Они посмеялись вместе, потом Поль сказал:
— Я хотел бы позвонить сейчас импресарио Фарлея. Я смог бы обрисовать ему общие черты нашего плана и договориться встретиться завтра.
Ларри ухмыльнулся:
— Мне нравится такой энтузиазм. Действуй. У меня есть еще одна идея. Я знаю одного парня с телевидения, который в свободное время читает греческие трагедии. Дай мне общие наброски фильма, а я покажу ему. Если они там смогут что-нибудь выделить на съемки, у тебя будет отличный бюджет. — Он поднялся. — Я буду у себя в офисе, если понадоблюсь тебе.
Импресарио Фарлея, Луи Гласе, колебался.
— Завтра я улетаю в Париж, — сказал он. — Полетите со мной? Ничего не буду обещать, но мы сможем поговорить в самолете.
«Он согласится», — подумал Поль. Луи не смог скрыть волнения. Последние «подвиги» его клиента были неважными, и ему нужно было что-то новенькое.
Он сел и мысленно вернулся к тем сценам, которые представлял, разговаривая с Ларри. Они были настолько яркими, как будто он уже видел их наяву. Все, что касалось фильма, оживало у него перед глазами. Поль удивлялся сам себе. После того как он всю жизнь использовал фотокамеру, снимая застывшие сцены, он почувствовал волнующую свободу движения и звука и возможность показать сразу несколько событий вместе. Неважно, сколько души он вкладывал в свои лучшие фотографии, которые сделал до того, как стал фотографировать светское общество; они не могли сравниться с жизненной силой фильма. Ему казалось, что он покинул отчий дом и перед ним открылся весь мир и возможность творить.
Первый фильм «Голд—Дженсен продакшнз» был закончен через полтора года после того, как эта компания была организована. Он прошел почти незамеченным. Его показали в нескольких кинотеатрах, несколько критиков вскользь упомянули о нем, небольшой круг людей посмотрели его, но, уходя из кинотеатра, обсуждали не его достоинства и даже не его недостатки, а куда они пойдут, чтобы выпить бокал вина, или будут ли спать в его или ее постели.
Через месяц Поль с Ларри просмотрели фильм еще раз в проекторной комнате у Ларри дома.
— Публика была права, — пробормотал Ларри. — Я бы тоже думал только о том, в чьей постели проведу ночь.
Поль даже не улыбнулся. Он не привык к неудачам и был сердит на себя.
— Какого черта мы его делали?
— Нас загипнотизировала уверенность в своих заслугах, — огрызнулся Ларри. — Со мной такое случалось, когда я возомнил себя гением, только начав заниматься рекламными роликами. И то же, черт бы меня побрал, случилось и сейчас. Удивляюсь только, что мы попались на эту удочку оба. Один из нас должен был заметить, что нас занесло не туда.
Фильм кончился, и зажегся свет. Расстроенные, они молча сидели в комнате.
— Давай посмотрим на фильм с другой стороны. Его нельзя назвать полной неудачей. Ты пробовал руку, учился… какого черта, ведь ты учился работать. Для человека, который до этого ни разу в жизни не держал камеру в руках, ты справился отлично. Я с легким сердцем благословляю тебя на следующий фильм, а сам возвращаюсь к своим несчастным роликам, которые оплатят наши счета. Конечно, я постараюсь быть рядом, сколько смогу. Пива? — Он протянул бутылку и открывалку.
— Спасибо. — Поль вытянул ноги. — Вывод один. Я должен немного сузить поле деятельности, не разбрасываться. Есть в этом что-то общее с фотографией, что ни говори.
— Подразумевая…
— Подразумевая этим, что, когда я фотографирую какой-то предмет, я придвигаю его ближе, чтобы увидеть, что делает его единственным в своем роде, и стараюсь найти средства, чтобы его уникальность заметили и другие. То же самое я хочу сделать в фильме: приблизить что-то одно и показать, почему это что-то уникально. Слишком многое происходит вокруг; как можно сделать фильм в таком хаосе?
— Это жизнь, друг мой. Большинство из нас пытаются найти в ней свое место.
Поль улыбнулся:
— Я тоже. Почти всегда.
— Так что же ты хочешь сделать?
— Делать профили, то есть строить каждый фильм вокруг одного человека и, используя его или ее историю, рассказать о городе, или о профессии, или о чем угодно, даже о целой стране. Это позволит мне сфокусироваться на чем-то определенном. А публика получит или кумира, или героя, которого возненавидит.
Лицо Ларри было задумчивым.
— Давай еще немного обсудим этот вариант.
Чем больше они говорили, тем больше эта идея захватывала Ларри. Они размышляли над этим в день, когда прочли заметку в колонке сплетен о Бритте Фарлее и она подогрела их интерес: на истории Фарлея можно показать историю многих знаменитостей в шоу-бизнесе, а крупным планом историю одного героя, его взлет, и падение, и, возможно, снова взлет.
Через день, после разговора Поля с Луи Гласом, он полетел с ним в Нью-Йорк, а затем в Париж. Они использовали время, чтобы познакомиться. Луи рассказывал о Фарлее, особенно о том, что тот был очень расстроен ограблением квартиры, хотя уже и оправился от шока. Затем они стали обсуждать предложения Поля. К тому времени, когда они подлетали к Парижу, Луи полностью одобрил идею создания фильма, а также первые наметки сценария.
Когда они добрались до квартиры Фарлея, он уже ждал их. Луи успел поговорить с ним по телефону накануне вечером и рассказал ему о фильме.
— Вы имеете в виду документальный фильм, верно? — спросил он, когда пригласил их в гостиную. Его голос был глубоким и густым, как старое вино. Одна из его бывших жен сказала как-то, что слышать его голос было почти так же приятно, как и переспать с ним. После развода, однако, она сказала, что слушать все же лучше.
В углу комнаты на кресле свернулась калачиком молоденькая девушка с испуганными глазами. Фарлей не представил ее, и она продолжала молча сидеть там на протяжении всей их беседы.
— Документальный фильм, — сказал он, растягивая слова. — Эту бодягу нам показывали в школе: какие-то профсоюзы или как строят собор. Или что-то о северных медведях, живущих на полюсе. Вы хотите снимать меня с северными медведями?
— Мы будем снимать вас с другими знаменитостями, — бодро сказал Поль. — Публика хочет знать о внутренней жизни своих любимых звезд.
— Публика слишком глупа, чтобы понимать, где внутренняя, а где внешняя сторона, — небрежно заметил Фарлей.
— Вы не слышали от него этих слов, — вмешался Луи Гласе. Фарлей бросил взгляд в его направлении, но промолчал. Он полагался на своего импресарио и был уверен, что тот всегда вытащит его из любой неловкой ситуации, в которые он попадал благодаря своему языку.
— Красивая квартира, — сказал Поль, оглядывая длинную комнату, забитую богатой мебелью. Высокие окна были открыты, и в них проникал мягкий воздух июньского утра, и он посмотрел вниз с высоты третьего этажа и через кроны деревьев увидел авеню Фош. — Трудно поверить, что к вам забрались воры. Вы живете так высоко.
— Залезли не через окно. — Фарлей почти зарычал. — Этот подонок вошел через входную дверь, как хозяин. Ничего не было вскрыто, взломано, поцарапано, ничего не отодвинуто. У него явно были ключи, у этого негодяя. Просто пришел, как будто он хозяин… моей квартиры, где живу я! Посягнул на мой дом, где я…
Он внезапно замолчал.
«Прячусь, — закончил Поль за него фразу. — Твой дом, где ты прячешься. А когда грабитель проник в дом, ты почувствовал себя незащищенным, как будто лишился места, где можно спрятаться. Поэтому ты и начал снова принимать кокаин и пьянствовать. Прошло уже пять дней с момента кражи, Луи утверждал, что он уже оправился, но это несколько не соответствовало действительности.
Он взглянул на Луи и, встретившись с ним взглядом, подумал, что, возможно, они поняли друг друга. Фарлей вообще не отличался спокойным характером, но на первых четырех концертах по стране был в хорошей форме. Луи и его помощники, вероятно, смогут продержать его в форме до конца турне, чтобы дать Полю возможность закончить фильм о нем.
— Давайте поговорим о фильме, — предложил Поль, стараясь говорить непринужденно. — Мы хотим показать вашу ежедневную жизнь, прикоснуться к вашей работе, игре, услышать ваши беседы с друзьями, другими певцами и актерами, с любым человеком, которого вы знаете. Как и откуда берете идеи для своего творчества. Мы хотим, если вы не будете возражать, следовать за вами повсюду, присутствовать на ваших собраниях и репетициях, быть с вами в ночных клубах… — Фарлей с тревогой взглянул на него, и Поль поправился — …В ресторанах, за кулисами на ваших представлениях. Пройдет совсем немного времени, и вы забудете, что мы рядом. Мы используем кадры ваших телевизионных выступлений, чтобы рассказать о вашем прошлом, мы будем брать интервью у людей, которые знают вас многие годы. Ну как, нравится?
— Извините меня, — неожиданно произнес Фарлей и двинулся в сторону ванной комнаты.
Луи сделал жест, чтобы остановить его, но, пожав плечами, убрал руку.
— У него проблемы с желудком, съел что-то не то, — объяснил он Полю.
Все молчали, пока Фарлей не вернулся в комнату.
— Извините, не хотел быть невежливым, но если приспичит, то приспичит. — Под носом у него была заметна краснота. — Так что вы говорили?
— Я говорил об интервью у людей, которые…
— Ах да. Интервью. — Широко улыбаясь, он кивнул головой. — Никаких проблем. Если вы будете брать интервью у людей, которые ко мне хорошо относятся. Но я буду против, если вы собираетесь разговаривать с людьми, у которых на меня зуб.
Поль наклонил голову, и Фарлей воспринял это как знак согласия. Они стали обсуждать турне, которое должно было возобновиться через несколько дней, причем и Поль и Ларри всячески старались удержать Фарлея от пространных воспоминаний и анекдотов Они были похожи на пастухов, подумал Поль все время подталкивая Фарлея в нужном направлении, не давая ему потеряться в чаще своих путаных мыслей. Это заняло у них еще два часа, но наконец Фарлей, Луи и Поль стали составлять неофициальный договор между ними, затем поднялись и стали прощаться.
— Увидимся рано утром, — сказал Поль.
— Наша встреча продлится долго? — спросил Фарлей. Его голос был скрипучим, а глаза горели неестественным блеском. Поль попытался вспомнить, сколько раз Фарлей бегал в ванную комнату во время разговора, два или три, но вспомнить не мог.
— Пока вам не надоест рассказывать, — ответил он. — Я умею слушать, а нам предстоит узнать от вас о сорока годах вашей жизни.
— Тридцати семи, — машинально поправил его Фарлей. Они помолчали. — Да, еще одно, — весело начал он. — Я с удовольствием буду рассказывать о себе. Всегда делаю это с удовольствием. Люблю поговорить на эту тему. Тем более что моя жизнь — это не просто жизнь, а нечто большее. Есть что рассказать, поверьте! Взять хотя бы это турне, которое мы совершаем! Великий поход против голода на тысячу лет вперед! Только подождите! Материала обо мне вам хватит на двадцать четыре серии, причем отличного материала! И я весь перед вами! Абсолютная честность — вот мой девиз! — Он изобразил знаменитую на весь мир кривоватую ухмылку. — У многих одни лозунги, у меня же собственное кредо. Я следую ему на все сто процентов. Если, конечно, мне в этом немного помогают со стороны, — добавил он, подмигнув.
В такси Поль сделал некоторые пометки в блокноте, чтобы восстановить их беседу позже, когда сможет записать ее полностью. Вспоминая, что Фарлей взял с него слово не брать интервью у тех, кто имеет зуб на него, Поль подумал о том, что Фарлею доверять нельзя.
Ему нужен не документальный фильм, а рекламный ролик.
Но это его, скорее, позабавило, чем раздосадовало. Фарлей был не первым и не последним, кто хотел бы спрятать от публики свои неблаговидные поступки. Они смогут сами найти уйму народа, у которых возьмут интервью, и не полагаться только на тех, которых порекомендовали им Луи и Фарлей.
Обдумывая это и делая пометки, он чувствовал волнение от предвкушения нового дела. Он сделает все, чтобы фильм получился. Все было ему в новинку, он получал удовольствие от работы, от стараний соединить в одно целое свои мысли и образы, чтобы создать общую картину, плохую или хорошую, обычную или оригинальную. Эта работа так же радовала и стимулировала его, как и то, чем он занимался раньше. «Мне это нравится, — думал он. — Переносить жизнь людей, их лица на экран, показывать то, что они не всегда готовы раскрыть миру, и оживлять на экране их рассказы».
В течение последующих дней, которые он проводил в беседах с Фарлеем, замысел фильма все более определялся и расширялся. Они садились в его гостиной, а оператор тихо устраивался в углу комнаты, и беседовали весь день напролет. И так каждый день. К тому времени, когда он вернулся в Калифорнию, у него сложился довольно четкий план фильма с определенным запасом времени и места на пленке для чего-то непредвиденного. Поль записал сценарий в блокнот с отрывными страницами, там же были записаны имена людей, подготовленные его секретаршей, у которых он собирался брать интервью. Когда же через две недели начались съемки в Нэшвилле, он завел новый толстый блокнот, который со временем распухнет от записей, потеряет внешний вид, уголки страниц обтрепятся, потом его сменят другие, по мере того как пролетят месяцы. Когда фильм будет закончен, все блокноты будут исписаны до конца, храня жирные пятна от еды, горчицы и кофе, оставленные во время обедов на ходу.
Ларри выкроил время, чтобы поехать в Нэшвилл с Полем.
— Нам пришлось отложить съемки рекламного ролика об очередном стиральном порошке, — рассказывал он, ко да они ехали из аэропорта в гостиницу. — Заболел пятилетний малыш, который должен был смотреть, как воркующие голубки, родители, радуются, что теперь их белье будет необыкновенно чистым. По-моему, ветрянкой. Поэтому мы должны немного подождать, или они будут искать другого ребенка. Эмилия не возражает, что ты снова уехал так надолго?
— Она очень занята, — неопределенно ответил Поль, вспомнив, что он живет в Лос-Анджелесе, где все много говорят особенно близкие друзья и компаньоны, добавив: — Мы собираемся съездить куда-нибудь, когда фильм будет закончен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106