Допустим, ей самой не везет в личной жизни. Пусть другие будут счастливы.
— Я так понимаю, речь о Томе Перкинсе?
Какое-то время сестра не отвечала, делая вид, что всецело поглощена букетами: обламывала сухие цветы, пробовала пальцем, довольно ли воды в вазах.
— Я… мы не хотим спешить.
— Вот уж, в самом деле! Двенадцать лет начиная со школы. Твое девчоночье увлечение Томом…
— Никакое не увлечение, — прошептала Джиллиан так тихо, что едва удалось расслышать.
— Что?
— Нет, ничего. — Она вдруг спрятала лицо в ладони. — Так, сболтнула, что в голову взбрело.
Алекс припомнила, что за время своего постельного режима то и дело слышала снизу голос Тома. Вряд ли он так беспокоился насчет ее здоровья, а что касается показаний, он снял их еще в первый день в больнице, и полиция вовсю занималась поисками машины, пытавшейся ее сбить. Том приходил совсем не ради нее.
— Ты его любишь?
— Не желаю об этом говорить!
— А он тебя?
— Отстань!
Сообразив, Алекс села в постели так резко, что заломило в висках.
— Значит, ты сбежала тогда из-за него?!
Джиллиан отняла руки от лица и стояла, свесив их по бокам, глядя на Алекс неожиданно взрослым взглядом, таким непривычным на ее моложавом, почти девчоночьем лице, взглядом женщины, которая сознает свои ошибки и готова за них платить.
Она медленно кивнула.
Алекс почувствовала себя виноватой. Вместо того чтобы с головой окунуться в первый многообещающий роман своей жизни, Джиллиан пришлось отбиваться от чужого приятеля.
Что ж, теперь она оправилась настолько, что сама может разобраться со своими проблемами.
— Передай Дункану, что завтра после обеда я готова с ним встретиться.
— Я все еще очень на тебя зла, — бросила она Дункану в лицо при его появлении.
Алекс могла бы не затрудняться, облекая в слова свое возмущение, которое витало вокруг нее невидимым грозовым облаком и молниями блистало из-под ресниц.
Счастье, что она вообще согласилась встретиться. До сих пор (все три дня, что она провела дома в постели) Дункан получал от ворот поворот. Он и упрашивал, и грозил, и обещал, что не двинется с места, пока не получит аудиенцию. Просто удивительно, что она все-таки приняла его.
Видит Бог, он никогда не отличался вспыльчивостью, да и ситуация требует хладнокровия, ведь Алекс едва оправилась от покушения на жизнь. Он будет держать себя в руках.
— На что ты зла, скажи на милость?! — крикнул Дункан. — Уж, не на то ли, что я пытался тебя прикончить?
— Нет, я уже так не думаю, — ответила она, глядя на него сверху вниз, как на навозного жука или червяка. — Зла я на то, что в городе творится разное, вплоть до убийства, а кое-кто только и делает, что обманывает.
Когда женщина говорит мужчине, что ее обманывают, такое заявление может иметь разные подтексты. Но он понял ее правильно.
— Ты навела обо мне справки?
— С большим опозданием! В наши дни каждая малолетка, когда втюрится, первым делом проверит, нет ли ее нового приятеля в файле «Розыск малолетних преступников». А я, как глупая гусыня, верила всему, что ты вешал мне на уши.
— Ты в меня втюрилась?
Дункан просиял. То, что они уже месяц спали, еще ничего не означало, и вот — пожалуйста!
— Ближе к делу! — отрезала Алекс. — Ты намеренно придержал информацию! Ни словом не обмолвился об истинной причине приезда в Свифткарент.
— Между прочим, как раз тогда я и явился к тебе ночью, чтобы все рассказать.
— Ну, да, конечно!
— Где-то в вашем городке припрятан пропавший Ван Гог. По моим сведениям, твой дед вывез его из Франции во время Второй мировой. Как, по-твоему, я должен его искать? Всем и каждому выкладывать, зачем приехал?
Алекс прижала кончики пальцев к вискам, посидела в жалостной позе и принялась их растирать. Хорошая тактика, подумал Дункан. То, что нужно, когда хочешь, чтобы собеседник размяк. Получается, что он — свиньей, раз уж довел жертву покушения до головной боли.
Но вообще надо бы понизить голос.
— Я все еще с трудом собираюсь с мыслями, — сообщила Алекс. — Что там насчет Ван Гога?
— Только не принимай на свой счет, — произнес он мягче. — Ты вообще ни при чем. Но если Фрэнклин Форрест присвоил картину, мне придется отобрать ее в пользу законных наследников.
В начале тирады Алекс выглядела озадаченной, но к концу лицо ее побагровело. Она вскочила с того самого дивана в кабинете, за которым Дункан провел некоторые незабываемые минуты, и влепила ему такую пощечину, что зазвенело в ушах.
— За что? — спросил он, потирая горящую щеку.
— И он еще спрашивает! — Алекс вскинула руки. — Ты только что назвал моего дедушку вором!
Голос ее поднялся до такой высокой ноты, что в ушах, где еще слышалось эхо пощечины, зазвенело вдвойне. Хорошо, что хрустальный графин с драгоценным виски перекочевал отсюда в другое место, иначе ему грозило бы разлететься на тысячу осколков.
— Теперь мне ясно, почему ты ничего не сказал о картине! Потому что в твоих глазах я… я… пособница!!!
— Ничего такого я не думал… ну, может, думал поначалу, но недолго. Только до тех пор, пока не узнал тебя лучше.
— То есть пока мы не легли в постель?!
Теперь она стала бледной как полотно, трудно сказать — от шока, обиды, последствий сотрясения или от всего сразу. Он заставил себя вопреки негодованию сохранять ровный тон.
— Ты ко мне несправедлива. Все не так, как ты думаешь.
Теперь, когда главное высказано, можно довершить рассказ. Алекс уже миновала точку белого каления и в своем ослабленном состоянии вряд ли снова ее достигнет. Она могла даже и успокоиться, а успокоившись, помочь ему в поисках.
— Я, в самом деле приехал работать над книгой. Я говорю чистую правду, но не только. Ты уже знаешь, что я еще и разыскиваю похищенные ценности, в основном живопись. У меня свои источники информации. Из одного такого источника мне стало известно, что твой дедушка последним общался с владельцем утраченного пейзажа.
Алекс посмотрела на него взглядом, полным неудовольствия. Брови ее сдвинулись, но она, без сомнения, слушала.
— Его владелец — француз, некий Луи Вендом. Когда-нибудь слышала о нем?
Она отрицательно (и с большим пренебрежением лично к Дункану) покачала головой.
— То есть дедушка ни разу не упоминал его имени?
На сей раз, она не снизошла даже до отрицания, а на него посмотрела опять-таки как на навозного жука — он теперь ощущал себя в навозе с ног до головы.
— Они знали друг друга еще до оккупации Франции фашистами, — продолжал Дункан.
Губы Алекс дрогнули, ноздри затрепетали. Очевидно, ей известно то, о чем он упомянул. Может быть, рассказы о тех временах составляли целую кассету.
— Луи Вендом участвовал в Сопротивлении, был убит, а картина исчезла. Вообще-то во время войны они терялись сотнями — разграблены, сожжены или вывезены в фашистскую Германию, припрятаны владельцами, которым так и не довелось вернуться за своим достоянием. Время от времени их, бывает, обнаруживают на чердаке, в подвале, винном погребе…
— В Санкт-Петербурге…
— Ты раскопала на меня целое досье.
— Ты находился среди тех, кто вел поиски одной частной коллекции, вывезенной в Германию, во время войны «экспроприированной» русскими и снова вывезенной, теперь уже за «железный занавес». Она не увидела света до эпохи перестройки и гласности.
— Чем успешнее поиски, тем больше наследников хочет вернуть то, что им причитается. Иногда это удается, иногда нет — чаще всего нет. Вендомы из числа моих самых недавних клиентов. Я их честно предупредил, что шансы невелики. Лишь несколько месяцев назад удалось выяснить, что Луи имел друга-американца, Фрэнклина Форреста. Они вместе учились в Академии изящных искусств, и, уж конечно, он все знал о картине Ван Гога «Оливы и фермерский домик». Я надеялся, что он поможет мне в поисках.
— «Оливы и фермерский домик»? — Алекс заметно удивилась. — Как на той черно-белой фотографии, которую ты копировал в день, когда… я принесла тебе поесть?
— Ну да. Я приехал поговорить с твоим дедом, расспросить его, может, что прояснится, но большой надежды не питал, и основной причиной приезда все же оставалась работа над книгой… в такой местности, где можно еще и полазать по горам.
— Как здесь?
— Верно.
— Но почти сразу выяснилось, что Фрэнклин Форрест умер, не дождавшись возможности дать тебе интервью. Тогда ты решил уложить в постель его внучку — может, что прояснится?
Алекс сохраняла внешнее спокойствие, но глаза сверкали возмущением.
— Да нет, что ты!
— Нет? — Бровь ее иронически приподнялась. — С первого захода у тебя не вышло, но ты упорно добивался своего и добился.
— Я не утверждаю, что не имел тайного умысла, — заметил Дункан, ослабляя ворот (в комнате становилось чем дальше, тем жарче). — Имел. Больше того, не будь я уверен, что ты — моя последняя надежда разыскать пейзаж, я бы в Свифт-каренте не задержался. Но клянусь Богом, я старался затащить тебя в постель ради тебя самой, не ради картины! Не такая уж я свинья.
На лице ее читалось: в самом деле?
— Послушай, не я один думаю, что ты где-то прячешь Ван Гога или хотя бы знаешь, где он припрятан.
— О! — Сообразив, о чем речь, Алекс прижала ладонь ко рту. — Тот мертвец в библиотеке!
— Джерси Плотник работал на одного торговца антиквариатом из Лос-Анджелеса, из тех, чьи сделки по большей части закулисные.
— Да, но зачем покушаться на мою жизнь?
— Убивают обычно затем, чтобы вывести из игры. Здесь не тот вариант. Думаю, покушение было ненастоящее. Тебя опять пытались припугнуть.
Алекс помолчала. Бледная, но спокойная, она напряженно размышляла.
— Пожалуй, ты прав. Меня хотят запугать настолько, чтобы я сама отдала картину. Увы, ничего не выйдет — у меня ее нет и быть не могло. Дедушка не из тех, кто присваивает чужое имущество!
— Я его не знал, поэтому спорить не буду, но речь, быть может, идет не о воровстве. — Дункан принялся расхаживать по кабинету. — Сама посуди, нацисты начали отбирать у евреев ценности задолго до начала Второй мировой, а уж когда дорвались по-настоящему, стали вывозить их составами. Чуть не подчистую разграбили Польшу, Италию, Голландию, Францию, Бельгию. То, что с точки зрения Третьего рейха не подходило, сжигалось. Модернизм считался одним из самых ненавистных для нацизма течений. Лишь некоторым частным лицам и музеям удалось спасти свои коллекции, переправляя произведения искусства через границу. Возможно, твой дед, таким образом спас один из шедевров Ван Гога, уберег его от уничтожения.
— Но так и не собрался вернуть?
— Кому? Его друг погиб, а насчет других наследников он не имел сведений. Самый факт, что Ван Гог не появлялся на черном рынке, говорит в пользу Фрэнклина Форреста. Он не пытался нажиться на чужом наследстве.
— И все равно мне непонятно, почему он за столько лет ни словом не обмолвился о картине, если, в самом деле привез ее с собой. Ведь тогда… — запнулась и вдруг хлопнула себя ладонью по лбу. — Боже мой, ну конечно! Как я сразу не догадалась! Он упоминал о каком-то особо ценном имуществе, которое хотел оставить нам с Джиллиан в наследство. Собирался все обговорить в письме, а письмо приложить к завещанию. Но когда после его смерти завещание вскрыли, никакого письма там не оказалось.
— Выкрадено.
— Кем? — с опаской спросила Алекс.
— Хороший вопрос. Примерно на десять миллионов.
Глава 23
Позже в тот же день Алекс постучала в дверь коттеджа. Отворив, Дункан заметил, что она плакала.
— Заходи, — пригласил он, тактично делая вид, что не замечает мокрых щек и покрасневших глаз. — Давай помогу снять пальто.
— Не нужно. Я не собираюсь долго здесь оставаться. — Алекс обхватила себя руками, словно боялась, что он насильно сорвет с нее одежду.
— Как дела? — спросил Дункан.
Более глупое начало разговора трудно было придумать. Весь ее вид говорил, что дела — хуже некуда.
— Если интересует, могу ответить. — Алекс прошла в жилую комнату и остановилась так, что неровное зеркало в спальне отразило ее в искаженном виде. — Дела на редкость хороши! Думаешь, приятно в тридцать лет вдруг узнать, что твой дедушка — вор?
Прикинув, Дункан согласился. Тридцать лет — это поздновато для подобных откровений.
— Да уж, неприятно. То есть я думаю, что неприятно. Лично я знал, что мой дед ворует чуть не с пеленок.
— Что?! — Алекс повернулась к нему с откровенным недоверием на лице. — Твой дед ворует?
— Вороват, от рождения и до смерти. — Дункан выудил из холодильника бутылку вина, не спеша откупорил и разлил по стаканам. — У нас отменное генеалогическое древо потомственных воров и разбойников. Прапрадед грабил на большой дороге и дограбился до того, что его вздернули. Часть родни живет в Австралии — потомки каторжан, попавших туда в корабельном трюме в кандалах. — Он подмигнул. — Не пугайся, в конце концов, они остепенились и занялись скотоводством.
— Думаешь, я поверю?
— Остепенились, но не все, — благодушно продолжал он. — К примеру, дядя Саймон так и остался черной овцой, каких у нас в родне целое стадо. Он скупает краденое. А вот я предпочел честно зарабатывать на жизнь и тем нарушил семейную традицию.
— А ваши женщины тоже воруют?
— Конечно, нет. Женщинам не положено.
— Представляю, как ты обогатил семейный бизнес! Они крадут ценности, прячут в условленном месте, и все, что тебе остается, — только их «разыскать». Признайся, так ты и прославился?
— Ничего подобного. У нас договоренность совсем другого рода: я не касаюсь семейного бизнеса и держу насчет него язык за зубами, а они снабжают меня информацией, которая может пригодиться в поисках. — Встретив выразительный взгляд, Дункан пожал плечами. — Мы не самое порочное семейство, бывает и хуже. Гораздо хуже.
Он припомнил, как относятся в семье к его стремлению соблюдать закон и порядок. «Ну, парень, доложу я тебе, скатился ты на самое дно, — не раз говаривал дядя Патрик. — Не думал я, что доживу до такого!»
— Ты рассказываешь, чтобы я не слишком расстраивалась!
— Правильно, но к тому же я говорю правду.
У нее вырвался странный звук, нечто среднее между смешком и всхлипыванием. Ее реакция несколько успокоила Дункана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41