Прикольный магазин Водолей ру
Умоляю, только держи меня, прикасайся ко мне.
Она посмотрела на него, в бездонные глубины его серых глаз, и одиночество, которое она в них заметила, болью пронзило ее сердце. Заливаясь слезами, она потянулась к нему.
Он зарылся лицом в ее колени, стыдясь того, что она нужна ему, и не в силах скрывать этого. И тут он почувствовал, как легко, словно нежный летний ветерок, ее рука коснулась его волос. Ах, это прикосновение человеческой руки, теплой, нежной, пульсирующей жизнью!
Время остановилось, пока он стоял перед ней на коленях, пока ее руки скользили по его затылку, пробегали по щеке. Ничего удивительного в том, что дети любят ее. Ее руки успокаивали, прогоняли мрачные мысли. Мир овладевал его душой, усмиряя в нем зверя, утишая его голод. Он чувствовал, как уходит из него напряжение, уступая место покою, чи это состояние было близко к прощению, которого ему не дано было заслужить.
Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову, испытывая легкое замешательство, стесняясь своего порыва, но в ее глазах не было осуждения или презрения, только сострадание и понимание.
— Почему же ты так одинок, мой ангел? — тихо произнесла она.
— Я всегда был одинок, — отозвался он. Даже теперь, когда он был ближе, чем когда-либо за все прошедшие века к обретению мира в душе, он не переставал ощущать чудовищную пропасть, отделявшую его не только от Сары, но и от всего человечества.
Очень нежно она взяла его лицо в свои руки.
— И нет никого, кто бы любил тебя?
— Ни одного человека.
— Я стану любить тебя, Габриель.
— Нет!
Сраженная силой, звучавшей в его голосе, она бессильно уронила руки на колени.
— Неужели мысль о моей любви настолько тебе отвратительна?
— Нет, я никогда не мог бы так подумать. — Он мечтал лишь о том, чтобы оставаться всегда подле нее, боготворя красоту Сары и щедрость ее души. — Я недостоин тебя, дорогая. Я не хочу, чтобы ты потратила свою жизнь на любовь ко мне.
— Но почему, Габриель? Что это значит? Как можешь ты быть недостоин моей любви?
Перед его глазами встали тысячи призраков. Реки крови, океаны смерти. Столетиями он убивал ради кровавой жажды. Он проклят. Страшный он получил удар — вечную жизнь и вечное проклятие.
Надеясь отпугнуть ее, он позволил ей глубже заглянуть в свои глаза, зная: то, что она прочтет там, будет вернее всяких слов.
Он стиснул руки, ожидая встретить в ее глазах отвращение, но этого не случилось.
Она не отрывала глаз от поднятого к ней лица, а затем скользнула рукой по его волосам.
— Мой бедный ангел, — прошептала она. — Скажи мне, что так мучает тебя?
Он качнул головой, не в силах говорить из-за комка, стоявшего в горле.
— Габриель. — Его имя и ничего больше. А затем она склонилась и поцеловала его.
Это было лишь легкое прикосновение губ, но оно показалось ему горячей самого жаркого дня середины лета, ярче солнечного света, оно обожгло его, и на какой-то момент он ощутил в себе прежнего зверя.
Раздавленный своей страшной тайной, он склонил голову, чтобы она не могла видеть его слез.
— Я буду любить тебя, Габриель, — говорила она, гладя его волосы. — Я беспомощная и тоже несчастная.
— Сара…
— Ты вовсе не обязан любить меня в ответ, — поспешно сказала она. — Мне нужно лишь, чтобы ты знал, что больше не одинок.
Габриель протяжно вздохнул, а затем взял руки Сары в свои, крепко сжимая, чувствуя жар ее крови, пульсацию ее сердца. Очень нежно он перецеловал хрупкие пальчики и вдруг, вскочив на ноги, подхватил ее на руки.
— Уже поздно, — сказал он хриплым голосом, выдававшим бурю страсти, бушевавшую в нем. — Мы должны уйти отсюда раньше, чем ты простудишься.
— Ты не сердишься?
— Нет, дорогая.
Как мог он сердиться на нее? Она была его жизнью, и светом, и надеждой; он хотел бы снова припасть к ее ногам и умолять о прощении за свою ничтожную участь и отвратительные злодеяния.
Но он не мог признаться ей, не мог взвалить на нее свою ужасную ношу, сознание того, кем он был. Не смел осквернить ее любовь горькой правдой.
Уже почти на рассвете они подошли к веранде, на которую выходили двери ее комнаты. Уложив Сару в постель, он встал рядом на колени.
— Благодарю тебя, Сара. Легкая улыбка скользнула по ее губам, она взяла его руки в свои.
— За что?
— За твою ласку, за слова любви. Я всегда буду дорожить ими.
— Габриель… — Улыбка исчезла. — Уж не хочешь ли ты сказать мне «прощай»?
Он уставился вниз на их переплетенные руки: ее — такие маленькие, бледные и хрупкие, пульсирующие жизнью, и свои — большие и сильные, безвозвратно запачканные кровью и смертью.
Если бы у него была хоть капля чести, он сказал бы ей «прощай» и ушел, чтобы никогда больше не видеть.
Однако даже в бытность свою обыкновенным смертным он мало следовал долгу чести, если это расходилось с его желаниями. Все, чего он хотел теперь, было заключено в Саре. Габриель нуждался в ней так, как еще ни в ком в своей проклятой жизни. И, возможно, он тоже был нужен ей. Ему так легко было приучить себя к этой мысли, даже если на деле все оказалось бы по-иному.
— Габриель?
— Нет, дорогая, я не намерен прощаться с тобой. Ни теперь, ни когда-нибудь потом.
По ее глазам он сразу увидел, насколько ей стало легче на душе, и это было для него как удар ножом в сердце. «Самодовольный монстр, полутруп, ты не смеешь так поступать с ней», — твердил он себе. И все же не мог отпустить ее…
— Тогда до завтра? — сказала она, расцветая улыбкой сильнее прежнего.
— До завтра, дорогая моя, — прошептал он. — И все следующие ночи твоей жизни я буду принадлежать тебе.
ГЛАВА VII
Странные образы возникали в его сознании-языки пламени, испуганные кричащие дети, истерически завывающие женщины.
Их боль проникала в него, изматывающая, тошнотворная боль.
Габриель продирался сквозь наслоения сна, пока его глаза не открылись в темноту, но он тут же понял, что на улице еще день. Какое-то время он лежал в растерянности. Ничто, кроме неминуемой угрозы, не могло пробудить его среди бела дня, вызвать из тяжкой летаргии.
Сара!
Он знал, что в этот момент жизнь ее находится в опасности, что боль, не отпускавшая его, — это ее боль. Он стиснул руки в кулаки, силясь приподняться. Это было все равно, что выбираться из зыбучих песков, и он упал на спину, учащенно дыша, с колотящимся от страха сердцем.
— Сара!
В его сознании снова и снова, как раскаты грома, гремело ее имя.
— Сара!
С ней случилась беда, возможно, она умирает, но до заката он не в силах ей помочь. Никогда прежде Габриель не ощущал так остро свою беспомощность, никогда так не проклинал себя. Он глубоко страдал, он умолял небеса сжалиться над ней, уберечь ее.
— Молю, молю, молю… — без конца твердил он, проваливаясь в зловещую черноту.
Пробудившись к вечеру, он все еще ощущал ее боль, ее страдание, но знал, что она пока держится за жизнь.
«Я иду, Сара!» Габриель посылал мысли на расстояние, от своего сердца к ее. «Держись, дорогая, я иду».
— Он идет… — продираясь сквозь теснину боли, Сара вновь и вновь повторяла эти слова.
— Ляг спокойно, дитя, — говорила сестра Мария-Жозефа. — Ты должна лежать спокойно.
— Но он…идет…Я… я должна быть готова. Сестра Мария-Жозефа переглянулась с сестрой Марией-Инес.
— Кто идет? О ком это она?
Сестра Мария-Инее покачала головой.
— Возможно, о своем отце. Ты побудешь с ней, пока я пойду гляну на остальных детей? Боюсь, Элизабет не переживет эту ночь.
Сестра Мария-Жозефа кивнула.
— Бедное дитя, — пробормотала она и, склонив голову над четками, начала шептать молитвы.
Габриель двигался по узкому проходу, его ноздри ловили запах спирта и антисептиков, карболки и эфира. И крови. Здесь стоял такой густой запах крови.
Волна голода поднялась в нем, ударила в него, захлестнула. Кровь. Тепло и сладость.
Он свернул в следующий проход, и жажда крови ушла, уступив место боли. Это была боль Сары. Она была без сознания, но ее молчаливые вскрики доносились до него, разрывая ему сердце и душу.
Габриель молчаливо стоял у дверного проема. Сара лежала на узкой кровати, накрытая тонкой белой простыней. Пожилая женщина сидела рядом с постелью в простом деревянном кресле с высокой спинкой, сжимая в искривленных пальцах потертые четки.
Женщина взглянула на него, едва он ступил в комнату, ее голубые глаза в красных прожилках внезапно расширились от ужаса.
— Что тебе здесь надо?
Габриель не отвечал. Чувство вины поднималось в нем перед лицом этой старой женщины, чистой душой и сердцем.
— Отродье дьявола, — прошептала она. — Зачем ты здесь?
Ее слова побудили его к поспешному ответу:
— Я здесь не затем, чтобы повредить ей, уверяю вас.
Прижав четки к груди, сестра Мария-Жозефа сжала распятие из слоновой кости.
— Убирайся! Вон! Габриель качнул головой.
— Я должен осмотреть ее, хотя бы одну минуту.
Несмотря на почтенный возраст и тщедушную комплекцию, сестра Мария-Жозефа храбро встала между ним и Сарой.
— Ты не получишь ее! — Она подняла четки с распятием, потрясая ими перед ним. — Убирайся, я говорю!
Габриель сделал шаг назад, а затем, призвав свои сверхъестественные способности, заглянул женщине глубоко в глаза, проникая через них в ее сознание.
— Сядьте, сестра, — спокойно сказал он.
Очень медленно, двигаясь неестественно заторможенно, она вернулась к креслу и уселась в него.
Габриель воздел руки над ее лбом.
— А теперь спи, — произнес он спокойным, усыпляющим голосом.
Он уловил лишь ничтожную долю сопротивления-старушка была бессильна перед черной властью пережившего не одно столетие. Ее веки опустились, голова качнулась вперед, и она погрузилась в забытье.
Габриель тихо подошел к постели и взглянул на Сару. Волны страха и жалости поднялись в нем, когда он увидел ее руки, покрытые волдырями. Он откинул простыню, и слезы потекли из его глаз при виде страшных ожогов на ее груди и ногах. Удивительным образом лицо ее не пострадало.
Она простонала. Это был слабый звук агонии, пронзивший его до глубины души. Он прижал пальцы к пульсу на ее горле, едва различая его. Сердце еле билось, и жизненные силы были на исходе. Она умирала.
— Нет! — закричал он, подхватывая ее на руки и унося прочь из комнаты, из приюта, мимо остолбеневших сестер, загипнотизированных его чародейской властью.
С нечеловеческой скоростью он помчался к своему аббатству. Сара безвольно лежала у него на руках, учащенно дыша. Казалось, она ничего не весит, так легко он нес ее.
— Боже, не дай ей умереть, умоляю, не дай ей умереть, — без конца молил Габриель от всего сердца, хотя и не верил, что Бог услышит его.
Добравшись до аббатства, он положил ее на пол в большом зале, где обитал сам. Одной лишь горячей силой взгляда разжег огонь в очаге и, сняв плащ, постелил его рядом. Сердце его изнемогало от страха за нее. Она казалась неестественно неподвижной, тело ее, там, где его не обожгло пламя, было мертвенно-бледным.
Глаза застилали слезы. Всхлипнув, Габриель вскрыл себе вену и, раскрыв губы Сары, приставил к ним кровоточащее запястье, заставляя капли стекать в ее рот. Одна капля, две… Дюжина. Как много можно ей дать?
Почувствовав, что достаточно, он закутал ее отороченным мехом плащом и взял на руки. Вместе с ней Габриель опустился в свое любимое кресло и уставился на языки пламени в очаге.
Он баюкал ее на коленях всю ночь, присматривая за пламенем в очаге, слушая ее слабые стоны и горячее дыхание. Она призывала свою мать, отца, а однажды выкрикнула его имя, умоляя прийти к ней, спасти ее.
— Я уже с тобой, дорогая, — шептал он. — Я спасу тебя.
Габриель уже чувствовал приближение восхода, понимая, что скоро ему придется оставить Сару. Он держал ее так долго, как только мог, пока его тело не отяжелело и не онемело. Тогда он нехотя встал и устроил девушку, закутанную в плащ, рядом с очагом, мучительно страдая при мысли, что у него нет для нее постели и одеял. Нет одежды. Тут он воспрянул духом: раз он думает об одежде для нее, значит, чувствует, что она выкарабкается, а его чутье уже давно не подводило его. Она будет жить, потому что он успел дать ей свою проклятую кровь. Жаль, не еды, чтобы покормить Сару, когда она очнется, только бутыль старого красного вина. Он оставил вино у очага, чтобы сразу попалось ей на глаза Ему пора было удалиться.
Ноги его словно налились свинцом, когда он спускался вниз в подземелье, затворяя за собой дверь. Сара в доме, и он должен спать рядом с мертвыми останками.
Габриель пробудился, когда солнце уже клонилось к закату. В воздухе стоял запах дождя. Он помчался, перешагивая через две ступеньки, спеша к ней сквозь узкий коридор.
Сара лежала там, где он и оставил ее, в сиянии разметавшихся золотых волос.
Шепча ее имя, он встал рядом с ней на колени, откинул плащ и оглядел с головы до ног, пока у него не вырвался вздох облегчения. Она выздоравливала. Не так быстро, как мог бы он, но признаки улучшения были налицо. На коже еще оставались раны от ожогов, но мелкие волдыри уже полопались и теперь стягивались, подсыхая.
Он осторожно укутал ее плащом, облегченно прикрыл веки — тяжесть спала с его души. С ней все будет в порядке.
— Габриель?
Очнувшись от размышлений, он обнаружил, что Сара уставилась на него широко раскрытыми глазами, вздернув от изумления брови.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Ужасно. Что произошло?
— В приюте был пожар.
— Пожар! Но отчего он случился?
— Я не знаю
— А сестра Мария-Жозефа уцелела? И что с детьми? — В глазах ее сверкнули слезы при мысли о младших, которых она любила утешать и которые утешали ее… Неужели они погибли?
— Не знаю, Сара, но сделаю все, чтобы узнать.
— Спасибо.
Она смотрела куда-то поверх его плеча.
— Где мы?
— Мы там… где я живу.
— Здесь? — Сара удивленно оглядывала огромный пустой, за исключением высокого кресла, зал. Стену с выцветшими контурами, оставшимися после снятия большого распятия. Единственное окно было закрыто плотной черной шторой. Она подумала, что это очень странное место.
— Что это?
— Когда-то это был монастырь.
— И ты живешь здесь? — Она нахмурилась, чувствуя смутные воспоминания о кошмарной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Она посмотрела на него, в бездонные глубины его серых глаз, и одиночество, которое она в них заметила, болью пронзило ее сердце. Заливаясь слезами, она потянулась к нему.
Он зарылся лицом в ее колени, стыдясь того, что она нужна ему, и не в силах скрывать этого. И тут он почувствовал, как легко, словно нежный летний ветерок, ее рука коснулась его волос. Ах, это прикосновение человеческой руки, теплой, нежной, пульсирующей жизнью!
Время остановилось, пока он стоял перед ней на коленях, пока ее руки скользили по его затылку, пробегали по щеке. Ничего удивительного в том, что дети любят ее. Ее руки успокаивали, прогоняли мрачные мысли. Мир овладевал его душой, усмиряя в нем зверя, утишая его голод. Он чувствовал, как уходит из него напряжение, уступая место покою, чи это состояние было близко к прощению, которого ему не дано было заслужить.
Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову, испытывая легкое замешательство, стесняясь своего порыва, но в ее глазах не было осуждения или презрения, только сострадание и понимание.
— Почему же ты так одинок, мой ангел? — тихо произнесла она.
— Я всегда был одинок, — отозвался он. Даже теперь, когда он был ближе, чем когда-либо за все прошедшие века к обретению мира в душе, он не переставал ощущать чудовищную пропасть, отделявшую его не только от Сары, но и от всего человечества.
Очень нежно она взяла его лицо в свои руки.
— И нет никого, кто бы любил тебя?
— Ни одного человека.
— Я стану любить тебя, Габриель.
— Нет!
Сраженная силой, звучавшей в его голосе, она бессильно уронила руки на колени.
— Неужели мысль о моей любви настолько тебе отвратительна?
— Нет, я никогда не мог бы так подумать. — Он мечтал лишь о том, чтобы оставаться всегда подле нее, боготворя красоту Сары и щедрость ее души. — Я недостоин тебя, дорогая. Я не хочу, чтобы ты потратила свою жизнь на любовь ко мне.
— Но почему, Габриель? Что это значит? Как можешь ты быть недостоин моей любви?
Перед его глазами встали тысячи призраков. Реки крови, океаны смерти. Столетиями он убивал ради кровавой жажды. Он проклят. Страшный он получил удар — вечную жизнь и вечное проклятие.
Надеясь отпугнуть ее, он позволил ей глубже заглянуть в свои глаза, зная: то, что она прочтет там, будет вернее всяких слов.
Он стиснул руки, ожидая встретить в ее глазах отвращение, но этого не случилось.
Она не отрывала глаз от поднятого к ней лица, а затем скользнула рукой по его волосам.
— Мой бедный ангел, — прошептала она. — Скажи мне, что так мучает тебя?
Он качнул головой, не в силах говорить из-за комка, стоявшего в горле.
— Габриель. — Его имя и ничего больше. А затем она склонилась и поцеловала его.
Это было лишь легкое прикосновение губ, но оно показалось ему горячей самого жаркого дня середины лета, ярче солнечного света, оно обожгло его, и на какой-то момент он ощутил в себе прежнего зверя.
Раздавленный своей страшной тайной, он склонил голову, чтобы она не могла видеть его слез.
— Я буду любить тебя, Габриель, — говорила она, гладя его волосы. — Я беспомощная и тоже несчастная.
— Сара…
— Ты вовсе не обязан любить меня в ответ, — поспешно сказала она. — Мне нужно лишь, чтобы ты знал, что больше не одинок.
Габриель протяжно вздохнул, а затем взял руки Сары в свои, крепко сжимая, чувствуя жар ее крови, пульсацию ее сердца. Очень нежно он перецеловал хрупкие пальчики и вдруг, вскочив на ноги, подхватил ее на руки.
— Уже поздно, — сказал он хриплым голосом, выдававшим бурю страсти, бушевавшую в нем. — Мы должны уйти отсюда раньше, чем ты простудишься.
— Ты не сердишься?
— Нет, дорогая.
Как мог он сердиться на нее? Она была его жизнью, и светом, и надеждой; он хотел бы снова припасть к ее ногам и умолять о прощении за свою ничтожную участь и отвратительные злодеяния.
Но он не мог признаться ей, не мог взвалить на нее свою ужасную ношу, сознание того, кем он был. Не смел осквернить ее любовь горькой правдой.
Уже почти на рассвете они подошли к веранде, на которую выходили двери ее комнаты. Уложив Сару в постель, он встал рядом на колени.
— Благодарю тебя, Сара. Легкая улыбка скользнула по ее губам, она взяла его руки в свои.
— За что?
— За твою ласку, за слова любви. Я всегда буду дорожить ими.
— Габриель… — Улыбка исчезла. — Уж не хочешь ли ты сказать мне «прощай»?
Он уставился вниз на их переплетенные руки: ее — такие маленькие, бледные и хрупкие, пульсирующие жизнью, и свои — большие и сильные, безвозвратно запачканные кровью и смертью.
Если бы у него была хоть капля чести, он сказал бы ей «прощай» и ушел, чтобы никогда больше не видеть.
Однако даже в бытность свою обыкновенным смертным он мало следовал долгу чести, если это расходилось с его желаниями. Все, чего он хотел теперь, было заключено в Саре. Габриель нуждался в ней так, как еще ни в ком в своей проклятой жизни. И, возможно, он тоже был нужен ей. Ему так легко было приучить себя к этой мысли, даже если на деле все оказалось бы по-иному.
— Габриель?
— Нет, дорогая, я не намерен прощаться с тобой. Ни теперь, ни когда-нибудь потом.
По ее глазам он сразу увидел, насколько ей стало легче на душе, и это было для него как удар ножом в сердце. «Самодовольный монстр, полутруп, ты не смеешь так поступать с ней», — твердил он себе. И все же не мог отпустить ее…
— Тогда до завтра? — сказала она, расцветая улыбкой сильнее прежнего.
— До завтра, дорогая моя, — прошептал он. — И все следующие ночи твоей жизни я буду принадлежать тебе.
ГЛАВА VII
Странные образы возникали в его сознании-языки пламени, испуганные кричащие дети, истерически завывающие женщины.
Их боль проникала в него, изматывающая, тошнотворная боль.
Габриель продирался сквозь наслоения сна, пока его глаза не открылись в темноту, но он тут же понял, что на улице еще день. Какое-то время он лежал в растерянности. Ничто, кроме неминуемой угрозы, не могло пробудить его среди бела дня, вызвать из тяжкой летаргии.
Сара!
Он знал, что в этот момент жизнь ее находится в опасности, что боль, не отпускавшая его, — это ее боль. Он стиснул руки в кулаки, силясь приподняться. Это было все равно, что выбираться из зыбучих песков, и он упал на спину, учащенно дыша, с колотящимся от страха сердцем.
— Сара!
В его сознании снова и снова, как раскаты грома, гремело ее имя.
— Сара!
С ней случилась беда, возможно, она умирает, но до заката он не в силах ей помочь. Никогда прежде Габриель не ощущал так остро свою беспомощность, никогда так не проклинал себя. Он глубоко страдал, он умолял небеса сжалиться над ней, уберечь ее.
— Молю, молю, молю… — без конца твердил он, проваливаясь в зловещую черноту.
Пробудившись к вечеру, он все еще ощущал ее боль, ее страдание, но знал, что она пока держится за жизнь.
«Я иду, Сара!» Габриель посылал мысли на расстояние, от своего сердца к ее. «Держись, дорогая, я иду».
— Он идет… — продираясь сквозь теснину боли, Сара вновь и вновь повторяла эти слова.
— Ляг спокойно, дитя, — говорила сестра Мария-Жозефа. — Ты должна лежать спокойно.
— Но он…идет…Я… я должна быть готова. Сестра Мария-Жозефа переглянулась с сестрой Марией-Инес.
— Кто идет? О ком это она?
Сестра Мария-Инее покачала головой.
— Возможно, о своем отце. Ты побудешь с ней, пока я пойду гляну на остальных детей? Боюсь, Элизабет не переживет эту ночь.
Сестра Мария-Жозефа кивнула.
— Бедное дитя, — пробормотала она и, склонив голову над четками, начала шептать молитвы.
Габриель двигался по узкому проходу, его ноздри ловили запах спирта и антисептиков, карболки и эфира. И крови. Здесь стоял такой густой запах крови.
Волна голода поднялась в нем, ударила в него, захлестнула. Кровь. Тепло и сладость.
Он свернул в следующий проход, и жажда крови ушла, уступив место боли. Это была боль Сары. Она была без сознания, но ее молчаливые вскрики доносились до него, разрывая ему сердце и душу.
Габриель молчаливо стоял у дверного проема. Сара лежала на узкой кровати, накрытая тонкой белой простыней. Пожилая женщина сидела рядом с постелью в простом деревянном кресле с высокой спинкой, сжимая в искривленных пальцах потертые четки.
Женщина взглянула на него, едва он ступил в комнату, ее голубые глаза в красных прожилках внезапно расширились от ужаса.
— Что тебе здесь надо?
Габриель не отвечал. Чувство вины поднималось в нем перед лицом этой старой женщины, чистой душой и сердцем.
— Отродье дьявола, — прошептала она. — Зачем ты здесь?
Ее слова побудили его к поспешному ответу:
— Я здесь не затем, чтобы повредить ей, уверяю вас.
Прижав четки к груди, сестра Мария-Жозефа сжала распятие из слоновой кости.
— Убирайся! Вон! Габриель качнул головой.
— Я должен осмотреть ее, хотя бы одну минуту.
Несмотря на почтенный возраст и тщедушную комплекцию, сестра Мария-Жозефа храбро встала между ним и Сарой.
— Ты не получишь ее! — Она подняла четки с распятием, потрясая ими перед ним. — Убирайся, я говорю!
Габриель сделал шаг назад, а затем, призвав свои сверхъестественные способности, заглянул женщине глубоко в глаза, проникая через них в ее сознание.
— Сядьте, сестра, — спокойно сказал он.
Очень медленно, двигаясь неестественно заторможенно, она вернулась к креслу и уселась в него.
Габриель воздел руки над ее лбом.
— А теперь спи, — произнес он спокойным, усыпляющим голосом.
Он уловил лишь ничтожную долю сопротивления-старушка была бессильна перед черной властью пережившего не одно столетие. Ее веки опустились, голова качнулась вперед, и она погрузилась в забытье.
Габриель тихо подошел к постели и взглянул на Сару. Волны страха и жалости поднялись в нем, когда он увидел ее руки, покрытые волдырями. Он откинул простыню, и слезы потекли из его глаз при виде страшных ожогов на ее груди и ногах. Удивительным образом лицо ее не пострадало.
Она простонала. Это был слабый звук агонии, пронзивший его до глубины души. Он прижал пальцы к пульсу на ее горле, едва различая его. Сердце еле билось, и жизненные силы были на исходе. Она умирала.
— Нет! — закричал он, подхватывая ее на руки и унося прочь из комнаты, из приюта, мимо остолбеневших сестер, загипнотизированных его чародейской властью.
С нечеловеческой скоростью он помчался к своему аббатству. Сара безвольно лежала у него на руках, учащенно дыша. Казалось, она ничего не весит, так легко он нес ее.
— Боже, не дай ей умереть, умоляю, не дай ей умереть, — без конца молил Габриель от всего сердца, хотя и не верил, что Бог услышит его.
Добравшись до аббатства, он положил ее на пол в большом зале, где обитал сам. Одной лишь горячей силой взгляда разжег огонь в очаге и, сняв плащ, постелил его рядом. Сердце его изнемогало от страха за нее. Она казалась неестественно неподвижной, тело ее, там, где его не обожгло пламя, было мертвенно-бледным.
Глаза застилали слезы. Всхлипнув, Габриель вскрыл себе вену и, раскрыв губы Сары, приставил к ним кровоточащее запястье, заставляя капли стекать в ее рот. Одна капля, две… Дюжина. Как много можно ей дать?
Почувствовав, что достаточно, он закутал ее отороченным мехом плащом и взял на руки. Вместе с ней Габриель опустился в свое любимое кресло и уставился на языки пламени в очаге.
Он баюкал ее на коленях всю ночь, присматривая за пламенем в очаге, слушая ее слабые стоны и горячее дыхание. Она призывала свою мать, отца, а однажды выкрикнула его имя, умоляя прийти к ней, спасти ее.
— Я уже с тобой, дорогая, — шептал он. — Я спасу тебя.
Габриель уже чувствовал приближение восхода, понимая, что скоро ему придется оставить Сару. Он держал ее так долго, как только мог, пока его тело не отяжелело и не онемело. Тогда он нехотя встал и устроил девушку, закутанную в плащ, рядом с очагом, мучительно страдая при мысли, что у него нет для нее постели и одеял. Нет одежды. Тут он воспрянул духом: раз он думает об одежде для нее, значит, чувствует, что она выкарабкается, а его чутье уже давно не подводило его. Она будет жить, потому что он успел дать ей свою проклятую кровь. Жаль, не еды, чтобы покормить Сару, когда она очнется, только бутыль старого красного вина. Он оставил вино у очага, чтобы сразу попалось ей на глаза Ему пора было удалиться.
Ноги его словно налились свинцом, когда он спускался вниз в подземелье, затворяя за собой дверь. Сара в доме, и он должен спать рядом с мертвыми останками.
Габриель пробудился, когда солнце уже клонилось к закату. В воздухе стоял запах дождя. Он помчался, перешагивая через две ступеньки, спеша к ней сквозь узкий коридор.
Сара лежала там, где он и оставил ее, в сиянии разметавшихся золотых волос.
Шепча ее имя, он встал рядом с ней на колени, откинул плащ и оглядел с головы до ног, пока у него не вырвался вздох облегчения. Она выздоравливала. Не так быстро, как мог бы он, но признаки улучшения были налицо. На коже еще оставались раны от ожогов, но мелкие волдыри уже полопались и теперь стягивались, подсыхая.
Он осторожно укутал ее плащом, облегченно прикрыл веки — тяжесть спала с его души. С ней все будет в порядке.
— Габриель?
Очнувшись от размышлений, он обнаружил, что Сара уставилась на него широко раскрытыми глазами, вздернув от изумления брови.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Ужасно. Что произошло?
— В приюте был пожар.
— Пожар! Но отчего он случился?
— Я не знаю
— А сестра Мария-Жозефа уцелела? И что с детьми? — В глазах ее сверкнули слезы при мысли о младших, которых она любила утешать и которые утешали ее… Неужели они погибли?
— Не знаю, Сара, но сделаю все, чтобы узнать.
— Спасибо.
Она смотрела куда-то поверх его плеча.
— Где мы?
— Мы там… где я живу.
— Здесь? — Сара удивленно оглядывала огромный пустой, за исключением высокого кресла, зал. Стену с выцветшими контурами, оставшимися после снятия большого распятия. Единственное окно было закрыто плотной черной шторой. Она подумала, что это очень странное место.
— Что это?
— Когда-то это был монастырь.
— И ты живешь здесь? — Она нахмурилась, чувствуя смутные воспоминания о кошмарной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41