Она накинула куртку и уже собралась уходить, но — дверь открылась.
Да, она открылась, и на пороге появился Бравин собственной персоной. Его фигура закрыла дверной проем — «точно дверь от меня закрывает», пришло ей в голову. В горле защипало, как всегда, когда начинал подступать страх, чертов страх, гадкий страх…
Бравин смотрел на нее сощурившись. Сначала удивленно, потом вопросительно, потом — обрадованно (но радость эта была какой-то злой и угрожающей) и, наконец, спросил:
— Что ты тут делаешь?
Он не спросил: «Ты вернулась?» Именно так — что ты тут делаешь? Шерри хотела сказать: «Да ворую у тебя сбережения» или еще как-нибудь пошутить, но — под его тяжелым взглядом теряла остатки мужества, и себя тоже — теряла.
— Я за паспортом, — сказала она и с ужасом обнаружила, что ее голос дрожит, как будто она, Шерри, делает что-то постыдное и совсем-совсем неправильное. — И за своими вещами, — добавила она.
— Есть куда податься? — холодно усмехнулся он.
Она кивнула:
— Есть, да…
«Что со мной происходит? — с тревогой подумала она. — Он давит меня взглядом… Еще минута — и вернется прежняя Шерри. Я не хочу».
Она зажмурилась, пытаясь увидеть Андрея, точно звала его на помощь. Но — Андрея не было. Увидела она совсем другое. По заснеженной равнине летел белый волк. Он спешил, он так торопился, точно боялся не успеть.
В его глазах сверкали опасные огоньки, и Шерри вдруг поймала себя на том, что ей стало спокойнее. Она открыла глаза — «теперь я знаю, Волк бежит сюда, ко мне, на помощь», — и спокойно улыбнулась.
Бравин недоуменно поднял брови и выпрямился.
— Нашла нового папика, маленькая б…?
Он шелестел словами, и слова были мерзкими, скользкими. И Шерри подумала — он сам мерзкий и скользкий, и любые слова становятся такими же… И еще подумала — как она могла спать с этим человеком, ведь он способен и других превращать в животных, подобно тому, как Мидас превращал все в золото, так этот — превращает все прикосновением руки в дерьмо… И Шерри была с ним? Он дотрагивался до нее? Какими же волшебными были руки Андрея, вернувшие ее в человеческое состояние…
— Говори что хочешь, — сказала она спокойно. — Твои слова так же омерзительны, как твои мысли. Как ты сам. И… пропусти меня. Меня ждут.
Волк мчался быстрее, и Шерри видела — он торопится, он боится не успеть Шерри на помощь.
«Да не волнуйся, Волк, что он мне сделает?» — сказала она ему.
— С кем ты разговариваешь?
— Не твое дело, пусти…
Он усмехнулся.
— Сначала покажи, что ты взяла у меня, сучка, — проговорил он. — Ты же воровка… Я тебя знаю.
— Я ничего не брала твоего, — отрезала она, почему-то краснея. Подозрения в воровстве были тоже постыдными.
Все, что исходило от этого человека, было тягостным и постыдным.
«Я с ним жила», — напомнила она себе. Зачем она это сделала? Острая волна жгучего стыда окрасила щеки, и Шерри почувствовала в уголках глаз слезы.
— Пусти, меня ждут…
— Я сказал, покажи сумку. Она разозлилась.
Зло вытряхнула содержимое на пол.
— Смотри, козел…
Зря она это сделала… Теперь, чтобы уйти, ей надо собрать все с пола. Он смотрел сверху, и, что самое гадкое, переворачивал ее вещи носком ботинка. Это было так унизительно, что Шерри захотелось броситься на него, самой превратиться в волчицу, перегрызть этот кадык на его шее… Ей даже почудилось, что она зарычала угрожающе. Или — кто-то рядом зарычал? Коротко. Совсем коротко и тихо, но так, что по спине поползли мурашки от близости опасного чуда.
— Это ты на меня, что ль, рычать вздумала? — услышала она.
Она старалась быстро собрать вещи, но вдруг закричала от невыносимой, резкой боли. Носок ботинка, как в страшном сне, снова двигался в ее сторону. И по лицу текло что-то горячее. Она догадывалась, что это — кровь…
«Волк!»
Она попыталась встать, но он опрокинул ее — новым, сильным, болезненным ударом ноги.
«Нет в этом мире Волка. Нет и любви. Нет открытой двери… Есть только бравины. Их много. Глупо верить чудесам — ты большая девочка…»
От этих мыслей Шерри становилась прежней, но они появлялись — помогая отчаянию. «Лучше лежи, — советовал внутренний голос. — Он успокоится. Ему ведь главное — унизить тебя. Указать тебе место в своем мире. Не вставай. И это кончится…»
«Но как вырасти крыльям, если ты позволил оттолкнуть себя от двери? Как им вырасти на согнутой спине?»
«Лучше умереть, чем жить среди крыс в туннеле…»
Она встала. Было нестерпимо больно. «Это ничего, когда крылья растут, всегда больно».
Медленно выпрямилась. Его глаза были рядом. Красные, маленькие, злые.
И сам он был смешным. Она вдруг поняла, как он смешон — разъяренный, что-то пыхтящий, воображающий себя самым сильным. А Волк был уже рядом. Совсем рядом. Она ведь слышала его рычание совсем близко… Или — это она рычала?
Она засмеялась. Сама почти не понимая уже от боли, почему ей так смешно. Наверное, потому, что эти ублюдки бра-вины ничего не знают об открытой двери, в которую от них можно убежать. Тем более — когда ты уже на пороге…
Вера Анатольевна решила устроить себе маленький праздник. «Ну да, — думала она, надевая свой праздничный костюм, подкрашивая губы, — в моей жизни так мало праздников, и приходится заботиться о себе самой…»
Она долго примеряла шляпку — красную, экстравагантную, с огромными полями, «английскую». Шляп у нее была целая коллекция, и у каждой — собственная национальность. Например, надевая маленькую и круглую, Вера Анатольевна ощущала себя француженкой. И вообще — шляпки помогали ей забывать о своей старости…
Ах, зачем она об этом вспомнила? Она усмехнулась, совсем невесело.
Но — нет, сегодня праздник.
Она кокетливо подмигнула своему отражению, взяла в руки маленькую, изящную сумочку и вышла из квартиры.
На улице было холодно и сыро, в воздухе ощущалось приближение снега, но Вера Анатольевна запретила себе обращать внимание на такие мелочи.
Она дошла до своего любимого кафе — «Прекрасная шоколадница», толкнула дверь со старинным колокольчиком. Колокольчик приветливо звякнул, и Вера Анатольевна улыбнулась. «Сегодня чудесное утро», — подумала она.
Ее любимый столик у окна был свободен — народу вообще было еще мало. Она заказала чашку горячего шоколада и круассаны, и ко всему этому еще маленький кувшинчик густых, деревенских сливок. Очаровательная девушка, одетая в старинном, пейзанском духе, принесла ей все это с вежливой улыбкой, и Вера Анатольевна приготовилась блаженствовать. За окном становилось все пасмурней и пасмурней, и это серое небо начинало уже действовать на Верино безоблачное настроение — появилась откуда-то невнятная, но настойчивая тревога, от которой Вера Анатольевна тут же постаралась избавиться.
Она даже решила отвернуться от окна, чтобы вид свинцового неба не портил ей настроения.
Но в этот момент она увидела парочку — в самом конце улицы, и невольно залюбовалась ими — они шли медленно, не обращая внимания на это небо, грозящее опрокинуться на землю, и на начавшийся уже дождь, к которому примешивались мелкие и холодные крупинки снега. Шли, держась за руки и глядя друг другу в глаза, точно виделись последний раз в жизни… Она знала, что начинает уже придумывать сюжет и фантазирует. На самом деле — они были так далеко от нее, почти неразличимы. Откуда она может знать, что они смотрят друг другу в глаза?
И тем не менее она это знала, и даже поспорила с самой собой на еще одну чашечку горячего шоколада, что это именно так, и теперь с нетерпением ждала их приближения.
Они остановились вдруг, — Вера Анатольевна даже нетерпеливо топнула ногой, потому что они стояли как раз на границе видимости. Еще один шаг — и Вера Анатольевна могла бы их разглядеть! Но они, точно ей назло, теперь стояли, и девушка вскинула руки, как крылья, и обняла своего спутника за шею, а он так же нежно и бережно обнял ее в ответ. Они не обращали внимания на людей, идущих мимо, на непогоду и ничего не знали о существовании в этом подлунном мире Веры Анатольевны, да если бы и знали — им было бы наплевать, потому что во всем мире были только эти двое… И Вера Анатольевна завидовала им, потому что она уже не способна была испытать это величайшее счастье — одиночества вдвоем, в целом мире…
А потом они все-таки отпустили друг друга и двинулись дальше, приближаясь к ней, и на самом деле — смотрели Друг другу в глаза.
Но Веру Анатольевну это уже не волновало. Она застыла с чашкой в руках, и почему-то ей в голову пришла обидная мысль, что теперь праздник ее безнадежно испорчен и лучше бы она вообще сюда не приходила и не смотрела в окно, а потом она вдруг расхохоталась — зло, коротко. И подумала, что нет ничего смешнее влюбленной старухи, увидевшей предмет своих воздыханий с другой женщиной.
Ведь это был Дима…
Она подалась вперед, пытаясь увидеть ту, которая заставляла его вот так смотреть. Сама не зная, зачем ей это нужно. И что она хотела увидеть. И еще — почему-то поймала себя на мысли, что она не ревновала Диму к Лоре, которая была гораздо красивее этой девицы. Девица-то была самая обычная. Да, хорошенькая — но личико было ничем не примечательно, одно из многих…
А Дима смотрел так, точно видел перед собой явленное чудо.
Наконец они расстались. Дима последний раз тронул губами нежно и легко ее губы, сказал ей что-то — она рассмеялась, легко взмахнула рукой, и он пошел быстрыми шагами в сторону остановки, а она осталась стоять. Вера Анатольевна видела, как она подняла лицо к серому небу и что-то прошептала, снова засмеялась, и откуда-то Вера Анатольевна знала, что эта девушка видит сейчас небо совсем не серым, а — нежно-голубым, и там, на ее небе, светит солнце.
Дальнейшие свои действия Вера Анатольевна объяснить не могла и потом, по прошествии времени. Она быстро встала, чуть не опрокинув стул, расплатилась и почти выбежала из кафе.
Девушка шла вниз по улице медленно, не торопясь, и Вера Анатольевна зачем-то пошла за ней следом.
Как детектив или — что вернее — как обманутая жена. Ей больше нравилось ощущать себя именно обманутой женой.
Около церкви девушка остановилась. Потом вдруг решительно вошла внутрь. Вера Анатольевна вошла следом.
Девушка стояла у Распятия. Она как раз ставила свечку, когда Вера Анатольевна отыскала ее взглядом. Потом что-то шептала, долго, глядя на Него с такой детской и радостной благодарностью, что Вера Анатольевна невольно подалась назад, испугавшись той вспышки злобы и зависти, которые ударили ее в самое сердце.
Потом девушка улыбнулась — опять же Ему, широко так и по-детски. И пошла к выходу.
Вера Анатольевна зачем-то тоже подошла к Распятию, пытаясь увидеть то, что только что видела эта девица, но сколько ни пыталась, ничего такого рассмотреть не смогла. Только досадливо поморщилась, что живопись грубовата и все-таки она не разделяет всеобщего восхищения византийским искусством. И пошла прочь, вспомнив про девицу.
Она увидела ее не сразу. Потом все-таки рассмотрела в толпе ее плащ и аккуратный хвост на затылке. Она стояла теперь на автобусной остановке. Продолжая улыбаться серому небу, и эта ее способность улыбаться чему-то невидимому для Веры Анатольевны раздражала ее больше всего.
И все-таки она почему-то влезла вместе с этой девицей в переполненный автобус и подумала: нет, сегодня не праздник, сегодня день глупых поступков…
Водитель попался странный. Вместо привычного радио или блатного шансона у него в салоне звучала странная музыка какого-то француза.
Вера Анатольевна немного знала французский. Он пел: «В этот день, в это утро кто-то умирает от любви…»
И по своей вечной привычке Вера Анатольевна отнесла эту фразу на свой счет.
— В этот день, в это утро кто-то умирает от любви, — пробормотала Лора.
Она с тоской посмотрела на ужасный потолок и перевернулась на живот, чтобы не видеть этой ветхой убогости.
Простыни, на которых она лежала, тоже были несвежими. Несмотря на это, ее партнер в данный момент принимал душ. Точно отмывался от Лоры. Самой же Лоре было отказано даже в этом праве. Она ведь была только его игрушкой.
Она даже не смогла узнать его имени.
— Зачем тебе? — пожал он плечами.
Да, согласилась Лора, мне незачем.
Завтра я точно сюда не приду. И найду в себе силы сказать ему «нет», если встречу на улице. И снова дала себе обещание измениться и стать другой — понимая, что это обещание снова не будет выполнено. И — какая дорога в ад вымощена благими намерениями? Она, Лора, уже давно в аду. И ей это нравится.
И не важно, что в это утро кто-то умирает от любви.
Она, Лора, уже давно умерла — и тоже от любви, просто пока об этом никто не знает. Все думают, что она живая.
Лоре стало жаль себя и своей жизни, она даже собиралась заплакать, но поймала на себе его взгляд.
Он стоял на пороге комнаты и смотрел на нее равнодушно, холодно, презрительно.
— Одевайся, — приказал он. — Это не место для отдыха. И тебе пора…
Она только коротко кивнула, в очередной раз удивляясь, почему ему не может даже возразить, покорно встала, поправила эту отвратительную кровать, оделась — под его взглядом, и пошла к двери.
И вдруг подумала, что знает причину. Он просто знает, что Лора давно уже умерла. Никто не знает, кроме него. Кроме них двоих…
Ведь не знает же никто, что она посылала Диме те ужасные письма. Никто. Впрочем… Лора посмотрела на него. Он усмехнулся, и Лоре пришла в голову странная, неправильная, но обжигающая мысль.
Что и про эти письма он тоже знает…
Андрей не слышал, что ему говорит продюсер. Потом была долгая беседа с режиссером — он кивал, а мыслями был далеко, почти не ощущая себя в этом — заданном — пространстве.
«Ведь все мы в поисках души здесь, — думал он, глядя, как шевелятся беззвучно губы его собеседников. — Да, мы устали ее искать. Мы стоптали башмаки в поисках. И ведь у каждого она была раньше, просто часть людей ее теряет и ищет снова, ищет, потому что без нее — и радость не в радость… И наверное, ничего важнее ее и нет, иначе — зачем бы нам так упорно внушали, что ее просто нет?»
И теперь он знал — душа сама находится, или нет, не так… Душу приносит в своих ладонях девочка из магазина, смешная, тоненькая, как птенец… Птенец Ангела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33