая в одной руке факел, другой схватил старика за плечо. Их лица, озаренные пляшущим пламенем, были страшны. Круг света метался из стороны в сторону, пока Всадник тряс Эвитама.
И тут что-то словно надорвалось в груди у старика-прорицателя.
— Всадник, — визгливо выкрикнул он, — тебе никогда не наслаждаться любовью твоей красавицы! Ты более не изведаешь никаких наслаждений — никогда!
— Что? — чуть не задохнувшись, вымолвил Всадник. — Что ты такое говоришь?
Тут взвыла мать-Мадана, стала заламывать руки и приплясывать, будто обезумевшая кукла. Она кричала на старика, вопила, что он сошел с ума, что он наверняка ошибся, что он не то хотел сказать.
— Это шутка, — причитала она. — Это, добрый господин, такая особая шутка! Прорицатели — у них в обычае так шутить! — Она визгливо рассмеялась. — Ой, какая глупость... Как смешно! Просто умора! Ну а теперь, Эвитам, будь умницей и скажи правду. Разве можно так мучить нашего дорогого гостя?
Она бы, пожалуй, кудахтала и дальше, но Всадник, поджав губы, презрительно бросил:
— Молчи, глупая баба! Прорицатель, говори, да хорошенько подумай, что говоришь!
В трапезной все опять притихли, но новые слова Эвитама не принесли утешения тем, кто их услышал. Старик весь дрожал и смотрел прямо в глаза Всадника. Его голос словно принадлежал кому-то другому, звучал безжалостно, жестоко.
— Всадник, повторяю: ты более никогда не познаешь прелестей своей возлюбленной. Повторяю: никакие радости жизни тебе более не суждены, ибо до того, как окончится этот день и падет ночь... Всадник, ты умрешь!
Его слова были встречены шелестом роптаний. Мать-Мадана испуганно закричала, но гораздо громче ее крика прозвучало безумное восклицание Всадника:
— Не-е-е-т!
— Отец!!!
А это уже кричала Амеда. Она отшвырнула руку Фахи Эджо. Страх сковал ее, но она почему-то точно знала, что должно случиться в следующее мгновение. Всадник злобно размахнулся горящим факелом и нанес старику беспощадный удар.
Эвитам рухнул на каменный пол.
Продолжая кричать, Всадник опрометью выбежал из трапезной, но сначала швырнул факел на пол. Плащ старика-прорицателя вспыхнул.
В считанные мгновения начался истинный хаос. Эвитам жалобно кричал, мать-Мадана беспомощно металась то туда, то сюда. Амеда вместе со всеми остальными тщетно пыталась загасить пламя. В суматохе девочка не заметила, куда подевался Фаха Эджо, но она, как и все прочие, слышала те жестокие слова, которые произнес Всадник, обернувшись на пороге:
— Спасайте свою дрянную жизнь, презренные, или умрите! Я тоже, можно сказать, прорицатель. Запомните мое пророчество: еще до того, как снова взойдет солнце, эта деревушка сгорит дотла!
Глава 15
ПОКЛОНЕНИЕ В ЧАС ПЫЛИ
На колокольнях звонили колокола и сзывали народ на Поклонение. По всему Священному Городу, от особняков, примыкавших к Дороге Пламени, до домишек на окраинах, где жили люди попроще, мужчины и женщины падали ниц, головой к Святилищу. Брели ли они по улице в то время, когда звучал призыв к молитве, нежились ли в роскоши, занимались ли повседневными трудами, никто — за редким, крайне редким исключением — не смел пренебречь Поклонением. На рынках сразу прекращалась торговля. В классах школ учителя воздевали руки к потолку и давали знак своим ученикам расстелить циновки и приготовиться к молитве. Даже в логовах порока завсегдатаи поспешно откладывали трубки, набитые дурманными листьями джарвела, и прерывали прочие удовольствия. Умолкала музыка. Остывал черный, как смола, кофе в отставленных чашках.
Только во Дворце Шепотов не наступила молитвенная тишина. Урок Деа затянулся дольше ожидаемого. Что же было делать? Симониду только-только удалось подняться, но он тут же снова рухнул на пол без сил. Деа послушно опустился на колени рядом со стариком, но султан, к изумлению юноши, сразу же заставил его встать. Его изумление только возросло, когда он увидел, что придворные тоже стоят и выжидательно смотрят на султана в ожидании приказаний. У Деа голова шла крутом. Что же такое власть, какова она может быть, если с ее помощью можно отменить даже самые священные установления?
Султан улыбнулся. Его улыбка говорила о том, что он выше правил, обязательных для простых смертных, и может при желании снизойти и распространить свои привилегии на тех, кто его окружает. На всем протяжении Поклонения, совершаемого в час Пыли, урок для его сына продолжался. Симонид полубессвязно бормотал молитвы. Порой султан прерывал его и задавал ему какие-то вопросы, с полным пренебрежением относясь к молитвенному экстазу старого мудреца. Придворные смиренно усмехались. Султан указал на витраж с алым стеклом.
— Сын мой, это величественное здание мы стали называть Святилищем Пламени, но точно так же мы могли назвать его и Хранилищем Кристалла. Что же еще может быть тем топливом, от которого питается Пламя? В глубокой расселине под Залом Жертвоприношений лежит Кристалл Терона, надежно охраняющий себя своим испепеляющим жаром. С тем, что это так, согласны все имамы — они ведь согласны, Симонид, верно я говорю? От этого зависит истинность Откровения, от этого зависит могущество Рода Пророка. В мире, охваченном сомнениями, в мире, который готов безжалостно надавить на нас, алчно вцепиться в нас острыми когтями, в какую сторону бы мы ни повернулись, эта истина должна сохраняться незыблемой, подобно звездам на тверди небес, и непоколебимой, как гранитный кряж, на котором построен этот город.
Султан вздохнул.
— Горе тем царствам, которые в это не верят!
— Государь? — неуверенно проговорил Деа. Он был сильно взволнован, но все же отважился спросить: — Но если эта истина неопровержима, как же может быть так, что кто-то в нее не верит?
На лицо султана словно легла тень грозовой тучи, однако он быстро совладал собой, улыбнулся и сказал:
— О, святая невинность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88