И оглядывался не он, а я – через каждые несколько шагов.
Казалось, кто-то сдвинул мой дом гораздо дальше по улице. Тем не менее, я добрался до него незамеченным, никто не выскочил из-за угла и не крикнул: «Ах вот вы где, мистер Фицджеральд!» Я быстро заглянул в почтовый ящик: ничего. Может, моего адреса у него и не было. На табличке у дверного звонка всё ещё благоразумно значится имя прежней жилицы, Хелен Макгилли. Я с облегчением вздохнул лишь после того, как закрыл за собой дверь, а потом задёрнул занавески и в гостиной, и на кухне. Хелен Макгилли сегодня не принимает.
После этого я долго сидел в сумеречной полутьме и пытался понять, что всё это может значить и сколько это может продолжаться. Я думал об этом примерно с полчаса, но так и не нашёл ответа, который бы меня устроил. Впервые за долгое время мне снова захотелось взяться за бутылку виски, чтобы остановить жернова в своей голове. Жаль, что я не мог за неё взяться.
Вместо этого я включил самый слабый источник света, какой у меня есть, дряхлый торшер неопознанного возраста, и взялся за Сенеку. Я прочитал несколько мест, где говорилось о стойкости мудрого, его внутренней гармонии и самодостаточности. Его нельзя поколебать ни несправедливостью, ни бесчестьем. Увидев, как я далёк от истинной мудрости, я раскрыл книгу в самом конце, где в приложении описывалась жизнь Сенеки. Мне хотелось узнать, что отличало его от меня.
Луций Анней Сенека родился в Испании, в Кордове, в 4 году до н. э., в семье состоятельного и знаменитого учителя риторики. Этот очерк я читал уже не раз, но сегодня впервые и не без трепета обратил внимание на то, что старший брат Сенеки, Галлио, даже упомянут в Библии, в посланиях апостолов.
Дуэйн Уильям Фицджеральд, напротив, родился в Бостоне, в 1965 году нашей эры, единственным сыном скорее необеспеченного, молчаливого пожарного, который, следуя старинному обычаю, по достижении совершеннолетия перебрался из Ирландии в Новый Свет, чтобы искать там своего счастья. Он верил, что нашёл его, когда на празднике пожарных в Бостоне познакомился с моей матерью, конторской служащей из Лондондерри, Нью-Гэмпшир, но эта вера оказалась заблуждением. Если сопоставить дату моего рождения с датой бракосочетания моих родителей, то можно предположить, что в тот вечер на празднике пожарных произошло нечто большее, чем обмен комплиментами и номерами телефонов. Во всяком случае, они поженились, но их брак не был удачным; когда я вспоминаю своё детство, мне кажется, что они ссорились непрерывно. Я так и вижу моего отца молча и подавленно сидящим за кухонным столом, вперившись в пустоту, рослого, печального человека, который часто говорил: «Мужчина должен исполнять свой долг», – наверное, потому, что иногда ему не хотелось этого делать. И я слышу мою мать, как она напускается на него, требует, корит голосом, похожим на железную пилу, острым, холодным и не знающим пощады. Она покинула его и меня, когда мне было семь лет, и после этого боль, по крайней мере, отпустила.
Сенека получил образование в Риме, молодым человеком объездил Египет и сделал блестящую карьеру при императорах Августе и Тиберии, пока Калигула не принудил его к отставке. К этому времени он был уже состоятельным и знаменитым, женатым и отцом двоих сыновей.
Совсем другое дело – Дуэйн Фицджеральд. Я ходил в ближайшую школу и, можно сказать, с трудом прогрызался сквозь гранит науки; позднее мне очень пригодилось, что я был хорошо развит физически, так что мог компенсировать плохие отметки за счёт спорта, а в компаниях, с которыми я водился и с которыми мы тусовались в городе, я всегда был самым сильным. В армию я пошёл при президенте Рейгане – вовсе не для того, чтобы сделать карьеру; если где-то начиналась заварушка – в Гренаде или ещё где-то, – я гарантированно находился в частях, максимально удалённых от горячих точек. Часть моего солдатского жалованья я отсылал отцу, остальное шло местным пивоварням, а что касается женщин, то я никогда не выходил за рамки лёгких, ни к чему не обязывающих отношений. То есть я был тогда одним из тех неотразимых парней, хоть и в солдатской форме, которые в любой момент могли получить девушку на ночь – правда, с девушками, которых можно было получить таким образом, нельзя было иметь что-то серьёзное. А поскольку приём действовал безотказно, я так и не успел узнать, где и как находят других девушек.
Сенека впоследствии стал учителем юного Нерона, и в первые пять лет его правления Римской империей ею практически управлял Сенека. Империя простиралась по всей Европе – от Британии до Передней Азии – и охватывала всю Северную Африку. То, что управлял Сенека образцово, не спасло его, поскольку Нерон оказался психопатом и его сдвиг с годами всё больше усиливался. Под конец он заподозрил Сенеку в участии в заговоре против себя, и с философом было покончено.
Я захлопнул книгу и некоторое время смотрел в пустоту перед собой, тогда как во мне формировалась мысль. Дружба. Это не имело ничего общего с тем, что я только что прочёл, а внезапно вспыхнуло само по себе. Может, неслучайно; Сенека много сказал на тему дружбы.
Под конец нас оставалось в группе пятеро – причём я не знаю точно, были ли ещё другие группы. Мне всегда казалось, что мы – первопроходцы, но никто нам этого никогда не говорил. После окончания проекта нам запретили входить в контакт друг с другом, что было крайне жестоко, поскольку у всех у нас больше не осталось никого, с кем можно было бы поговорить обо всём, – за исключением подполковника Рейли. А подполковник Рейли не тот человек, с которым хотелось говорить обо всём.
Но я придерживался этого обязательства. Несколько лет назад мне переслали действующие номера телефонов и адреса остальных; я их сохранил, признаюсь, но ни разу не воспользовался ими. У меня даже искушения не было. Если соблюдение предписания легко проверить, то в сомнительных случаях лучше придерживаться его.
Я всё ещё смотрел перед собой. Серые занавески создавали сумерки, в которых могли примерещиться и призраки. Дружба. Первым из всех мне вспомнился Габриель Уайтвотер. Мы подружились ещё до того, как нас включили в программу. Незадолго перед тем он потерял свою семью – из-за нераскрытого жуткого убийства, совершённого наркобандой, которая ошиблась адресом. Поскольку мои родители умерли в это же время: мать – от сердечного приступа, а отец – во время большого пожара в отеле, – нас объединило общее несчастье.
По прошествии более чем десяти лет, как я обнаружил, запрет на контакты между нами уже перестал быть таким строгим.
Габриель жил в Калифорнии, в Санта-Барбаре. Я посмотрел на часы. Около четырёх, это значит, что на побережье Тихого океана сейчас… около восьми утра. Рановато для звонка или нет? Я встал и извлёк из тайника в прихожей мобильный телефон. Достать бумажку с номерами телефонов было немного сложнее; в своё время я свернул её в несколько раз и засунул в естественную щель с внутренней стороны ножки стола. Там она и оставалась.
После недолгого раздумья я всё-таки отложил мобильный телефон и взялся за аппарат, официально зарегистрированный на меня. Набрал номер и сразу же услышал голос, который нисколько не изменился за все эти годы:
– Уайтвотер.
– Фицджеральд, – сказал я, и он ахнул.
Потом начались радостные приветствия и поток слов, из которых я понял, что все остальные давно и регулярно перезваниваются на Рождество или День Благодарения, а также в дни рождения, и что даже заключали между собой пари, когда же я наконец дам о себе знать.
– Ты что, думаешь, что твой телефон больше не прослушивается? – удивлённо спросил я.
– Ясное дело, прослушивается, – весело сказал Габриель. – Иногда я даже слышу, как приборы подключаются и отключаются.
Это и было основанием, почему я не позвонил по своему мобильному. Тогда бы не помогло то, что он вне прослушки, поскольку аппарат на другом конце провода всё равно был под контролем. И номер моего мобильного, утаиваемый с такими предосторожностями, всплыл бы на поверхность.
Я помедлил.
– Мне нужно с тобой срочно переговорить, так, чтобы никто не слышал. Есть у тебя такая возможность?
Я не был уверен, пойдёт ли на это Габриель. Я был готов к тому, что он отговорится: «Как-нибудь в другой раз». Но, к моему удивлению, он тут же ответил:
– Конечно, какие проблемы. – Что-то зашумело, я услышал его бормотание, и потом он сказал: – Итак, слушай меня внимательно. Тот же самый номер, как и мой, только последние четыре цифры другие. Я сейчас думаю, каким образом тебе их сообщить… А, да. Помнишь наше последнее увольнение в город перед тем, как нам лечь в госпиталь? Когда мы оторвались с теми двумя сисястыми хохотушками? Мою звали Кэти, а твою…
До того, как я познакомился с Габриелем Уайтвотером, я, как и большинство других, придерживался того мнения, что люди, в жилах которых течёт индейская кровь, автоматически должны быть связаны с природой в большей мере, чем доступно белому человеку. Но никто не был так отдалён от природы, как Габриель Уайтвотер. Он любил всё искусственное. Искусственное лучше натурального, таково было его кредо. Он ходил в кино, потому что там всё «ярче, чем в жизни». Он охотнее плавал в хлорированном бассейне, чем в море или в горном озере. Он каждый день самозабвенно глотал синтетические витамины и поедал йогурты, на которых чёрным по белому написано, что они гарантированно свободны от натуральных ингредиентов. И он был абсолютным сторонником искусственно увеличенного бюста. Женщина должна таскать перед собой достаточно силикона, чтобы произвести на Габриеля Уайтвотера хоть мало-мальское впечатление.
– Сьюзен, – вспомнил я.
– Правильно. А теперь не отвечай, а говори только «да» или «нет». Ты помнишь номер на её майке?
– Помню, – сказал я.
Номер был 21.
– Прекрасно. К этому числу прибавь семнадцать, и ты получишь последние две цифры. Отними от этого числа четыре и поменяй цифры местами, это и будут две первые. И дай мне полчаса времени, о'кей?
– Всё ясно, – озадаченно пробормотал я. Но он уже положил трубку.
Впервые мы встретились в автобусе, который ехал на остров Парри. Он вошёл, встретил мой взгляд, увидел, что я, как и он, в чёрном галстуке и с чёрной траурной повязкой на рукаве, и сел на свободное место рядом со мной.
– Прими мои соболезнования, – сказал он, протянул мне руку и назвался. – Кто-то из семьи, да?
– Отец, – кивнул я. Даже после тысячи миль у меня в ноздрях всё ещё стоял запах бостонской кладбищенской земли. – А у тебя?
В его взгляде читались страдание и непреклонность.
– Вся семья. Отец, мать, три сестры.
Позднее нас связала общая судьба, но вначале было это: что мы в одно время потеряли своих родных.
Его отец был косметическим хирургом, что, возможно, объясняет приверженность Габриеля ко всему искусственному. В любом случае причина коренится в семье, поскольку была у них ещё одна дальняя родственница, кузина или тётя неизвестно какой степени родства, которая когда-то в Лос-Анджелесе подогнала объём своей молодой груди под ожидания киноиндустрии. Но доктор Майкл Уайтвотер посвятил себя серьёзной косметической хирургии: он исправлял кривые носы, прижимал к черепу оттопыренные уши, зашивал заячью губу и делал чудеса с жертвами автокатастроф. По крайней мере, так утверждал Габриель.
Этому ангелу преображения выпало несчастье жить в доме под номером 150, в который однажды воскресным утром ворвались три киллера, которые, видимо, настоятельно нуждались в коррекции органов слуха, – тогда бы они расслышали, что враждебный наркодилер-конкурент, которого они должны были уничтожить, живёт хоть и на этой улице, но в доме номер 115. Но они поняли неправильно, подъехали не к тому дому, поднялись по лестнице, когда всё семейство Уайтвотеров, за исключением их старшего сына Габриеля сидело за завтраком и отец произносил молитву, вошли в комнату и расстреляли всех, кто там был…
Я ждал долгих полчаса. Ходил взад и вперёд, как тигр в клетке, даже отважился приоткрыть кухонные занавески и выглянуть наружу – ничего, разумеется. Наверно, я видел привидение. Снова задёрнул занавески, сел и стал гипнотизировать минутную стрелку. Когда она, наконец, доползла туда, куда требовалось, я набрал номер на своём мобильнике.
Габриель ответил после первого же гудка.
– Что это за номер? – спросил я.
– Итак, просто для того, чтобы ты представил себе обстановку, – начал он вальяжно, с явным удовольствием, – я лежу сейчас в шезлонге дизайнерского исполнения стоимостью не меньше трёх тысяч долларов на краю неправдоподобно бирюзового бассейна длиной не меньше ста футов. В ухоженном пальмовом саду вокруг бродят настоящие фламинго – ну, ты знаешь, такие розовые птицы, которые спят стоя на одной ноге и абсолютно глупы, не могут даже допереть, что стена им не препятствие. Если я щёлкну пальцами, ко мне подойдёт робот, который целый день катается за мной на подобающем расстоянии, чтобы я в любой момент имел выбор из двадцати семи разных сортов минеральной воды, разумеется, все хорошо охлаждённые. Очень милая игрушка. С виду похожа на R2D2 из «Возвращения рыцарей», если ты помнишь. И так далее. Ну, что ты на это скажешь?
– Торговля наркотиками, – сказал я. – Или шантаж. Но уж в любом случае не повышение пенсии.
Он засмеялся:
– Да уж можешь не сомневаться. Даже стозвёздный генерал не смог бы построить себе такую халабуду. – Он тоскливо вздохнул: – М-да, жить тут можно. Но подлая правда состоит в том, что это – место работы. Вот уже несколько лет я пробавляюсь мелким промыслом – присматриваю за домами, владельцы которых в отъезде, кормлю их собак и кошек, поливаю цветы и так далее. Здешние места офигенно богатые, тут есть всё для плохих мальчиков. Есть куда вложить мой скромный гонорар. – Я расслышал его ухмылку. – Сейчас я в доме нового клиента, который нанял меня только вчера, дело краткосрочное. Продлится только до вечера пятницы, к сожалению. Во всяком случае, я не думаю, чтобы мои чуткоухие ангелы-хранители успели так быстро подключиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38