Мир его видит и говорит:
«Этот портрет сделал Бейлод». Вот зачем я здесь. Так что все сделаем по-моему. Я сам займусь поисками моделей.
Гвиннет сидела за своим белым столом и, поочередно откусывая то плавленый сырок, то сандвич с корешками люцерны, то ярко-зеленое огромное яблоко, писала письмо Катрионе.
«Дорогая Кэт.
Прости, что так долго не писала, но в «городе цветов» время летит слишком быстро! Сама не знаю, как мы выдерживаем этот бешеный ритм! Джесс здесь уже полностью обжилась, можно сказать, аборигенка. Носит на голове повязку, мини-юбку, прикрывающую ягодицы только в том случае, если стоять прямо, и покуривает травку.
Мы все еще живем в доме Джона Верса. Я все так же люблю свою работу, а Джесс все так же трудится в нашем отделе искусства, занимаясь рутинной работой. Мне хотелось бы заставить ее вернуться к настоящему рисованию, но она говорит, что и думать об этом не желает».
Гвиннет задумалась, стоит ли писать Катрионе о том, чем еще занимается Джесс.
Как и предполагала Гвиннет, сразу же по прибытии в Сан-Франциско Джессика со всей воинственностью новообращенной погрузилась в пучины сексуальных экспериментов и приключений, пропагандируемых в городе на каждом углу.
Со знанием дела покачивая головой, Гвиннет объясняла себе поведение подруги реакцией на ее лондонские злоключения.
Ведь ей даже пришлось сделать аборт. Ясно, что теперь Джесс старается поставить между собой теперешней и своими ужасными воспоминаниями как можно больше мужчин.
Откуда-то сверху над столом раздался резкий, требовательный голос:
— Это ваш натуральный цвет волос?
Ну конечно, Борис Бейлод.
— Разумеется, натуральный, — холодно отозвалась Гвиннет.
— Не «разумеется». — Бейлод наклонился над столом и попробовал на ощупь прядь волос Гвин, после чего кончиками пальцев приподнял подбородок девушки и принялся изучать ее лицо. — Кто в этом мире учил вас накладывать макияж? — сердито спросил Бейлод. — Какая-нибудь молоденькая кассирша в Вулворте?
Гвиннет гневно отдернула голову в сторону.
— Мистер Бейлод, это грубость. И вовсе не ваше дело.
— Именно мое. Надевайте пальто. Мы уходим.
— Вы, может быть, и уходите, — раздраженно фыркнула Гвиннет. — А у меня еще есть работа.
— И вы, разумеется, незаменимы. На эти долбаные звонки может отвечать любой. Вызовите кого-нибудь из машинисток.
Гвиннет откинулась в своем кресле и расхохоталась.
— Но почему я должна отпрашиваться? Зачем?
Борис ответил ей тоном, давшим понять, что она, Гвиннет, непроходимая тупица и не умеет читать его, Бейлода, мысли.
— Разумеется, я хочу сделать ваши пробные снимки.
Они прошли уже два квартала, и Бейлод, впихнув Гвиннет в старинные чугунные ворота, поволок ее к солидному зданию с красными дверьми в глубине двора. Салон Элизабет Арден!
— Здесь сейчас работает отличный новый парень из Лондона. Кроме него, в этом городе никто не умеет сделать нормальную стрижку.
Бейлод прорвался в салон, несмотря на бурные протесты и заявления о том, что «у мистера Дирка весь график забит».
— Чрезвычайная ситуация! Да вы и сами видите! — Бейлод выразительно указал на голову Гвиннет.
После салона Борис потащил Гвин по Пауэл-стрит, через Юнион-сквер в «И. Магнии», где сделал ряд странных, по мнению Гвиннет, покупок в отделе косметики.
— Кто за это за все заплатит? — беспомощно спросила Гвиннет. — Я не могу себе позволить стричься у Элизабет Арден и покупать такие дорогие вещи. — Бедняжка даже не совсем ясно себе представляла, как с некоторыми из них обращаться. — И зачем целых три оттенка основы для пудры? — В маленькой коробочке, подобно каким-то ужасным, задравшим лапки насекомым, лежали накладные ресницы. — Мистер Бейлод, ради всего святого, что вы делаете? Я не могу это носить, вы это не серьезно… Бейлод, подождите!
Сидя рядом на заднем сиденье такси, они ехали по Четвертой улице в сторону Харрисона — в тот район города, который Гвиннет никогда не знала да и не стремилась узнать. Это был район дешевых баров, ломбардов, бродяг-оборванцев, пивших прямо из бутылок и спящих в коричневых бумажных мешках. Такси остановилось у ветхого здания товарного склада, окна которого были либо зарешечены, либо просто забиты стальными брусьями. Бейлод извлек из кармана брюк большую связку ключей и отпер три отдельных замка.
Гвин была совершенно одна в этом ужасном здании с человеком, которого едва знала, определенно сумасшедшим, может быть, маньяком-женоненавистником или извращенцем, который измажет ее с ног до головы тональным кремом, наклеит по всему телу накладные ресницы, потом изнасилует и убьет. Тело Гвин будут искать, быть может, несколько дней… От волнения у бедняжки на лбу выступил пот, и она принялась нервно поправлять дрожащими пальцами свою новую, стильную прическу.
— Бейлод, а что это за место? — выдавила Гвиннет, заставив себя при этом неестественно громко хохотнуть.
— А вы что, черт возьми, думаете? Здесь — моя студия.
— Как здесь? В таком районе?
— Это дешево.
Гвиннет села к заваленному косметикой туалетному столику и уставилась в зеркало.
— Ну и что с этим делать? — спросил Бейлод, аккуратно убрав волосы со лба Гвин и пристально разглядывая ее лицо. — Боже правый, как вы думаете, что это такое? Разве это нос?
Гвиннет, которая до сих пор полагала именно так, издала нервный смешок.
Бейлод презрительно фыркнул и принялся за работу. Руки его действовали так профессионально, что прежние страхи Гвиннет как-то сами собой улетучились. Вначале базовый крем на все лицо, затем наложение тона на нос, щеки, лоб и шею. Бейлод то и дело вертел голову Гвиннет, пристально изучая каждую деталь ее лица. Когда с подготовкой было закончено, легкими шлепками он наложил румяна, а вслед за этим, орудуя кисточкой, принялся за тени. Бейлод выбрал мягкий золотисто-коричневый цвет, тон которого в уголках глаз усилил до темно-коричневого. Достав из коробочки накладные ресницы, он нанес на них специальный клей и с поразительной ловкостью прилепил к векам.
Гвиннет моргнула. Ресницы казались тяжелыми и неудобными.
— Придется привыкнуть, — констатировал Бейлод.
Гвиннет встала у белого бумажного фона, чувствуя себя без очков совершенно беззащитной, а неутомимый, полный творческой энергии Бейлод занялся установкой света.
Когда с этим было покончено, Борис открыл небольшой холодильник, стоявший в углу студии, и извлек из него бутылку шампанского. Наполнив пенящимся напитком пластмассовый стаканчик до краев, Бейлод вручил его Гвиннет.
— Выпейте! Вы скованны, как бочка. Надо расслабиться. Ну давайте же — пейте. — Борис увещевал Гвин, словно ей предстояло выпить лекарство.
Теперь он делал какие-то свои прикидки, глядя на Гвин сквозь лес расставленных вокруг нее прожекторов и светильников, и мотался взад-вперед, высчитывая необходимое фокусное расстояние.
Гвиннет поставила стакан на столик и в ожидании замерла на месте.
— О Боже! — теряя терпение, воскликнул Бейлод. — Ни дать ни взять — манекен в витрине универмага! Немного выразительности, пожалуйста! Живости! Думайте о чем-нибудь возбуждающем! — Борис пощелкал пальцами. — Ваш любовник. Представьте себе, что вы со своим парнем занимаетесь любовью.
Было ли тому виной шампанское, а может, какое-то химическое излучение, исходившее от самого Бейлода, но неожиданно для себя самой Гвиннет вернулась в тот полдень, в Челси, во время, которое обещала себе забыть. Она ясно видела прекрасный римский профиль Танкреди, освещенный лучами заходящего солнца, чувствовала, как его руки поднимают ее, чувствовала вкус его губ…
— Отлично! — закричал откуда-то далекий голос. — Фантастика! Держите этот взгляд… Потрясающе! — Клик. Клик.
Клик. — А теперь давайте сменим тему. Немного злости.
Печаль. Вам наплевать на этого парня. Он вас бросил… по-настоящему «кинул» вас.
Зазвучали отчужденно-грубые слова Блайна: «В Шотландию, мадам. Поезд мистера Рейвна отходит через несколько минут».
— Эй! Да это просто сенсация! Вы совсем неплохая актриса, Гвин, вы знаете об этом? — Клик. Клик. Клик.
Гвиннет вернулась на землю. Она помотала головой и дрожащим голосом попросила:
— Я больше не могу. Мне надо домой. Я плохо себя чувствую.
Бейлод нахмурился.
— Не говорите мне, что вы можете, а чего не можете. Вы будете делать то, что я скажу. А я говорю: надо работать, надо вертеть своей задницей до тех пор, пока я не скажу «хватит».
Глава 2
Сентябрь того же года. Катриона вот уже два года как замужем.
«Дорогие Джесс и Гвиннет.
Не получала от вас весточки вот уже целую вечность, но я прекрасно понимаю, как вы обе заняты.
Собственно говоря, я и сама основательно загружена…
Джонатан, разумеется, просто великолепен. Не знаю, когда еще я была так счастлива».
Катриона была глубоко несчастна, но гордость не позволяла ей признаться подругам в том, что ее брак обернулся катастрофой. Они с Джонатаном даже спали в разных комнатах.
Но возможно, оно было и к лучшему, поскольку интимная жизнь молодоженов потерпела крах с первой же брачной ночи. И коль скоро любая заинтересованность в сексе рассматривалась Вайндхемами как признак дурного воспитания, Катриона в конечном итоге возблагодарила судьбу за то, что ее избавили от очередной порции унижения.
Катриона потеряла девственность лишь с третьей попытки.
— Все равно что пытаться пробиться сквозь каменную стену, — с горечью пожаловался неудачливый супруг, в то время как Катриона изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться.
И впоследствии не было никаких нежных ласк, бережных рук, возбуждающих поцелуев. Джонатан взбирался на супругу, справлял свою нужду, удовлетворялся и уходил. Редко он оставался в ее постели более чем на час и ни разу на всю ночь. Безопаснее было писать о доме.
«Реконструкция все продолжается. Я чувствую себя героиней исторического романа, возвращающей старому разрушенному замку его былую славу. Мой дорогой папочка нам во всем помогает».
На самом деле Эрнест Скорсби был страшно недоволен.
Он уже потратил на реконструкцию имения Вайндхемов сумму, вдвое большую обещанной, а конца и края работам не предвиделось. Счета росли как снежный ком, а мать и сын Вайндхемы продолжали строить все новые планы переделок и, с нетерпением ожидая очередной подписи Скорсби под очередным чеком, заказывали новую обстановку во все комнаты.
«Мы с Джонатаном в последнее время ведем очень активную жизнь в обществе, встречаемся с массой друзей в Лондоне».
И снова ложь: Джонатан не питал ни малейшего интереса к друзьям Катрионы, за удивительным исключением — Виктории. К ней он проявлял повышенное внимание. Виктория Рейвн, так в конечном итоге и не закончившая свой Оксфорд, теперь была зарубежной корреспонденткой, аккредитованной крупной лондонской газетой.
— Ты только посмотри, — закричал однажды утром за завтраком Джонатан. — Твоя подруга везде успевает! Боже мой, она действительно попала в самый эпицентр снайперской перестрелки! И ей посчастливилось выбраться оттуда невредимой!
После сделанного открытия Джонатан не пропускал ни одной статьи Виктории: вырезал их и бережно хранил, потрясенный фактом, что он знаком с человеком, ведущим такую опасную и чарующую своей остротой жизнь.
Но подвиги Виктории оставались единственной точкой соприкосновения интересов Катрионы и Джонатана. Когда они выбирались в Лондон — в театр или на приемы, — Джонатан исчезал на часы, не говоря Катрионе, где проводит время. А позже он стал ездить в Лондон и без жены.
Собственно говоря, Джонатан жил жизнью, полностью обособленной от Катрионы. В комнате у него был отдельный телефон, по которому Джонатан частенько говорил с кем-то далеко за полночь.
А по утрам Джонатан с нетерпением ожидал появления красного почтового фургона и коршуном бросался на прибывшую корреспонденцию, Временами сразу же засовывая конверт в карман, чтобы прочесть письмо позже, без свидетелей.
«До чего же прекрасно жить с человеком, которого ты любишь и который любит тебя…»
Катриона отложила в сторону ручку и вздохнула.
Сердце ее более не претендовало на абсолютное счастье.
Катриона грустно смотрела вслед ярко-красному «астон мартину» Джонатана. У мужа появилось совершенно мальчишеское пристрастие к быстроходным машинам, и Катриона подарила ему ко дню рождения спортивный автомобиль последней модели. Теперь Джонатан то и дело мотался на нем в Лондон. Без Катрионы.
Дождавшись, когда приземистая маленькая красная машина с ревом исчезла за дальним поворотом шоссе, Катриона вернулась в дом и постаралась пройти мимо комнаты свекрови незамеченной.
«Ненавижу ее! — зло подумала Катриона. — Она рада тому, что Джонатан меня не любит. Она не хочет, чтобы я жила здесь. Ей нужны только мой деньги — Она не позволит Джонатану любить меня».
Катриона медленно поднялась по широкой лестнице с массивными резными дубовыми перилами, разглядывая развешанные по стенам портреты давно умерших предков Вандхемов. Катриона прошла к себе в спальню.
По случаю теплого солнечного дня окна в комнате были открыты настежь, и Катриона вновь подумала о том, как должно быть сейчас здорово нестись с Джонатаном в Лондон в «астон мартине» с открытым верхом, подставив лицо приветливому ветру, развевающему ее роскошные волосы.
Не находя себе места, Катриона прошла в гардеробную Джонатана. Здесь стоял большой шкаф, в котором хранились костюмы, пиджаки, куртки, брюки и фланелевые костюмы для гольфа.
Она открыла двери шкафа и зарылась лицом в одежду. Вот ворсистый пиджак от Харриса, который еще вчера был на Джонатане, даже еще сегодня утром. В нем, может быть, еще сохранилось тепло тела Джонатана… Она просунула руки в широкие рукава пиджака, и по щекам ее невольно потекли горячие слезы. Тут Катриона услышала хруст бумаги и увидела уголок конверта, торчащий из внутреннего кармана. Дорогой, из кремовой веленевой бумаги конверт был подписан от руки, и твердый почерк показался Катрионе знакомым.
«Сколько раз повторять тебе, дорогой Джонатан, что все кончено?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47