https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Конечно, ты совершенно задурил ему голову. Вертишь им, как хочешь. Со мной у тебя не получится. И маска мне твоя не нравится. Что это ты от меня свою рожу прячешь?
Лао Цзы говорит: “Лучший из правителей тот, о ком не ведают подданные”.
— Слушай, что я тебе скажу, дерьмо собачье. Ты мне совсем не нравишься, всезнайка хренов. Мне не нравится то, как ты прибрал к рукам мою семью. Мне не по душе то, во что ты нас втягиваешь. Я против “Кали” и “Ндрангеты”. А больше всего мне не нравится то, что ты пристаешь к мирным гражданам.
— Ах, Джозеф, какая нежная у тебя душа. Будь моя воля, я еще при жизни причислил бы тебя к лику святых.
Фрэнки хихикает. Джозеф кидает на своего телохранителя яростный взгляд, и парень умолкает. Боффано-младший делает шаг вперед.
— Я тебе вот что скажу, сволочь.
— Да, Джозеф, не стесняйся.
У Джозефа яростно раздуваются ноздри. Пахнет у него изо рта не очень приятно, и Учитель под маской слегка морщится.
— Если моего брата засадят, я тебя из-под земли достану, педераст поганый.
Оливер возвращается с велосипедной прогулки. Среда, время к вечеру. Когда мальчик заносит велосипед на крыльцо, из кухни доносится звонок телефона.
— Алло? — говорит мамин голос. — Привет, Джулиет.
Обычно, когда звонит Джулиет, мама сразу начинает хихикать, но только не сегодня. Голос у нее ровный и холодный, как стекло.
— Нет. Сегодня? Это невозможно… Правда? Извини, я забыла…
Оливер входит в кухню. Мать прикрывает трубку ладонью и, не здороваясь, приказывает:
— Переоденься, мы идем в прачечную.
Оливер поднимается вверх по лестнице, но к себе в комнату не заходит — хочет послушать, о чем разговор.
— Спасибо, Джулиет, это очень мило с твоей стороны, — говорит мама, — но сегодня нам нужно заняться стиркой…
— У меня все в порядке…
— Нет, этот тип мне не понравился. Ничего путного у меня с ним не вышло…
— Джулиет, я же тебе говорю — мне не до этого…
— Что поделаешь, у меня тоже свои дела…
— Да, я тебе верю на слово. Не сомневаюсь, что история действительно забавная. Но знаешь, мне как-то неохота ее слушать. Еще одно любовное приключение? Тебе не надоели все эти игры? Без ощущения настоящей близости секс ничего не значит. Пора бы тебе это понять.
Оливер смотрит на мамину спину. Энни стоит, прислонившись к двери, смотрит в окно.
— Нет, ничего подобного, — говорит она.
— Нет и еще раз нет…
— Не выдумывай ты, ради Бога! А до секса мне вообще дела нет. Тело без души — это все равно, что цифра. Когда ты только повзрослеешь?…
— Ладно, Джулиет, это не мое дело, можешь мне ничего не рассказывать. Мне это не интересно. Да и Оливеру ни к чему слушать всякую дребедень…
— Нет, это ты меня послушай! Звонишь сюда, когда тебе взбредет в голову, несешь всякую чушь. И это ты называешь настоящей жизнью? Я вот что тебе скажу…
Энни замолкает на полуслове, смотрит на телефонную трубку и медленно опускает ее на аппарат. Из трубки доносятся прерывистые гудки. Энни быстро оборачивается и встречается взглядом с сыном. Лицо у нее раскрасневшееся, взволнованное. Но голос ровный и по-прежнему холодный.
— Не смей так на меня смотреть.
Славко Черник сидит в машине. Ведет наружное наблюдение за домом Эбена Рэкленда, старается не клевать носом. По радио передают дебаты в прямом эфире. Способствует ли система премиальных выплат в бейсбольной команде “Нью-Йоркские гиганты” стимуляции боевого духа игроков? Более важной темы для обсуждения не нашлось. В студию все время звонят какие-то остолопы и высказывают свои идиотские мнения.
Славко изо всех сил давит большими пальцами на глазные яблоки — хочет изгнать сон и скуку. О Господи, ну и тоска. Сколько там времени? Восемь тридцать пять. Всего лишь? Сижу до полуночи и хватит, говорит он себе. Здесь ничего интересного не случится.
Славко глубоко убежден, что наружное наблюдение выдумали прихвостни Сатаны, желая придумать муку пострашнее.
Славко отвинчивает крышку термоса и наливает себе кофе.
По радио какой-то умник говорит: “На мой взгляд, Джерри, проблема заключается в том, что леденящая аура многогодовых контрактов, в особенности когда…”
Славко коленом бьет по кнопке приемника, чтобы положить конец этой белиберде. Тишина. Подливает в крышечку кофе, смотрит на часы. 8:36. С ума сойти. Это не жизнь, а черт знает что. Надо проявить терпение, подождать немного, и все кончится, придет смерть. Потом все начнется сначала. Может, мне повезет, и по следующему кругу меня не запустят? Ведь я очень паршиво справился с этим раундом.
Еще немножко кофе.
У Славко появляется странное ощущение, что он не один — то ли тень мелькнула, то ли еще что-то. Потом кто-то стучит в окно. Черник чуть не подпрыгивает, но в последний момент успевает подхватить термос.
Это Сари. Смотрит на него, улыбается. Славко открывает дверь, она садится.
— Что вы здесь делаете? — спрашивает он.
— Как что? Я ваш работодатель.
Сегодня она одета очень просто — в джинсы и свитер, но выглядит при этом ничуть не менее шикарно.
— Хотела проверить, честно ли вы зарабатываете свои деньги. Кроме того, подумала, что вы, наверно, голодны. Приготовила для вас сандвич.
— Спасибо, но, ей-богу…
— К тому же я дома изнывала от неопределенности.
— А где ваша машина?
— В квартале отсюда. Не хочу, чтобы он ее видел. Как тут мой мальчик? Ведет себя прилично?
Она смотрит на освещенное окно. Когда Славко не отвечает, поворачивается к нему:
— Ничего, если я тут с вами посижу?
— Ради Бога.
Он вдыхает ее аромат, любуется движениями длинных пальцев. Чернику стыдно за свою машину, прогнивший “форд-гранада” восьмидесятого года. Сам он прозвал свой автомобиль “стервятником”. Салон насквозь пропах застарелым табаком, выхлопными газами. На полу валяются какие-то конверты, обертки, две пустые пивные бутылки. На месте водителя в полу самая настоящая дыра. Обычно Славко прикрывает ее куском линолеума, но сегодня, как назло, линолеум сполз, и снизу дует. Черник застенчиво прикрывает дыру ботинком — не хочет, чтобы Сари заметила.
Но ей не до него. Ей наплевать и на Славко, и на его машину. Ее интересует лишь освещенное окно Эбена Рэкленда.
— Я знаю, что не имею права за ним шпионить, — говорит она. — Но мне от этого лучше. Мне нравится быть здесь. Так вы хотите бутерброд? Он с ростбифом. Вы не похожи на вегетарианца.
— Сари…
— Что?
— По-моему, вашего приятеля дома нет.
Она снова смотрит на окно, потом переводит взгляд на автомобильную стоянку.
— Нет, он дома. Вон его машина.
Она показывает на элегантный красный “лотос”.
— Машина стояла здесь с самого начала, с пяти часов, — говорит Славко.
— Может быть, он не ходил сегодня на работу? — пожимает плечами она. — Уверяю вас, мистер Черник, он дома. Он звонил мне час назад.
— Правда? Кстати, называйте меня Славко. И что он вам сказал?
— Как обычно. Много работы, новый клиент, не может выбраться из дома.
Славко не дает ей закончить.
— Свет в окне зажегся в шесть тридцать семь. Могу даже точнее. — Он достает из кармана куртки блокнот. — В шесть тридцать семь и двенадцать секунд.
— Ну и что?
— В шесть сорок две и двенадцать секунд, то есть ровно пять минут спустя зажегся свет на крыльце. В шесть пятьдесят две и двенадцать секунд, то есть еще ровно через десять, минут, зажегся свет на лестнице.
— Ну и что это значит?
— Это значит, что свет включается электронным таймером. За все время я не слышал ни единого звука, не видел ни единой тени. Я думаю, там никого нет.
— Где же Эбен?
— Хороший вопрос.
Внезапно Сари распахивает дверь. Лицо ее пылает от гнева.
— Ну, если его, паразита, там нет… — с угрозой шепчет она.
Она громко хлопает дверцей и решительно направляется к крыльцу. С силой давит на кнопку звонка.
Славко не спеша разворачивает принесенный ею бутерброд, смотрит, как девушка звонит вновь и вновь.
Потом Сари колотит в дверь кулаком, кричит во все горло, зовет своего любовника.
Славко сокрушенно качает годовой, думает: нет, милочка, его ты там не найдешь. Наш маленький Эбенезер играет в прятки, любит секреты? Это плохо — терпеть не могу подобных игр. Уверен, что когда ты с ним встретишься, он все тебе чудесно разобъяснит. На твоем месте, Сари, я бы его не слушал.
Оливер сидит на пластмассовом стуле в автоматической прачечной и пытается делать уроки. Сосредоточиться трудно, потому что вовсю шумят стиральные машины и сушилки. Кроме того, еще одно семейство, состоящее из мамаши и пяти худосочных деток, действует ему на нервы. Детки играют в гладиаторов — возятся, пихаются, орут. Оливер со вздохом откладывает учебник и берет со столика замусоленный номер “Чтения для детей”.
Детское чтение Оливера не прельщает, и он берет журнал “Пипл”. Потом крутит шнурок на куртке, наматывает на палец. Со скучающим видом смотрит в окошко стиральной машины.
Мамаша шумного семейства велит своим чадам угомониться, но они ее не слушают. Ну и семейка, думает Оливер. Все такие бледные, худосочные, будто с того света явились.
Он забирает учебники и тетрадку, плетется к матери. Та взахлеб читает журналы и газеты: “Таймс”, “Пост”, “Ньюс”, “Репортер диспэтч”, “Ньюс таймс”. Ее интересуют только отчеты о процессе Боффано. Читает она сосредоточенно, ничего не говорит, выражение лица отсутствующее.
— Мам, — зовет ее Оливер.
— Да?
Она смотрит прямо ему в лицо, но, судя по всему, ничего не видит. Потом снова утыкается носом в статью.
— Я все ждал, пока у тебя настроение станет лучше…
— Ну и что?
— Но, похоже, перемен к лучшему не ожидается.
— Так-так.
— В общем, смотри сама.
Он достает тетрадку с контрольной по математике и показывает матери. На каждой строчке красные чернила. Внизу оценка: 37. Энни смотрит в тетрадку, кивает.
— Ясно. Молодец.
— Ты должна подписаться внизу, — говорит Оливер.
— У меня нет ручки.
— Вот она.
Он протягивает ей ручку, и Энни расписывается. Потом возвращает ему тетрадку и снова погружается в чтение.
— Мам, ты хоть вспомнишь потом, что видела контрольную и подписала ее сама? Ведь училка и позвонить может.
— Кто может позвонить?
— Учительница.
— Понятно.
— Так ты запомнишь?
— Запомню.
— Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Ведь я получил всего тридцать семь баллов.
Никакого ответа.
— Тридцать семь из ста.
— Что ты хочешь от меня услышать? — Она бросает на него яростный взгляд. — Молодец, продолжай в том же духе.
Проходит почти минута, мама шелестит газетными страницами. Родоначальница семейства бледнолицых начинает вынимать из сушилки груду тряпья. Ее отпрыски колотят друг друга об стену. Энни заканчивает читать газеты, кладет их на стол и поворачивается к сыну:
— Так что ты хочешь от меня услышать? Наверно, что-нибудь в этом роде: “Ах, Оливер, деточка, ты недостаточно стараешься. Почему бы тебе не прикладывать чуточку больше усилий?” Этого ты хочешь? Не вижу смысла попусту распинаться. Ты и без меня знаешь, что лодырничаешь и бездельничаешь. Не хочешь работать — твое дело. Рисуй своих драконов, валяй дурака. Учиться тебе не интересно. Ты сидишь на контрольной по математике и мечтаешь стать художником, таким же, как твоя мамочка. Валяй, становись. Тебя ждет такая же развеселая житуха, как у меня. Денег нет — наплевать. Чувствуешь себя полным дерьмом, потому что не можешь заплатить за электричество — ерунда. Целый день просиживаешь, как идиотка, над компьютером, не можешь починить машину — какие мелочи. Главное — ты художник. Сиди, смотри, как жизнь проходит мимо. А потом, в один прекрасный день, твоя жизнь кончится!
Голос Энни звучит все громче и громче, в нем появляется истерическая нотка. Никогда в жизни Оливер не слышал от нее такой длинной речи. Сушилка последний раз громыхнула и затихла. Ничто теперь не заглушало голос Энни. Худосочные чертенята моментально перестали возиться и, разинув рты, стали наслаждаться бесплатным аттракционом. Даже их мамаша уже не запихивает в сумку белье, а бесцеремонно пялится на Энни.
— Все самые важные решения в твоей жизни будешь принимать не ты, а другие люди, — пророчествует мать Оливера. — Тупоголовые критики и коллекционеры, неспособные отличить произведение искусства от бумаги для обоев, станут главными судьями твоего творчества. Если ты хочешь жить так — ради Бога, это твоя жизнь, а не моя. Завалишь экзамен по математике — пеняй на себя. Я тебе ничем помочь не могу. Ты сам должен решать свои проблемы. Ты или они — кто-то победит, а кто-то проиграет. На мою помощь не рассчитывай. Единственное, чем я могу помочь, — своим примером. Смотри, что они со мной сделали.
— Мама, — шепчет Оливер.
— Полюбуйся, что они сделали с твоей матерью!
— Но мама же.
— Что?
— Ради Бога, замолчи.
Энни не может остановиться. Ее филиппика продолжается.
Тогда Оливер швыряет учебники и тетради на пол и бежит к двери. На улице темно, осенний вечер. Возле входа в супермаркет Оливер останавливается, смотрит невидящим взглядом на механическую лошадку для маленьких детишек.
По его лицу текут слезы, и он ничего не может с этим поделать. Только бы не встретиться с кем-нибудь из одноклассников. Стоит, рыдает. Подходит какой-то старый хрен, спрашивает, не обидел ли его кто.
— Все нормально, — бормочет Оливер.
— Может быть, у тебя что-то болит?
— Отстаньте вы от меня! — рявкает Оливер, заразившись материнской злобой.
Старого хрена как ветром сдуло. Потом из прачечной выходит мать. В одной руке у нее корзинка с бельем, в другой — учебники и тетради.
Энни сваливает все это на заднее сиденье машины, захлопывает дверцу и направляется к супермаркету. Оливер по-прежнему упорно разглядывает механическую лошадку, словно всю жизнь мечтал на ней прокатиться.
— Оливер, — скрипучим голосом говорит Энни. Ее голос раскатывается гулким эхом.
— Что?
— Марш за мной.
В супермаркете она сосредоточенно катит тележку вдоль товарных полок, Оливер плетется сзади. Мысль о пище вызывает у Энни отвращение, она буквально заставляет себя дотрагиваться до съестного. Свежие овощи исключаются — не будет она с ними возиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39


А-П

П-Я