Чем ты угосгил того патана, что насел на меня, когда я ни рукой, ни ногой двинуть не мог? Пулей или штыком?
-- Штыком,-- ответил Ортерис,-- снизу вверх под ребро. Он тут же растянулся. Твое счастье, что так вышло.
Верно, сынок! Давка эта, значит, тянулась добрых минут пять, потом -патаны назад, а мы за ними. Помню, мне страх не хотелось, чтоб Дайна вдовой осталась. Покрошили мы немного патанов и опять застряли. А тайронцы сзади и собаками-то нас обзывают и трусами -- на все корки честят за то, что загораживаем им дорогу "Чею им не терпится? -- думаю -- Ведь по всему видно, хватит и на их долю" Тут за мной кто-то пищит, жалостно этак. "Пропусти, дай мне до них добраться! Ради девы Марии, подвинься, дылда, ну что тебе стоит?" -- "Куда тебя несет? На тот свет еще успеешь", -- говорю я, не поворачивая головы, не до того было клинки плясали у нас перед носом, как солнце на заливе Донегол в ветреный день. "Видишь, сколько наших положили,--отвечает он и прямо втискивается мне в бок, -- а они еще вчера были живехоньки Вот и я Тима Кулана не уберег, а он мне двоюродным братом приходится! Пусти, говорит, пусти, а то я тебя самого проткну!" -- "Ну,-- думаю,-- уж коли тайронцы потеряли много своих, не завидую я сегодня патанам". Тут-то я и смекнул, отчего ирландцы за спиной у нас так беснуются.
Я посторонился, тайронец как ринется вперед, отводя назад штык, как косарь косу, и свалил патана с ног ударом под самый ремень, так что штык о пряжку сломался.
"Ну, теперь Тим Кулан может спать спокойно", -- говорит он, ухмыляясь. И тут же валится с раскроенным черепом, ухмыляясь уже двумя потовинками рта.
А тайронцы все напирают да напирают, наши ребята с ними переругиваются, и Крюк идет впереди всех -- в правой руке его сабля работает, как ручка насоса, а в левой револьвер фырчит, как кошка. Но опять-таки удивительное дело: никакого грохога, как это в бою бывает. Все как во сне, вот только мертвецы-то настоящие.
Пропустил я ирландца вперед, и так у меня в нутре муторно сделалось. Меня всегда в деле, прошу прощения, сэр, позывает на рвоту. "Пустите, ребята,-- говорю я, попятившись,-- меня сейчас наизнанку вывернет!" И поверите ли, они без единою слова расступились, а ведь самому дьяволу не уступили бы дорогу. Выбрался я на чистое место, и меня, прошу прощения, сэр, немилосердно вырвало, накануне я здорово выпил.
Вижу, в сторонке лежит молоденький офицерик, а на нем сидит сержант из тайронцев. Тот самый офицерик, который камни сбрасывать Крюку помешал. Хорошенький такой мальчик, и ротик у нею свеженький, как роза, а оттуда вместо росы прямо-таки трехлинейные ругательства вылетают!
"Кто это там под тобой!" -- спрашиваю я сержанта -- "Да вот пришлось одному петушку ее величества шпоры поприжать, -- отвечает он.-- Грозится меня под военный суд закатать". -- "Пусти! -- кричит офицерик.-- Пусти, я должен командовать своими людьми!" -- разумея тайронцев, которыми никто отродясь не мог командовать, даже сам дьявол, если б его к ним офицером назначили.
"Моя мать в Клонмеле у его отца корм для коровы покупает,-- говорит сержант, который сидит на мальчике. -- Так неужели я явлюсь к его матери и скажу, что дал ему погибнуть зазря? Лежи ты, порох, успеешь меня потом под суд отдать".-- "Правильно,-- говорю я,-- из таких вот и выходят генералы, а ваше дело их беречь. Чего вы хотите, сэр?" -- осведомился я вежливо так. "Убивать этих голодранцев, убивать!" -- пищит, а у самого в большущих синих глазах слезы стоят. "Интересно, как вы это будете делать? -- говорю я.--Револьвер для вас-как пугач для ребенка: шуму много, а толку мало. С вашей большой красивой саблей вам не совладать -- у вас рука дрожит, как осиновый лист. Лежите лучше тихо да подрастайте", -- говорю я ему. "Марш к своей роте, наглец", -- отвечает он. "Все в свое время, говорю, сперва я попью".
Тут подходит Крюк, лицо у него все в синяках -- там, конечно, где кровью не выпачкано. "Воды!--говорит. -- Подыхаю от жажды! Ну и жарко!"
Выпил он полмеха, а остальное плеснул себе за пазуху и вода прямо-таки зашипела на его волосатой шкуре. Тут он замечает офицерика под сержантом. "Это еще что такое?" -- спрашивает он. "Мятеж, сэр",-- отвечает сержант, а офицерик начинает жалобным голоском упрашивать Крюка, чтобы он его вызволил. Но Крюка черта с два разжалобишь. "Держите его крепче,-- говорит он,-сегодня младенцам тут делать нечего. А пока что,-- говорит, -- я конфискую у вас ваш изящный пульверизатор, а то мой револьвер мне все руки запакостил!"
И в самом деле, большой и указательный пальцы у него совсем почернели от пороха. Так он и забрал у офицерика его револьвер. Хотите верьте, сэр, хотите нет, но в бою случается много такого, о чем потом в донесениях помалкивают.
"Пошли, Малвени, -- говорит Крюк,--мы ему не военный суд".
И мы с ним опять лезем в самую кашу. Патаны все еще держатся. Но уже порядком поредели, потому как тайронцы то и дело вспоминают Тима Кулана.
Крюк выбирается из гущи свалки и ну шарить по сторонам глазами. "В чем дело, сэр,-- спрашиваю я,-- чем я могу служить?" -- "Где горнист?" -спрашивает он. Ныряю я обратно в толпу (а наши тем временем переводят дух за спиной тайронцев, пока те дерутся как одержимые) и натыкаюсь на горниста Фрина -- мальчишка орудует штыком, как большой. "Тебе за что, щенок, платят -- за баловство? -- говорю я, хватая его за шиворот. -- Пошел отсюда, делай, что положено", -- говорю, а мальчишка артачится. "Я уже одного прикончил, -говорит он, ухмыляясь, -- такой же был верзила, как ты, и образина такая же. Пусти, я еще хочу".
Не понравился мне такой оскорбительный разговор, сую я горниста под мышку и тащу к Крюку, а тот за боем наблюдает. Крюк мальчишку отлупил так, что тот заревел, однако сам Крюк молчит.
Патаны отступать начали, и тут наши как заорут!
"Развернутым строем -- марш! -- кричит Крюк. -- Играй атаку, парень, играй во славу британской армии!"
Мальчишка и ну дуть, как тайфун. Патаны дрогнули, а мы с тайронцами развернулись, и тут я понял, что все прежнее -- были цветочки. Ягодки пошли только теперь. Мы оттеснили их туда, где лощина была пошире, рассыпались цепью да как погоним их! Ох, до чего ж было здорово, все как по маслу пошло! Сержанты бегут на флангах, перекликаются между собой, а наша цепь, хоть и поредела, так и косит патанов беглым огнем. Где ущелье пошире, мы развертываемся, где поуже -- смыкаемся, как дамский веер, а в самом конце патаны попытались удержаться, так мы смели их огнем -- патронов-то у нас хватало, сначала мы ведь врукопашную дрались.
-- Малвени один не меньше тридцати штук истратил, пока мы по ущелью бежали,-- заметил Ортерис.-- Чистая была работа. Стрелять-то он ловок. Хоть дай ему белый платочек в руку да розовые шелковые носочки надень -- и тех бы не перепачкал!
-- За милю было слышно, как тайронцы вопят, -- продолжал Малвени, -сержантам никак их унять не удавалось. Они прямо обезумели, одно слово -обезумели! Когда мы очистили лощину и наступила тишина, наш Крюк сел и закрыл лицо руками. Теперь, когда мы опомнились, каждый стал самим собой; уж вы поверьте, в такие минуты человек весь наружу бывает.
"Эх, ребята, ребята! -- бормочет Крюк, -- Не ввяжись мы в рукопашную, уцелел бы кое-кто получше меня". Посмотрел он на трупы наших и замолчал.
"Бросьте, капитан, -- говорит один из тайронцев, подходя к нам, а рот у него рассечен так, что родная мать не узнает, и кровь хлещет, как фонтан из кита. -- Бросьте, капитан, -- говорит он подходя,--конечно, кое-кого в партере задело, так зато галерка спектаклем довольна осталась".
И тут я узнал этого парня -- он был портовый грузчик из Дублина, из тех молодчиков, которые заставили раньше времени поседеть арендатора Театра Сильвера, посдирав обивку со скамей и побросав ее в партер. Вот я и дал ему понять, что помню его с тех пор, как сам был тайронцем, когда полк стоял в Дублине. "Не знаю уж, кто в тот раз буянил, -- шепнул я, -- мне на это плевать, но тебя я сразу узнал, Тим Келли".-- "Да ну? -- говорит он,-- Ты тоже там был? Давай-ка назовем ущелье Театром Сильвера".
Половина тайронцев, помнивших про театр в Дублине, подхватила это название, так и пошло -- ущелье прозвали Театром Сильвера.
Офицерик тайронцев дрожал и плакал. О военном суде, которым он грозился, он и не заикался, ему было не до того.
"Потом вы еще спасибо скажете, -- спокойно говорит Крюк, -- что вам не дали погубить себя забавы ради".--"Я опозорен!"-рыдает офицерик. Тут сержант, который раньше сидел на нем, а теперь стоял перед ним навытяжку, держа руку под козырек, говорит: "Сажайте меня под арест, коли вам угодно, сэр, но, клянусь душой, я снова сделаю то же самое, только бы не видеть лица вашей матушки, если вас, не дай бог, убьют".
Но мальчик все плакал, да так горько, будто у него сердце разрывалось.
Тут подходит еще один тайронец, весь в дурмане боя.
-- В чем-чем, Малвени?
-- В дурмане, сэр; знаете, бой -- все равно как любовь, на всех по-разному действует. Меня, к примеру, всегда рвет, ничего не могу поделать. Ортерис -- тот бранится, не переставая, а Лиройд распевает во всю глотку, когда головы людям прошибает. Жестокая бестия, этот Джок Лиройд. Новобранцы -- те либо нюни распускают, либо совсем ума лишаются и звереют -- любого рады зарезать. А некоторые словно пьянеют. Так и тот тайронец. Он шатался, глаза у него помутнели, дышал он так, что за двадцать ярдов было слышно. Заприметил он офицерика, подходит к нему и говорит, еле языком ворочая: "Натаскивать щенка надо! К крови приучать!" Сказав это, взмахнул руками, закружился волчком на месте и грохнулся к нашим ногам мертвый, как патан, а ведь на нем ни единой царапины не было. Поговаривали, что у него худое сердце, но все равно странно.
Потом мы пошли разыскивать своих мертвецов -- не оставлять же их патанам, и тут, пробираясь среди язычников, мы чуть не потеряли нашего офицерика. Он дал попить одному из этих мерзавцев, а потом вздумал усадить его поудобнее спиной к скале.
"Осторожней, сэр,-- говорю я ему,-- раненый патан опаснее здоровою".
И поверите ли, только я успел это вымолвить, как раненый выстрелил прямо в офицерика, так что шлем у того разлетелся вдребезги. Я трахнул патана прикладом по башке и вырвал у него револьвер. Офицерик весь побелел -- было отчего: ему спалило половину волос на голове.
"Я ведь говорил вам, сэр",-- упрекнул я его, и уж после, если ему приходило в голову помочь какому-нибудь пагану, я стоял рядом, приставив тому дуло винтовки к уху. Так что им оставалось только ругаться. Тайронцы ворчали, как собаки, у которых отняли кость.-- они насмотрелись на трупы товарищей, и им не терпелось перебить всех раненых патанов. Но Крюк объявил, что спустит шкуру со всякого, кто ослушается. Правда, тайронцы все равно взбеленились. И неудивительно -- все-таки они впервые видели трупы своих. А это зрелище жуткое! Когда мне в первый раз довелось это видеть, я и гроша бы не дал ни за одного человека к северу от Хайбера -- ни за мужчину, ни за женщину, женщины -- те всегда в потемках на нас нападали. Брр!
Ну, похоронили мы наших мертвецов, подобрали раненых, вылезли на склон и увидели, как шотландцы и гуркхи расправляются с остатками патанов. Похожи мы тогда были не на солдат, а на шайку отъявленных разбойников: на лицах корка -- запекшаяся кровь пополам с пылью, в корке борозды от пота, штыки в чехлах на живот сползли, как мясницкие ножи, и на каждом из нас какая-нибудь да отметина.
В это время подъезжает верхом штабной офицер, чистенький, как винтовка со склада, и говорит: "Это что за пугала?" --"Рота черных тайронцев и одна рота Старого ее величества полка", вежливо отвечает Крюк, неодобрительно поглядывая на штабного. "Вот как! -- говорит штабной офицер.--Ну, и выбили вы этот патанский резерв?" -- "Нет!" -- отвечает Крюк, а тайронцы гогочут. "Черт побери, что же вы с ним сделали?" -- "Мы его перебили", -- буркнул Крюк и повел нас дальше, но тайронец Туми успел-таки брякнуть во всеуслышание утробным голосом: "И чего этот бесхвостый попугай загораживает дорогу тем, кто получше его?"
Штабной позеленел, но Туми тут же вогнал его в краску, пропищав жеманным голоском: "Поцелуйте меня, душка майор, мой муж на войне, я совсем одна".
Штабной ускакал, гляжу -- у Крюка от смеха плечи трясутся.
Капрал принялся было распекать Туми.
"Отвяжись, -- огрызнулся Туми, не моргнув глазом, -- я у этого денщиком служил, пока он не женился; вам-то невдомек, а он знает, про что я говорил. Великое дело пожить в хорошем обществе". Помнишь Туми, Ортерис?
-- А как же! Он через неделю в лазарете помер, я-то знаю -- половину его добра сам купил, а потом еще...
-- Караул, на выход!
Было четыре утра, явилась смена.
-- Сейчас я вам достану двуколку, сэр, -- сказал мне Малвени, торопливо надевая свое снаряжение,-- Пойдем наверх в форт, пошарим в конюшнях Макграта.
Сдав караул, три солдата и я направились к купальне в обход главного бастиона, и даже Лиройд дорогой разговорился. Ортерис заглянул в ров, потом перевел глаза на равнину.
-- "Эх, надоело Мери ждать, Мери ждать", -- замурлыкал он. -- И всетаки хорошо бы, пока голова цела, отправить на тот свет еще хоть парочку треклятых патанов. Война! Война, черт бы ее побрал! Север, восток, юг и запад!
-- Аминь! -- заключил Лиройд.
-- Это что? -- Малвени вдруг остановился у какого-то предмета, белевшего подле старой караульной будки. Он наклонился и тронул белое пятно.
-- Да это Нора! Нора Мактэггарт! Нонни, голубка, что ты тут делаешь в такое время? Почему ты не в постели с мамой?
Двухлетняя дочка сержанта Мактэггарта, должно быть, ушла из дому в поисках прохлады и добралась до крепостного вала. Ночная рубашонка задралась ей на шею, девочка стонала во сне.
-- Надо же, -- сказал Малвени, -- вот бедняжка. Вы только посмотрите, вся кожа в сыпи, а кожа такая нежная. Нам в такой зной и то тяжело, а каково детишкам? Проснись, Нонни, мама с ума сойдет от беспокойства. Черт подери, ребенок мог свалиться в ров!
Начало светать. Малвени поднял девочку и посадил к себе на плечо, ее светлые локоны коснулись короткой щетки седоватых волос. Ортерис с Лиройдом пошли сзади, прищелкивая в такт пальцами, а Нора сонно улыбалась им. И вот, приплясывая с девочкой на плече, Малвени запел, звонко, как жаворонок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51