Может, он еще не остыл.
— Ты права — я совершенно об этом забыл! Наверное, действительно лучше будет для всех заинтересованных сторон, если ты не будешь сегодня слишком заметной. Я введу тебя в игру, когда пройдет время, и у Синьджона будет возможность забыть инцидент. — Он улыбнулся, чуть показав клыки. — Я уже вижу, что ты весьма ценное приобретение анклава, милая моя... Прощу прощения, но, кажется, я еще не слышал имени?
Неизвестная собралась ответить, но внимание Эшера отвлек один из мониторов.
— Ага! Машина Синьджона подъехала к дверям клуба.
— Я тогда лучше пойду, милорд, — сказала она.
Гремящая из динамиков музыка резко оборвалась. Встревоженные завсегдатаи повернули головы к красной виниловой двери. Отряд «черных ложек», двигающихся с осторожностью тигра в львином логове, вошел в клуб, образовав коридор. Банды-соперники мерили друг друга взглядами, позы их выражали явную враждебность, но никто не сказал ни слова и не сделал угрожающего жеста.
И как только пробило полночь, вошел в здание Синьджон.
По сравнению с затянутыми в кожу телохранителями вампир выглядел весьма изящно. Он был одет в приталенный двубортный темно-синий фрак с высоким воротником и остроконечными лацканами. Батистовые кружевные манжеты виднелись из рукавов. Короткий кровавого цвета жилет под фраком спереди образовывал вырез в виде буквы V. На шее у вампира было жабо, и двойная пена снежно-белого шелка струилась на жилет. Наряд дополняли обтягивающие атласные черные бриджи, расширяющиеся ниже колена, и белые длинные шелковые чулки. Вокруг талии блистал золотой бахромой синий с белым шелковый кушак, и спереди на нем был вышит символ франкмасонов — глаз в пирамиде. Напудренный парик на голове вампира заканчивался косичкой с красной лентой, а сверху была надета треугольная шляпа. На цену затейливых бриллиантовых пряжек на туфлях мог бы год прокормиться небольшой городок. В руке вампир нес тросточку с массивным янтарным набалдашником, увитым шнуром. В общем, очень шикарно и по моде — 1776 года.
Эшер приветствовал соперника посередине танцевального зала, окруженный элитой своей гвардии.
— Милости прошу в мой клуб! Я несказанно рад твоему присутствию, Синьджон! — улыбнулся он.
— Я не мог не откликнуться на столь любезное приглашение, Эшер. Ты прав, у нас многое есть, что следует обсудить.
Эшер кивнул, жестом приглашая Синьджона идти с ним.
— Пойдем в мою личную берлогу — там никто нас не побеспокоит.
— Я не сомневаюсь, что твои люди не вооружены.
— Разумеется. Как, не сомневаюсь, и твои.
— Конечно.
Неизвестная наблюдала этот сложный ритуал демонстрации сердечности между соперничающими феодалами. Вопреки собственной злобности — или, быть может, благодаря ей — правящие классы Своих соблюдали в общении весьма жесткие правила, и одним из них была ритуальная вежливость. Поскольку неизвестная была выходцем своего века, она никогда не была принята в общество Своих и сама не принимала этих извилистых кодексов поведения. Но зато научилась использовать их к своей выгоде.
Из прошлого опыта она вынесла еще одно: вампиры вечны и потому не сторонники перемен. Почти все они подобны Синьджону — старики, предпочитающие давно отжившие костюмы и обычаи костюмам и обычаям века, в котором они обитают. Со временем почти все они становятся жертвами таких эксцентричных анахронизмов. Кому, в конце концов, не надоест следовать за людской модой? Те, кто оставался в прошлом слишком долго, отставали от жизни — и попадали под пяту более молодых и более энергичных Своих.
Глядя, как Эшер и Синьджон обмениваются ритуальными любезностями, она сразу поняла, кто из них сильнее. И Синьджон это тоже, несомненно, знал. Что и было главной причиной его приезда.
Неизвестная отвернулась от сцены и направилась к выходу. Она уже, в общем, поняла, что делает — или пытается сделать — Эшер со своим соперником. Теперь надо было посмотреть, не может ли и она эту ситуацию повернуть к своей выгоде.
* * *
Отец Эймон сидел на колокольне Сент-Эверхильда, баюкая в руках бутылку своего безымянного бурбона и глядя, как переливаются городские огни на черной поверхности реки. Невозможно было не восхищаться, как близко и как в то же время далеко находится остальное человечество от Города Мертвых. И священник испытывал возбуждение, не так уж непохожее на ощущение от порнографии или самоудовлетворения, когда думал о том, как легко было бы ему выйти из дверей Сент-Эверхильда, пройти по разбитым улицам и вернуться в мир брокеров, домохозяек, универсальных магазинов и биг-маков. Этот исход надо было бы совершить днем, но он был возможен. Единственное, что нужно, — это решимость бросить церковь Сент-Эверхильда.
Только этого никогда не будет. Он привязан к Городу Мертвых крепче, чем мать к своему нерожденному ребенку. И не более способен уйти из своей церкви, чем взлететь с колокольни. Он прикован цепями вины и греха, как Христос был прикован к своему кресту.
И все же приятно щекотали мысли — нет, не мысли, — фантазии об уходе.
Внимание отца Эймона привлекла мелькнувшая через улицу тень внизу. Поглядев снова, он увидел, что на самом деле это не тень, а создание материальное. И по коже поползли мурашки, когда он понял, что видит одного из демонов, блуждающих по Городу Мертвых после темноты. За годы служения в Сент-Эверхильде он видал не одного монстра, но еще не утратил способность ужасаться, завидев их на их нечестивых путях. Иногда они, как эта тварь внизу, принимали облик симпатичных женщин, иногда надевали на себя плоть красивых мальчиков, но отец Эймон знал, кто они такие на самом деле: живые мертвецы.
Вампирша на миг приостановилась, тусклый свет блеснул на ее темных очках, но отец Эймон успел ее разглядеть. Сперва он думал, что это ведьма Эшера, но теперь убедился, что ошибся. У него на глазах женщина-вампир нырнула в переулок, ведущий на задворки Черной Ложи. Кто бы ни была эта неизвестная, она не может быть из миньонов Эшера.
— Будь как дома, Синьджон, — предложил Эшер, протягивая приветственный бокал с кровью. — Угощайся, это из моих личных погребов.
— Ты слишком любезен, — ответил Синьджон, принимая бокал с грациозным наклоном головы. Он понюхал содержимое, как нюхает знаток тонкое вино, и кивнул в знак одобрения. — Ах! Какая тонкая порода! Кег, если не ошибаюсь? Я просто поражен!
— Я польщен.
Но улыбка Эшера и близко не дошла до глаз.
Синьджон отставил бокал, закинул ногу на ногу и положил переплетенные пальцы на колено.
— Теперь, Тремере, когда мы соблюли все формальности, давай поговорим. Зачем ты пригласил меня?
— Я хотел бы предложить перемирие.
Синьджон приподнял бровь, но ничего не сказал.
— Вопреки тому впечатлению, которое могло у тебя сложиться, у меня нет желания быть кронпринцем Города Мертвых, как и желания начинать против тебя джихад, Синьджон.
— Тогда у тебя действительно странный способ это проявлять! Мне точно известно, что твой потомок, эта женщина, сразила одного из моих «ложек» у самой моей двери!
— Децима? Этого не может быть. Никогда она бы не сделала ничего такого без моего ведома! Насколько мне известно, ходят слухи, что его смерть была возмездием за гибель одного из моих «звездников». Я подозреваю, что это работа смертных, Синьджон. Ты же знаешь, насколько эти ребята бывают глупы.
— Да, — задумчиво ответил вполголоса Синьджон, глядя на своих «черных ложек», кучкующихся внизу и злобно поглядывающих на «звездников». — Боюсь, что знаю. Плохи настолько, насколько цыганам даже не снилось быть.
— Ты понял, Синьджон. Это часть той проблемы, что я пытаюсь решить! Неприязнь между твоим лагерем и моим исходит от наших смертных служителей. В сердце своем мы люди дела — ты и я. И наше дело — выживание. Однако наше взаимное недоверие и ненависть друг к другу приводят к постоянным стычкам и дракам. Я столько же времени и сил трачу на снабжение оружием своих людей, сколько и на торговлю им, а это плохо для бизнеса. И мы с тобой слишком много времени проводим, планируя друг другу вред и строя друг другу козни. А ведь без этого можно обойтись! У меня нет намерений влезать в твой рэкет, Синьджон. И стыд и позор, что мы не пришли к пониманию до сегодняшнего вечера.
— Я не очень уверен, что мы сейчас друг друга понимаем, — возразил Синьджон. — Ты честолюбив, Эшер. И я должен поверить, что тебя не интересует принадлежащее мне?
— Да, я действительно честолюбив. Но с каких пор это качество стало пороком в глазах Вентра?
— Мне надо выработать свою позицию, колдун. Я был принцем Города Мертвых еще в те времена, когда ты сперматозоидом плавал в яйцах отца своего. Город Мертвых — мой домен, и ты нагло бросаешь вызов моей власти над ним! Такой афронт я не могу оставить без возмездия, и ты об этом знаешь не хуже меня.
— Я это понимаю. Вот почему я предлагаю ритуал примирения, который докажет мою добрую волю.
Бровь Синьджона поднялась еще выше.
— Примирение? Какого рода?
Эшер улыбнулся, разведя руки великодушным жестом:
— Это я предоставляю выбрать тебе.
Синьджон потер подбородок, надолго задумавшись. Потом он улыбнулся и показал на Никола, свернувшуюся под пологом трона Эшера, как под шелковой пелериной.
— Я возьму эту девушку.
Лицо Эшера окаменело.
— Только не ее! Я тебя отдам все что угодно, только не это!
При виде смятения соперника улыбка Синьджона стала острее битого стекла.
— Нет. Ее я хочу. Отдай мне ее, или я буду знать, что лжешь!
— Ты называешь меня лжецом?
— Скажем так, колдун: я сомневаюсь, что ты говоришь правдиво. А теперь, если ты меня великодушно извинишь, в этот вечер меня ждут и другие дела.
— А мое предложение?
— Я буду считать его искренним, только если ты дашь мне то, о чем я попросил, — твою ручную танцовщицу. До тех пор нам не о чем говорить. — Опершись на трость, Синьджон встал с кресла, слегка поклонившись, и поднес руку к треуголке. — Adieu, мой начинающий друг. Ты потрясающе любезный и гостеприимный хозяин.
Эшер смотрел, как соперник спускается по винтовой лестнице и, окруженный телохранителями, невредимый уходит из «Данс макабр». Видя, как закрывается за ним дверь, Эшер изо всех сил старался смирить ярость. Напасть на старого ящера физически было бы не мудро.
Раздался треск, и он, посмотрев вниз, увидел, что стиснутые пальцы превратили подлокотники трона в щепу.
Децима вышла из тени, наклонилась губами почти к его ушам.
— Почему вы не отдали ему девушку?
— Старый мерзавец хитер — надо отдать ему должное! Чтобы дожить до его возраста, приходится усвоить кое-какие трюки. Он и не собирался соглашаться на перемирие — но ему надо было сделать так, будто это он получил отказ, а не я. Потому он и попросил в дар то единственное, с чем я, как он знал, не расстанусь. Хитрая лиса! Но не важно. С перемирием было бы легче его раздавить, не устраивая хаос настоящего джихада. Он бы не ждал тогда беды, когда на него налетели бы братья Борхес. А теперь мне придется заключать союз с этим картелем. Ты известила власти о местонахождении тел?
— Да, милорд. У меня нет сомнений, что об этом будет сказано в утренних новостях. Может быть, даже по Си-эн-эн.
— Голову Дарио Борхеса им послали?
— Ночным экспрессом. Она должна прибыть в Майами в десять утра.
— Ты не стала паковать ее в лед? Я хочу, чтобы они насладились полным эффектом. — Эшер глянул на Никола, которая жалась у его локтя с непонимающим видом. Он взял ее бледную руку в свои, приласкал вены кончиком языка. — Ты не беспокойся, милая, — прошептал он. — Я никому тебя не отдам. Даже вечной смерти.
* * *
«Дуссенбург» затормозил у тротуара перед Черной Ложей. Юноша в куртке «черных ложек» подлетел открыть заднюю дверцу. Оттуда вылез Синьджон, улыбаясь, как пресловутый кот.
— К-как там было, хозяин? — спросил мальчишка.
— Безупречно, — ответил Синьджон. Потом поглядел в непонимающие тупые глаза, глубоко вздохнул и пояснил: — Все о'кей.
Мальчишка улыбнулся и закивал:
— Это очень хорошо, хозяин! Очень хорошо!
Синьджон со вздохом отвращения прошел мимо «ложки». Непонятно, в генах дело или в наркотиках, но качество сегодняшних служителей просто омерзительно. Да, разумеется, цыгане тоже не были гигантами интеллекта, но по сравнению с тем, что приходится использовать в конце этого, двадцатого века, они просто были мастерами эпохи Возрождения. При мысли о том, каким станет человечество в новом тысячелетии. Синьджона передернуло.
Впрочем, у американцев тупость всегда была природной чертой. Уж кто-кто, а он должен знать — на его глазах эта страна из конгломерата кое-как сляпанных коммерческих предприятий превратилась в единственную оставшуюся в мире сверхдержаву. Да, конечно, он тоже принимал участие в рождении этой нации.
До воскресения он был третьим сыном мелкого дворянчика. Старший брат унаследовал титул и то имущество, что можно было унаследовать, и вложил, дурак, почти все состояние в колонию сэра Уолтера Рейли на острове Роанок с условием, что один из членов его семьи поедет присмотреть за этим вложением. Несчастливый жребий выпал Синьджону — который незадолго до этого опозорил фамилию. Если правду сказать, его разыскивали за убийство, и выбор у него был таков: либо покинуть Англию, либо кончить жизнь в Тауэре. Так что в 1587 году девятнадцатилетний Синьджон начал новую жизнь в Новом Свете.
Колония Роанок оказалась хуже ада. Летом было жарко и стояла вонь. Зимой леденили холод и сырость. Между этими временами года на остров налетали свирепые бури, ломавшие деревья, как щепки. Насекомые, ядовитые змеи, аллигаторы и прочая докучная фауна имелась в изобилии. Болезни не прекращались, как и голод — поскольку мало кто из колонистов хотя бы понятие имел о земледелии. Они же, в конце концов, все были джентльменами.
Очень немногие из колонистов могли выдержать такие суровости и лишения. Разумеется, представители высших классов сидели и ждали, что для них сделают существа низшие, в том числе несколько выживших женщин. Однако Роанок — не Лондон, и запас представителей низших классов не был неисчерпаемым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29