— Подъем! — скомандовал Максимов.
Карина вздрогнула и распахнула глаза. Уставилась на Максимова.
— А, это ты! - наконец сообразила она. -Бр-р-р.
Она села, обхватив дрожащие плечи. Кожа сразу же пошла пупырышками.
— О, колбасит, — пролепетала она, перемежая звуки мелкой морзянкой зубов.
— Я что, здесь уснула?
— Привычка, наверное, такая. Пьяный заплыв называется.
— Не подкалывай, — огрызнулась Карина. — Раз, два...три!
Она резво вскочила, повернулась спиной и врубила душ. Горячий дождь окатил ее с головы до ног. Смыл пену. Перед тем как ее окутало облако пара, Максимов убедился, что по копчику у Карины действительно ползет черная ящерка, а между острых лопаток синеет угловатая кельтская вязь.
Соблазн остаться был велик, но Максимов сделал над собой усилие и пошел по коридорчику к выходу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ, НЕ ПОПАВШЕЕ В СВОДКИ
СТРАННИК
Он выбрался из подвала. Блаженно потянулся. Рассвет уже позолотил крону липы. Птицы расчирикались так, словно обсуждали новый проект птичьей конституции. Облезлый кот подвальной наружности забрался на перила и внимательно следил за прениями пернатых депутатов, скачущих с ветки на ветку. С надеждой посмотрел на Максимова.
— Извини, брат, рогатку не взял.
Кот прищурил янтарные глаза, оценив шутку. Проводил взглядом человека в черном и вновь задрал морду.
В сотне метров от дома Карины Максимов остановился, пораженный открывшимся видом.
Чистый свет струился с неба, заливая проснувшийся город. Солнце зажгло реку, невидимую отсюда, но яркие блики на стеклах домов вдоль набережной горели так, что слепило глаза.
Покатый холм спускался к продолговатому пруду. Солнечные лучи еще не осветили его поверхность. И пруд казался полированным холодным изумрудом. А трава вокруг горела миллиардами алмазных брызг.
Представил, как таким же утром отряд рыцарей-крестоносцев взлетел на этот холм. Кони роняли пену с горячих губ в траву. Поскрипывали ремни под латами. Солнце дробилось на остриях копий. Мир, наверное, был таким же светлым и чистым. Впереди лежала граница — река Хрон. В тот год рыцари не рискнули пересечь ее и заложили новый замок на этом холме Понарт. У них уже была крепость Бальга, южнее.
Максимов попробовал слово на вкус — Бальга. Он научился и полюбил нанизывать созвучные слова, как разноцветные бусинки на ниточку. В образовавшемся цветном орнаменте иногда открывался великий смысл, затертый от частого и бездумного употребления слов.
«Бальга, Волга, Волхов, Балхаш — один корень. В звуке чувствуется что-то вращающееся. Валгалла — обитель героев. Бал-холл. Получается — круглый зал. Круглый стол короля Артура. Столько общего... Зачем же столько копий сломали и крови пролили?»
Он вспомнил, как называется этот пруд, изумрудной брошью лежащий у подножья холма. Шванентайх. По-русски — Лебединый.
«Белый лебедь Чайковского, царевна-лебедь и рыцарь-лебедь Лоэнгрин... Господи, что нам неймется? Что мы ищем различия, когда столько в нас общего?»
На боку под курткой запиликал телефон. Максимов быстро, как пистолет из кобуры, выхватил его из кожаного футлярчика.
На дисплее мигала пиктограмма с почтовым конвертом. Максимов нажал нужную кнопку. Под зеленым стеклом пробежали черные буковки, сложились в сообщение. «Свободный поиск», — прочел Максимов. Навигатор давал ему право самостоятельно найти и уничтожить цель.
— Спасибо за доверие, -усмехнулся Максимов.
Косой шрам на животе больно дрогнул, напомнив, чем кончается «свободный поиск».
Максимов в последний раз бросил взгляд на город под ясным рассветным небом. Отвернулся и пошел к дороге.
На автобусной остановке скучал пожилой приземистый мужчина с двухколесной сумкой-тележкой у ног. Тельняшка под сереньким пиджаком, спортивные штаны, пузырящиеся на коленях. Синяя бейсболка кустарного изготовления с трафаретной надписью «Кент». Курил мужик «Беломор», профессионально сдавив цилиндрик в гармошку.
Он, прищурившись от солнца, смотрел на идущего по бордюру Максимова.
Из редких кустов, Как медведь, выбрался молодой бычок в джинсовой куртке и адидасовских штанах. И, конечно, в шикарных кроссовках. В одной руке он держал банку пива, другой что-то поправлял в штанах. Покачиваясь, подошел к мужику в бейсболке, встал, закрыв солнце. Приложился к банке. Чмокнул и оглушительно рыгнул на всю округу.
— Ну что, ты докопался, парень? — услышал Максимов.
— Я с тобой, дед, за жизнь говорю. Так, как я ее понимаю. А ты молчи, м-ля...
Максимов решил не сворачивать, а идти прямо на них.
— Ты чо щеришься, дед? Чо ты зубы мне показываешь? Весело ему... А мне вот грустно.
— Шел бы ты домой, — подал голос дед, невидимый за широкой спиной.
— А я дома. И мне тошно. — Он приложился к байке. - Проорали страну патриоты хреновы.
— Мы-то ее отвоевали, паскудник. Без нас просрали, — с глухой обидой в голосе возразил дед.
«Зря он с пьяным спорит. Дал бы сразу в рожу», — подумал Максимов.
Он не дошел всего двух шагов, когда бычок качнулся вперед и свободной рукой вцепился в серый пиджак.
— Зря ты воевал, дед. Понял, зр-ря. Сдались бы сразу, нафиг... Мы бы вот такое пиво уже пятьдесят лет хлебали! Чо, я не прав?
Мужику удалось отпихнуть его. Бычок, пятясь, едва не наступил на ногу Максимову.
— О, блин. — Он махнул руками, ловя равновесие.
Пиво выплеснулось из банки, по дуге высыпав в воздух , янтарные капли.
Бычок настороженным взглядом ощупал Максимова. Ничего опасного не углядел и расплылся в глупой улыбке.
— Слышь, мужик, я прав? — Он решил подключить незнакомца к спору.
Максимов сначала посмотрел на пожилого мужчину. Орденская планка в три ряда. Темно-красный прямоугольник ордена Красной Звезды. Боль в глазах.
Рука сама собой взлетела вверх, пальцы в полете сложились в жесткий птичий клюв и врезались под ключицу ухмыляющемуся бычку. Максимов боковым зрением увидел закатившиеся белки глаз, слюнявый рот, распахнутый в немом крике. На мокрые от пива губы удар вышиб комки белой слюны. Парень проваливался в глубокий нокаут.
Максимов не дал ему упасть. Мягким движением скользнул ближе, чуть присел, выбрасывая руки. Правая уткнулась в грудь парню, левая подхватила между ног. Толчок. И парень в вертикальном положении улетел в кусты.
Грохнулся об землю и затих. Следом Максимов пинком послал пустую банку «Баварии».
Мужчина пожевал «беломорину», острым глазом осмотрел Максимова. Одобрительно крякнул.
— Не убил? — для проформы поинтересовался он.
— Нет. Проспится — может, поумнеет. — Максимов стер с рукава пивные капельки.
— Жди! Его бы в Чечню, враз бы объяснили, как медали зарабатывают. А у бандюков в шестерках бегать — много смелости не надо. Сучонок! — Он вытащил папиросу, сплюнул, и снова воткнул «беломорину» в рот.
Максимов внимательнее рассмотрел орденские планки. Воевал мужик хорошо.
— За что Красную Звезду получил? — поинтересовался Максимов.
— За Кенигсберг. Максимов кивнул. У самого дома в коробке лежал такой же орден, полученный за Эфиопию, и он знал: даром звезда цвета запекшейся крови не достается.
— Ты извини, батя, что так вышло. — Он отвел взгляд.
— Да хрен с ним! Я бы его сам приложил. Только вот... — Мужчина показал скрюченную кисть левой руки. — А ты ловко его уделал. Секунда — и нет человека. Где так навострился?
— В школе баловался.
— Ну-ну. — Мужчина явно не поверил. — Как зовут-то?
Максимов помедлил и протянул руку.
— Максим.
— А меня — Михаил. Дядя Миша. Ладонь у него оказалась крепкой, с твердыми бугорками мозолей.
— Ты, как погляжу, приезжий. — Дядя Миша дождался кивка Максимова. — Будет время, заезжай в гости на уху. У яхт-клуба спроси меня, ребята дорогу покажут.
— Спасибо за приглашение.
Дядя Миша ему понравился. Несмотря на затрапезный вид, чувствовалось в нем настоящее, мужское. С таким приятно посидеть у костра и под водочку, не спеша поговорить обо всем на свете.
— Ты что так смотришь? — Максимов поймал острый взгляд дяди Миши.
— Да так. - Дядя Миша пожевал папиросу. - На одного знакомого ты уж больно похож.
Максимову часто говорили, что он на кого-то похож, такая уж досталась внешность, и он не удивился.
Он махнул проезжавшему мимо «Москвичу», первой машине, увиденной в столь ранний час. Частник с готовностью дал по тормозам, пройдя мимо них юзом пару метров.
— До встречи! — махнул на прощанье Максимов и побежал к машине.
— Бог даст, свидимся, -прошептал ему вслед дядя Миша.
Покатал в губах потухшую папиросу. Проводил взглядом машину, пока она не свернула за угол.
— Черт, как похож. Вылитый Испанец, — пробормотал постаревший старшина запаса Мишка Нелюдов.
Поправил покосившуюся орденскую планку, одернул пиджак. И стал терпеливо ждать первого автобуса.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ИСКУССТВОВЕД В ШТАТСКОМ
СТРАННИК
Гостиница уже ожила. В некоторых номерах на полную громкость врубили музыку. По коридору шаркали ногами. Переговаривались в полный голос.
Максимов лежал на кровати, широко разбросав руки. После интенсивной зарядки и контрастного душа в теле гуляла упругая, злая сила. Холодный ветерок щекотал влажную кожу. Он старался дышать ровно и глубоко, чтобы дать силе заполнить каждый уголок тела и затаиться там до поры.
«Придет время, повоюешь. А сейчас веди себя, как сапер на разминировании».
Картинка, очень яркая и четкая, сразу же появилась перед глазами.
Он стал осторожно перебирать проводки, сплетенные в сложный клубок. Чужие судьбы, прошлое и надежды, страхи и тайны. Поди узнай, какой проводок линии жизни ведет к детонатору. Глупо резать все подряд. Непростительно не тронуть нужный.
Максимов долго размышлял, мысленно ощупывая проводок Карины. Представил, что это хрупкая золотистая ниточка в грубой стальной оплетке. Куда он ведет, с кем контактирует в глубине клубка, никак решить не мог. Чутье подсказало, что резать проводок, навсегда выбросив из своей жизни странное существо в кожаных доспехах, еще рано. Стал перебирать другие, уже известные ему.
«Попробуем поработать через Элеонору, — решил он. — Дай бог, сразу не взорвусь. Но сначала закончим с Кариной».
Одним рывком вскочил с кровати. Надел светлый костюм. Прошел в соседнюю комнату.
На столе его дожидался ноутбук, призывно светился монитор.
Максимов набрал на клавиатуре команды и через Интернет вошел в сервер архивной службы рейхсвера. После войны Германия не прокляла своих солдат. Многие вернулись в строй и составили костяк возрожденной армии. За годы войны полагались дополнительные выплаты и льготы. И их выплачивали всем, независимо от того, на каком фронте, против кого сражался. С таким подходом Максимов впервые столкнулся в Прибалтике, когда ветеранам вермахта и народного ополчения от правительства ФРГ стали начислять и, главное, регулярно выплачивать пенсии. По четыреста долларов бывшему рядовому. Справившись с шоком, он здраво рассудил, что только так можно воспитать новое поколение солдат. Чтобы твердо знали: в голодной старости не придется проклинать тот день на войне, когда смерть обошла их стороной.
Но сейчас он рассчитывал не на немецкую порядочность, а на знаменитую склонность к порядку. Все воевавшие были учтены в архивах рейхсвера.
Он напечатал: «Schutzstaffel. 1944-1945 № 57958». Через несколько секунд, получив ответ, Максимов тихо присвистнул.
Если архивы не врут, сломанный кинжал в подвале Карины принадлежал унтерштурмфюреру СС Гансу Барковски, служившему в 1-м батальоне 4-го полка дивизии «Бранденбург» под командованием знаменитого фон Кенинга. С сорок четвертого года Барковски был прикомандирован к личному штабу рейхсфюрера. Числится пропавшим без вести в районе Кенигсберга.
— Не повезло тебе, Ганс, — обронил Максимов, суеверно скрестив пальцы.
В голосе не было злорадства, таких противников, как солдаты дивизии «Бранденбург», его научили уважать.
Он еще не знал, как распорядится этой информацией. Опыт подсказывал, что случайных пересечений судеб практически не бывает. И мертвые очень часто возни кают из небытия, чтобы испортить жизнь живым.
— Поживем — увидим, — решил Максимов. Дал команду запомнить информацию.
Чтобы переключиться на сегодняшний день, взял свежую газету.
Местную прессу поразила та же проказа, что и столичные СМИ. Рекламные объявления заляпали большую часть печатной площади. Между ними, очевидно чтобы газета не считалась рекламной, затесались столбики статей.
Золотые перья провинции живописали жизнь родного края с пафосом партийной печати, несколько подпорченным демократической безалаберностью стиля. Криминальная хроника, как теперь модно, подавалась в ерническом стиле. Максимов считал, что это подло и противоестественно, словно глумливо похихикивать на похоронах. Журналюги, как он заметил, с праведным гневом и пафосной слезой на глазу пишут, когда гибнет свои — брат по цеху или очередной мессия из демократической тусовки. А когда простого человека из электората беда настигнет, получается с усмешкой: мол, а чего вы от быдла-то хотели — живут, как скоты, и мрут бестолково.
За истекшие сутки, как сообщал ведущий криминальной колонки, в городе случились: одна авария на дороге, два изнасилования, захват заложника и сразу три убийства.
О последнем написали подробно: «Голощекин с гостем остались спорить о смысле жизни, а Тищенко пошел за новой партией горячительного. Вернувшись, он увидел, что спор перешел в драку, и, поставив бутылки в угол, встал на сторону Голощекина. Потому что тот уже лежал на полу и пытался отбиться от душившего его гостя. Совместными усилиями Тищенко с Голощекиным утихомирили гостя и, чтобы не мешал, отнесли его в ванную. Пить вдвоем им показалось скучным, и они разбудили спавшую в соседней комнате хозяйку квартиры. В разгар второго акта пьянки хозяйка зачем-то вошла в ванную, где обнаружила незнакомого мужчину с многочисленными колотыми ранами. Объяснить появление трупа в ее квартире друзья не смогли, и хозяйке пришлось вызывать милицию».
Смерти Гусева отвели один абзац в самом конце колонки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66