Эбон никому ни словом не обмолвился о точном месте проведения лежачей демонстрации, даже Эмбер и Грин до сей поры оставались в неведении. Эбон давно уже подозревал, что новоорлеанская полиция внедрила одного-другого стукача в его Лигу. Это было логично. Лично он был бы разочарован, если полицейские этого не сделали. Наличие стукачей в его организации придавало ей значимость и свидетельствовало о том, что полиция считает ее достаточно опасной.Эбон ткнул в карту длинным пальцем:— Вот здесь, в этом квартале на Кенел-стрит. Сюда и будем подтягиваться.— Времени у нас маловато, — усомнился Эмбер.— Нам хватит. Те, кого мы отобрали, готовы?— Ага, конечно. Собрались у штаб-квартиры Лиги и ждут твоего приказа двигаться к месту. Тридцать человек, как ты распорядился.— Слушай, Эбон, до сих пор не могу понять, зачем нам тащить с собой баб долбанных. Они будут только путаться под ногами, когда начнется потасовка, — вмешался Грин.— Тысячу раз уже объяснял. — В голосе Эбона послышались раздраженные нотки. — Как это будет выглядеть, если у нас соберутся одни только мужики? Рожи клейстерные подумают, что женщины наши сплошь трусихи, что они нас не поддерживают. Кроме того… — на лице его расплылась широкая улыбка, — сейчас ведь эпоха движения за равные права женщин. Вот наши тетки и хотят участвовать в демонстрации наравне с мужиками. Я даже подумывал затащить на нее детей…— Детей! — потрясение повторил Эмбер.— Детей. Но передумал. Если начнется заваруха, а она начнется, как пить дать, они могут запаниковать и все нам испортят. Теперь, Эмбер… — продолжал Эбон деловитым тоном, — люди знают, чего от них ждут, что им делать, когда поступит приказ начинать?— Знают. Им надо будет встать в три цепи, человек по десять в каждой, и ждать, когда приблизится первая платформа. Тогда они укладываются на асфальт перед нею в три ряда с интервалом между ними примерно в двадцать футов.— Ладно. Во главе парада будет находиться цепь полицейских, некоторые из них могут быть конные.На этот раз их, возможно, будет больше, чем обычно, — из-за угрозы покушения на Мартина. Насколько мне известно, он будет стоять на третьей платформе от головы шествия. Запомни — в первом ряду одни только мужики. Первому «ряду придется туго. Они и глазом моргнуть не успеют, как по ним пройдутся копыта лошадей или каблуки легавых. Но что бы ни случилось, второй и третий ряды должны держаться.— Им будет нелегко, — предупредил Эмбер. — Лежать себе спокойно и смотреть, как топчут наших братьев…— Придется, — отрезал Эбон. — Я лично проинструктировал каждого из них. Обошел больше сотни братьев и сестер и сам отобрал эту тридцатку.— Все равно не понимаю, почему мне запрещено вмешиваться, — запальчиво заявил Грин. — Ума не приложу, как я смогу стоять в стороне и смотреть, как льется кровь наших, вместо того чтобы отделать какого-нибудь легавого до полусмерти.Эбон одним стремительным движением взметнулся на ноги и отвесил Грину оплеуху тыльной стороной ладони. Тот опрокинулся спиной на кровать, глаза его расширились в изумлении, потом в ярости сузились.— За что, Эбон? Думаешь, я от тебя все стерплю?— От меня еще и не то стерпишь, — заверил его Эбон. — Всю дорогу приходится тебя одергивать, и мне это уже надоело. — Эбон стоял, широко расставив ноги, от него исходила нескрываемая угроза, как от свернувшейся в кольцо гремучей змеи. — В Лиге я царь и бог. Я всем командую. Так было и гак будет всегда. И ты либо подчиняешься, либо пошел вон!Сейчас же! Тебе понятно?Несколько мгновений Грин сверлил его злобным взглядом, потом отвел глаза и покорно пробормотал:— Как скажешь, Эбон. Ты командир.Эбон переключил свое внимание на Эмбера:— Отправляйся в штаб-квартиру, Эмбер, и скажи нашим людям, чтобы по одному, по двое подтягивались к месту демонстрации. Покажи, где им занимать позиции. Первая платформа будет в этом квартале сразу после двенадцати, плюс-минус несколько минут. Если какая-нибудь из платформ сломается, весь парад может задержаться. Скажи всем нашим, чтобы не нервничали. Кто ждет, тог… и так далее, сам знаешь. Мы столько уже ждали, что несколько минут ничего не изменят… — Эбон сделал эффектную паузу и с чувством провозгласил:— Ибо сегодня наш день, день наших братьев, нашей крови!— Может, и не только в переносном смысле, — мрачно заметил Эмбер, направляясь к двери.Грин проводил его взглядом. Его глаза еще горели злым огоньком перенесенной обиды и унижения.С язвительной ухмылкой он поинтересовался:— А ты, командир, где будешь, когда все начнется? Ты ведь нам так и не сказал. Собираешься сидеть здесь и любоваться тем, что белые станут показывать по телевизору?Волна ярости обдала Эбона, словно жар из печки. Угрожающим шепотом он произнес — Не цепляйся ко мне, Грин… Я тебя предупреждал…Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и привести мысли в порядок. От Грина придется избавиться, это совершенно ясно. Парень слишком неуправляем, а это может поставить под угрозу будущее всей Лиги. Но на данный момент он нужен. Эти мысли промелькнули в голове у Эбона в считанные мгновения.— Но я скажу тебе, где я буду Я буду там, рядом с парадом. Ты можешь меня и не увидеть, но я буду там и буду присматривать. И если ты сегодня испортишь мне все дело, то к вечеру я оторву тебе яйца.Ты меня понял? Глава 16 Мама Селестайн, колдунья вуду, пришла к Эстелл Эндоу в десять. Она курила тонкую черную сигару, в руках у нее была накрытая полотенцем корзина. Невысокого роста худенькая колдунья была вся в белом: белое платье почти до щиколоток, волосы спрятаны под белой же косынкой. Кожа, напротив, столь черная, что казалась чуть ли не синей.Крошечное личико все в морщинах, и только пронзительные темные глаза горели жизнью. Эстелл затруднилась бы угадать ее возраст. Колдунье могло быть и пятьдесят, и все семьдесят.— Я Мама Селестайн, — величественно объявила она. — Хотишь узнать свой судьба?— Будущее, Мама Селестайн, — робко попросила ее Эстелл. — Точнее, будущее моего мужа.Мама Селестайн поставила корзину на пол, из нее послышалось громкое кудахтанье, и Эстелл инстинктивно откатила кресло подальше Мама Селестайн протянула руку. Несколько секунд Эстелл недоуменно таращилась на раскрытую ладонь, потом до нее дошло. Она торопливо сунула колдунье несколько смятых банкнот, все, что сумела скопить за несколько последних месяцев.Мама Селестайн тщательно пересчитала деньги, шевеля при этом губами и тщательно изучая и разглаживая каждую бумажку. Наконец она удовлетворенно кивнула головой и спрятала банкноты где-то в складках своего платья.— Рука, давать свой рука, — распорядилась она.Эстелл вытянула руку, и колдунья принялась внимательно рассматривать ее ладонь.— Вижу линяя проклятия. На твоя жизнь висит проклятие.Эстелл почувствовала, как ее охватывает холодный озноб.— Линия проклятия? Но что это значит?Вопрос ее Мама Селестайн пропустила мимо ушей и потребовала:— А твоя муж, фото, фото твоя муж есть?— Да, минуточку.Эстелл покатила кресло в спальню и взяла там со своего туалетного столика фотографию Френа в рамке. Вернувшись в гостиную. Мамы Селестайн она там, однако, не обнаружила. У нее мелькнула мысль, что колдунья просто сбежала с ее деньгами. Потом из кухни донеслось отчаянное кудахтанье. Эстелл покатила в кухню.Мама Селестайн, у ног которой стояла открытая корзина, держала над раковиной курицу с отвернутой головой Из разорванной шеи в раковину обильно текла кровь.Вида крови Эстелл не переносила. Борясь с поднимающейся к горлу тошнотой, она сердито поинтересовалась:— Чем это вы тут занимаетесь?Мама Селестайн оглянулась через плечо.— Чтобы узнать судьба твоя муж, нужны куриные потроха.Она выдвинула ящик кухонного стола и принялась шарить там в поисках ножа. Нащупав разделочный нож, она положила курицу в раковину и стала хладнокровно ее потрошить.Эстелл, бешено вращая колеса кресла, опрометью выехала прочь из кухни. Она закурила сигарету и несколько раз глубоко затянулась, убеждая себя, что сейчас самое неподходящее время позволить себе упасть в обморок.Через некоторое время Мама Селестайн позвала ее из кухни:— Твоя иди сюда?Эстелл вернулась на кухню. Колдунья расстелила на кухонном столе полотенце и разбросала по нему куриные потроха. Окровавленные останки курицы по-прежнему лежали в раковине. Мама Селестайн нетерпеливо махнула рукой, и Эстелл передала ей фотографию Френа. Колдунья уселась на стул, поставила перед собой фотографию и стала пристально в нее вглядываться. Эстелл старалась держаться подальше и не смотреть на лежащее на полотенце отвратительное месиво. Чтобы прервать гнетущее молчание, она спросила:— Донни сказал, что вы… жрица вуду?— Мамбо, — не оборачиваясь, обронила Мама Селестайн.— Мамбо? — не поняла Эстелл.— Женщина, которая вуду, называть мамбо. — Мама Селестайн ткнула длинным пальцем в куриные потроха. — Сегодня плохо для узнавать судьбу твоя муж.— Но почему? — ощутив укол разочарования, недоверчиво поинтересовалась Эстелл.— Понедельник, вторник и четверг женская день.Среда, пятница и суббота мужская день. — Мама Селестайн поворошила пальцем в куриных потрохах, поглядывая на фотографию Френа и бормоча что-то нечленораздельное себе под нос. — Твоя что хотеть узнать о твоя муж?Эстелл заколебалась, не зная, как точно сформулировать вопрос. Главное, конечно, выяснить, совершит или не совершит Френ сегодня человекоубийство, но спросить так прямо о муже она боялась. Было страшно услышать ответ Мамы Селестайн, а еще страшнее — навлечь на него подозрения. Поэтому она уклончиво произнесла:— Сколько ему осталось жить, не умрет ли ОН в скором времени?Мама Селестайн вновь поворошила куриные потроха, не сводя с них пристального взгляда. Потом подняла глаза с едва заметной улыбкой.— Сегодня не умереть. Твоя муж жить еще долго-долго.Эстелл с облегчением перевела дух и мысленно возблагодарила Бога.— И ничего больше? — решилась спросить она.Колдунья буркнула что-то неразборчивое и пошевелила пальцем куриные потроха, скорбно качая головой. Потом лицо ее посветлело.— Что-то про твоя. Твоя скоро-скоро получать деньги. Много-много деньги.Эстелл была разочарована. Деньги им, конечно, нужны, но сейчас ее интересовало совсем другое. И тут ей в голову пришла радостная мысль. Книга, о которой говорил Френ! Ну конечно же! Значит, он и вправду пишет книгу! Френ закончит книгу и получит за нее кучу денег. А если его книгу собираются напечатать, то как же сегодня с ним может стрястись что-то дурное?Внезапно Мама Селестайн вскочила на ноги.— Все, все! Про твоя муж больше ничего. Другой раз, может.Колдунья схватила полотенце вместе с куриными потрохами и понесла его к раковине. Завернула в него останки курицы, все это окровавленное месиво, завязала в узелок и положила его в корзину. И ушла, не произнеся больше ни слова.Эстелл с отвращением разглядывала раковину, залитую кровью. Ну как ей теперь оттирать это безобразие, ее же стошнит прямо сейчас. Во всяком случае, она хотя бы узнала то, что хотела. Для Френа этот день закончится благополучно.Через открытое окно доносились звуки шумного веселья. Видимо, идет еще один пеший парад. Она торопливо подкатила кресло к раковине и принялась смывать кровь. Ей надо успеть на балкон к тому времени, когда приблизится парад Рекса. Этого она пропустить не могла.Рексфорд Фейн уже давным-давно перестал ходить на масленичные парады. Он не любил большие скопления народа. Разве что в собственном доме, где он был полновластным хозяином. Анонимность, характерная для огромной толпы незнакомых людей, его даже несколько пугала. И в этом году, несмотря на то что он возглавлял свиту Рекса, Рексфорд Фейн отчаянно сопротивлялся всем попыткам уговорить его ехать на одной из платформ. В конце концов, вполне достаточно того, что сегодня вечером ему придется присутствовать на балу Рекса.Поэтому сразу после полудня он устроился в кабинете на первом этаже, позаботился о том, чтобы сигары, стакан бербона и кувшин с водой находились под рукой, и приготовился наблюдать за парадом по телевизору.Он выключил звук, чтобы его не раздражал весь этот шум и гам, и следил только за изображением. В какой-то момент зазвонил телефон, но трубку он поднимать не стал. Прозвонив дважды, телефон смолк, и он предположил, что трубку снял кто-то из домашних.Хотя за исключением лишь одного все остальные слуги были отпущены. Однако Одри была еще дома — как предполагал Фейн, у себя в комнате наверху.Спустя несколько минут после того, как он включил телевизор, к нему в кабинет ворвалась Одри. Она была возбуждена, щеки горели, глаза так и сверкали.Одета она была в светло-зеленую мини-юбку, белую блузку с глубоким вырезом и бежевые замшевые сапоги.Приплясывая, она бежала к нему, и Фейн следил за ней влюбленным и восхищенным взглядом. Она была чертовски привлекательной девчонкой, его дочь.Однако он счел необходимым ворчливо заметить:— С этой твоей блузкой надо бы поосторожнее, девочка. А то как бы сиськи не вывалились. Сдается, лифчика на тебе ведь нет. Впрочем, ты его никогда не носишь.— Какой же ты грязный старикашка, папка! — притворно обиделась Одри. — Подсматриваешь в декольте собственной дочери!— Подсматриваешь! — фыркнул Фейн и пыхнул сигарой. — Да ты такое носишь, что даже слепой углядел бы, что у тебя под блузкой ничего нет! А чего это ты так развеселилась?— Мартин звонил. Перед уходом на парад. Сказал, что нам нужно встретиться сегодня днем после парада. Сказал, что у него для меня есть кое-какие новости. По телефону ничего больше не стал говорить, но моя женская интуиция подсказывает, что это связано с Ракель. Могу поспорить, что он попросил у нее развод!Фейн помахал рукой перед лицом, разгоняя сигарный дым.— Не заводись так, девочка. Может быть все что угодно. Может, он, например, просто хочет… — он сладострастно ухмыльнулся, — пообжиматься маленько.— А ты действительно грязный старикашка!— Может, и грязный, но не такой уж и старикашка, так и знай… Как бы то ни было, если он хочет развестись, сегодня вечером мы ему поможем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31