Ручка скользила по бумаге, оставляя за собой корявые понятные одному ему буквы…Оторван от мира, оставлен покоем,Избавлен от счастья навек,Я, ставший чужим, превращенный в изгоя,Ступил на безжизненный брег.Здесь всё неизменно и мраком покрыто.Хрустальные льдины вокруг.Любови здесь нет, это чувство забыто,Здесь холод — и недруг, и друг.Он остановился. На некоторое время рука застыла над бумагой. Он подумал и продолжал:Бесплодная почва, холодные взглядыЗабытых судьбою людей.На всё это неба созвездий плеядыВзирают с вершины своей.Оставлен покоем, ступая по соли,Бегу от холодной судьбы.Я б меньше страдал от физической болиИ более б жизненнен был.О, как бы хотелось забыть и забыться,Уйти от реальности прочь.Уйти в Никуда и в Ничто обратиться,Уплыть бледным призраком в ночь.…После схватил тут же рядом лежавший дневник. Открыв его, начал писать: «Нечто довлеет надо мною. Я не могу понять, что это. Чувство тревоги не отпускает. Сегодняшний день, не успев еще начаться, как следует, уже получил некое образное обозначение. Я точно уверен, — какое-то событие грядет сегодня. Случится новое. Это сильное чувство, пожалуй, я могу сравнить с тем, когда стоишь в степи, и на тебя несется со страшною силой ураган. Ты не можешь избежать его. На грудь будто бы положили плиту. Ты весь в ожидании удара. Да, вроде похоже. Близость острой стали к груди еще можно сюда отнести. Никогда ничего подобного не испытывал».Часы пробили восемь раз. Виталий оторвался от дневника, закрыл книгу. Оделся и вышел из квартиры.Валил густой снег. Он залеплял очки, попадал в глаза. Серебрякову нравилась такая погода. Она успокаивала, вселяла в душу уверенность.Дворники, приступившие к своим обязанностям ранним утром, сейчас старательно разгребали остатки ночных заносов на тротуарах. Пешеходы с весьма озабоченными лицами спешили по своим делам. По дорогам медленно ползли автомобили с включенными огнями. Невдалеке от Виталия, когда он проходил мимо коммерческого киоска, водитель одной импортной машины чуть ли не наехал на пытавшуюся перескочить улицу в неположенном месте пожилую женщину. Водитель, видимо, пребывал в дурном настроении. Он тут же выскочил из машины и крикнул:— Куда лезешь, старая дура?!После прибавил длинную фразу, состоявшую из непечатных слов и поминавшую чью-то мать. Женщина побежала еще быстрее, а водитель, исчерпав запас ругательств, сел в машину и поехал дальше.Подошел пятьдесят третий автобус. Серебряков вошел в салон. Автобус тронулся медленно, будто был перегружен. «Никто не заботится о пассажирском транспорте, — подумалось Серебрякову, — всё, что не приносит дохода, что находится на дотации, не нужно муниципалитету. Действительно — они-то ездят на машинах и до транспортного хозяйства им нет никакого дела».У остановки появился странного вида гражданин с козьей бородкой и усами, залепленными снегом. Гражданин вынул из кармана огромных размеров носовой платок сомнительной чистоты и вытер лицо. Криво усмехнувшись, сказал, неизвестно к кому обращаясь:— Бесплодная почва, холодные взгляды… Хе-хе. Кто бы мог подумать. И на кой черт ему понадобилось здесь остановиться? Такая мерзкая погода! Хуже и представить ничего нельзя.— Ну, ты это зря, Ипполит, — услышал рядом с собою гадкий гнусавый голос гражданин с бородкой и обернулся.Сзади, пристроившись на заснеженной лавке, сидела личность, по поганости, пожалуй, даже превосходившая бородатого. Эта личность была без шапки, а ее рыжие прямые волосы засыпал снег.— Виконт, — человек с бородкой сунул руки в карманы, — я не выношу подобной погоды. Она мне навевает грусть.Рыжий вытащил из-за пазухи толстую сигару, зажег ее неизвестно каким способом и задымил. Выдохнув дым, сказал:— Сир приказал не спускать с него глаз. Так-то ты ему повинуешься? А, Ипатич?— Никуда он не денется. — Названный Ипполитом стряхнул с усов снег и глубоко вздохнул. — У меня всё под контролем.— Я вообще не понимаю, почему ты волнуешься, Виконт, — послышался рядом женский голос. И прямо из воздуха появилась женщина, очень бледная с голубыми глазами, одетая в белую короткую, перетянутую в талии ремнем кожаную куртку.— Вот именно, — подтвердил Ипполит. — Всё будет путем. — Потом, помолчав, прибавил: — Ну-с, я пошел. Одно дельце имеется у меня.И пошагал прочь от остановки.— Интересно, — сказал Виконт, — что сделалось с Козловым? Он не влюбился, часом, а, Вельда?— Не знай, — ответила обладательница кожаной куртки. — А погода действительно паршивая. Такая влажность! И что монсеньору здесь понадобилось?— Узнаем вскоре, — ответил Виконт. — Какая красота! Ничего не видно! Такая погода имеет свое очарование. Снег глушит звуки. Хочется думать, — покой существует, не смотря на то, что существование, которое мы влачим, говорит об обратном.— Не скажи. — Вельда носком своего кокетливого ботинка ударила в снег. — Меня озноб берет. Почему не Париж, почему Самара? Так и простыть не долго. Пойдем, сир хочет видеть тебя.— Простыть! — усмехнулся рыжий. — Что-что, а простуда тебе не грозит, моя дорогая, уверяю тебя!Виконт поднялся со скамьи, отряхнул пальто.И снег захрустел под ботинками.Буран пошел на убыль.Навстречу идущим попался молодой человек лет, этак, двадцати пяти. Глаза Вельды встретились с глазами парня, и та улыбнулась ему соблазнительно.— До сих пор на молодых тянет, — прокомментировал это Виконт, когда они прошли мимо. — Смотри, — он очень не хорошо обошелся со своим соперником; избил его до полусмерти.— Какой плохой мальчик! — Вельда облизнула свои красные губы. — Вечером он мне расскажет, какой он плохой.— Кстати, — сказал Виконт, — а ты не знаешь того таксиста, который возил вчера Семечкину к матери?Вельда улыбнулась.— Того пропойцу, который избивал свою жену и даже в пьяном бреду покалечил собственного сына?— Его, его.— Он был жив, когда я вышла из его машины.— Он до дому не доехал. — Рыжий взглянул на небо. — Снег кончается. Жаль. Скончался в больнице. Врачи недоумевают, куда делась вся его кровь.— Какая жалость, — усмехнулась Вельда. — Собаке собачья смерть.Они подошли к железной двери подъезда. Не утруждая себя ее открыванием, прошли сквозь и скрылись в подъезде. Глава VIIВИКТОР ПАВЛОВИЧ Убийца должен умереть, иначе грош — цена справедливости. Примерно в час дня к станции метро имени Юрия Гагарина подошел двадцать четвертый автобус, набитый пассажирами до отказа. Вместе со многими другими из автобуса вышел престранный гражданин в потертом кожаном рыжем плаще цвета нечищеных ботинок с усами и козьей, как будто изъеденной молью, бородкой. Он постоянно чесал костлявыми узловатыми пальцами левой руки эту бородку, и, видимо вследствие такого неуважительного обращения, поросль на лице имела вид испохабленной кисти. Ко всему прочему гражданин поминутно запускал правую руку в карман, вынимал оттуда неестественных размеров носовой платок и, распугивая прохожих, шумно, чем-то напоминая отживший свой срок автомобиль, сморкался. При этом обладатель усов и бородки считал нужным развернуть платок полностью, вследствие чего ветер, дувший ему в спину, подхватывал большую часть платка и подымал в воздух, как штандарт. Однако от флага этот кусок материи отличался выцветшим детским рисунком и множеством мелких дырочек. Кроме того, платок был неимоверно грязен.Ловко извиваясь между снующими по дороге автомобилями, Козлов (ибо это был он) миновал проезжую часть и направился к телефону-автомату. Там он, оторвав левую руку от своей многострадальной бороды, снял трубку, а правою навертел номер. Через какое-то время сказал:— Монсеньор, всё готово, пульт сломается в три часа… Да… Вызовут его. Она дежурит… Конечно, сир… Да, сир… Всенепременно, всеобязательно… Я — на Гагарина… Иду. — И повесил трубку.Потом Ипполит, видимо, не желая утруждать себя ходьбой, просто растворился в воздухе, напугав до смерти двух почтенного вида старушек, торговавших семечками. Те хором перекрестились, как только Козлова не стало. * * * — Мать вашу! старые идиотки! — с чувством крикнул гражданин с бородкой, появившийся из воздуха над заснеженной клумбой около четвертого подъезда дома № 33. При этом гражданин упал своею невозможной рожей прямо в сугроб, что и вызвало такую бурю эмоций.Козлов встал и отряхнулся. Вновь вынул из кармана платок и обтер усы с бородой. Подойдя к подъезду, он уже хотел было пройти сквозь дверь, но, оглядевшись и заметив в стороне старика в ярко-оранжевом жилете, передумал и, достав ключ, отпер подъезд.За дверью никого не было, кроме черного с белою грудью кота. Присутствию этого зверя Ипполит не придал особого значения и, захлопнув дверь, всё же шагнул в стену и растворился. От этого шерсть не спине кота встала дыбом. Божья тварь ощетинилась, раздирающе заорала и кинулась на стену, где исчез Козлов. На краске появилось несколько четких царапин.Соткавшийся из наполненного запахом пыли воздуха Козлов чихнул, охнул и схватился за щеку. Посмотрел на руку и выругался; ладонь была испачкана кровью. После этого Ипполит позвонил в квартиру №49. Дверь ему открыла бледная голубоглазая девица, на которой были надеты синие шорты с изодранными в клочья штанинами да коротенькая футболка.— Мог бы и так войти, — сказала Вельда.— Хватит, нарвался один раз, — пробурчал Козлов, отымая правую руку от щеки, и снял с себя верхнюю одежду. Под плащом оказался костюм в мелкую полоску, под ним — темно-синяя сорочка при белом галстуке сомнительной чистоты. Пригладив перед зеркалом в прихожей свои торчащие во все стороны волосы, Ипполит прошел в зал.— Хорош, — в спину сказала ему Вельда.В полумраке комнаты, освещенной только свечами (ибо окна были занавешены тяжелыми красными шторами) стоял накрытый стол, за которым сидел седой с великолепно уложенными волосами смуглый лицом господин. В черных, как пропасть ночью, глазах играли отблески свечей. В глазах этих, смотревших из-под седых бровей тяжелым сверлящим до самого дна души взглядом, застыло выражение неподдельной грусти и непомерного страдания.Граф Леонард пребывал в задумчивости. Взгляд его, полный страдания и печали, застыл на пламени свечи. Всё говорило о том, что Леонард находится в абсолютном отрешении от мира. Иногда он брал со стола хрустальный фужер с вином, пил из него, ставил фужер на место.Видя, что сидящий в кресле во главе стола седой господин впал в задумчивость, Ипполит решил подождать, пока к нему обратятся. Простояв так с минуту, он всё же сказал, но тихо:— Сир, я явился и жду ваших указаний.— Что ты шепчешь? — необыкновенно низким голосом сказал Леонард и взглянул на Козлова, — мы не на похоронах. Садись к столу. — И указал на кресло напротив себя.— Какие будут указания? — повторил Ипполит.— Никаких, садись обедать. Ты выполнил то, что я тебя просил, остальное предоставим времени.— А где Виконт? — спросил Козлов.— Я здесь, — ответил де ла Вурд, выходя из зеркала трельяжа. — Монсеньор, — сказал он, обращаясь к Леонарду, — он приехал, как я и предполагал.— Как его имя? — спросил тот, и интерес появился в его глазах.— Александр Владимирович Кобальт. Он приехал два часа назад поездом из Москвы. — Виконт приземлился на стоящий по правую руку от Леонарда стул, вынул из внутреннего кармана толстый золотой портсигар, из него — сигару. Дунул на кончик, и тот затлел. Затянувшись с удовольствием, откинулся на спинку.— Вельда! — крикнул Козлов, — садись.— Сейчас, — раздалось из кухни.— Он ничего не знает. Где мы, ему не известно, — сказал Виконт, не известно кого имея в виду.— Зато чувствует. — Леонард взял со стола фужер и отпил. — Не забудь, что это я его наградил такими способностями. Следует быть осторожными и не привлекать особого внимания властей. Любая оплошность — шаг к нашей гибели.В зал вошла девица. Подойдя к столу с левой стороны, она поставила поднос с фруктами на свободное место под канделябром. Тут де ла Вурд что-то заметил и схватил Вельду за запястье.— Откуда? — рявкнул он и повернул руку девушки ладонью вверх. На запястье виднелся свежий шрам.— Таксист, — только и сказала та.— Чем? — спросил Виконт.— Этим. — В левую руку Вельды из ниоткуда свалился медицинский брюхатый скальпель, покрытый рыжими пятнами.— Не могла сказать сама? — прорычал Виконт злобно. — Хочешь, чтобы до нас докопались?— Я думала уладить это своими силами, — тихо сказала Вельда.— Какая тут к черту осторожность! — возмущался де ла Вурд. — Мы уже засветились.— В чем дело? — спросил Леонард, подняв правую бровь.— Не извольте беспокоиться, сир, — с уважением сказал де ла Вурд, затянулся в последний раз, и сигара пропала из рук его, — я вечером сам разберусь. Но покой города нарушен. — Потом обратился к Вельде: — Надеюсь, у тебя хватило ума разузнать, где улики? Или опять мне всё самому делать?— Лаборант Островский, — обиженно надув губки, ответила Вельда.— Как же, — вставил тут Козлов, — знаю я этого Островского. Девять лет назад по неосторожности перепутал всего два листочка с результатами анализов. Двое от этого скончались. Но никто о путанице не узнал, — замяли-с.— Ч-черт! — воскликнул де ла Вурд, — Сегодня я думаю развлечься за его счет!— Какая неосторожность! — послышалось над столом, и из воздуха прямо на стол свалился огромный попугай. — Зачем же нужно было нападать на таксиста? Ты бы его просто очаровала.— Цезарь! где тебя-то носило? — спросил Козлов.— Не помню, — нагло заявила птица и клюнула яблоко на подносе. — Черт его знает! Ипполит, скажи на милость, какой здесь снег на вкус? И как тебе понравился кот? Нежность его весьма похвальна.Козлов что-то прорычал, потрогал следы когтей на щеке, но не ответил.— Что ж, давайте обедать, — сказал граф и отпил вновь из фужера. * * * Без пятнадцати двенадцать ночи в лаборатории хирургического отделения железнодорожной больницы, что находится на улице Солнечной, сидели двое людей в белых халатах. Время было позднее, и они сидели здесь не один час. Присутствие одного вполне объяснимо; он являлся дежурным врачом. А вот другой, имя коего было, кстати, Виктор Павлович Островский, был лаборантом, и его рабочее время истекло в пять часов вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42