По ее тону я понимаю, что разговор ее изрядно забавляет.
– Может, он не хочет быть так далеко от тебя? – предполагаю я весьма великодушно, как мне кажется, учитывая, что сама увлеклась ее парнем. А это именно увлечение, ничего больше. Правда.
Доминик поворачивает голову ко мне.
– Я предложила ему перевестись вместе с ним, – бесцветным тоном говорит она.
– А. Ну, его мама живет в Хьюстоне, так? Может, он не хочет уезжать от нее?
– Дело не в этом, – говорит Доминик. – А в том, что если он подаст заявление о переводе в Париж, и заявлению дадут ход, ему придется ехать. И тогда он застрянет тут и уже не сможет сделать карьеру, о которой мечтает.
– А о какой карьере он мечтает? – спрашиваю я.
– Он хочет, – Доминик наклоняется за бутылкой с водой, делает глоток и только после этого заканчивает: – стать доктором.
– Доктором? – Люк ни словом об этом не обмолвился в поезде, когда я разглагольствовала о банкирах-инвесторах. – Правда? Но это же здорово! Доктора – они же лечат людей.
Доминик смотрит на меня так, словно я сказала что-то очень банальное. Что, собственно, я и сделала.
Но она, видно, еще не поняла, что я обычно говорю первое, что приходит в голову. Серьезно. Это как болезнь.
– Я хотела сказать, что врачи очень важны, – поспешно добавляю я. – Для общества. Потому что без них мы были бы… больными.
Я смотрю, какое впечатление произвело на нее мое блестящее умозаключение. Доминик приподнимается на локтях – хотя от этого движения ее грудь загадочным образом даже не шелохнулась – и обращается через меня к Шери.
– Твоя подруга, по-моему, слишком много говорит.
– Да, – соглашается Шери, – у Лиззи есть такая особенность.
– Извините, – говорю я, чувствуя, что краснею. Но затыкаться вовсе не собираюсь. Я просто физически не способна на это. – Но почему Люк не идет в медицинскую школу? Ведь не из-за того, что врачи мало зарабатывают. – Люк, которого я знаю – который дал мне, совершенно незнакомому человеку, выплакаться у него на плече и поделился орешками, – никогда не станет выбирать профессию, исходя из того, сколько он сможет зарабатывать.
Или станет?
Нет, ни в коем случае. «Хьюго» вместо «Хьюго Босс»! Я вас умоляю! Это выбор человека, который личный комфорт ставит выше стиля…
– Это из-за стоимости обучения? – спрашиваю я. – Уверена, родители Люка поддержали бы его, пока он учится. А ты не хочешь поговорить с его мамой и папой об этом?
На лице Доминик отражается вся гамма чувств – от легкого отвращения ко мне до полного ужаса.
– С какой стати я буду делать это? – она совершенно растерялась. – Я хочу, чтобы Люк переехал в Париж вместе со мной и работал в «Лазард Фрер», чтобы мы могли превратить это местечко в пятизвездочный отель, получать хорошую прибыль и приезжать сюда на выходные. Я не хочу быть женой врача и жить в Техасе. Неужели не понятно?
– Э… нет, – отвечаю я и про себя думаю: «Ух ты! Вот девушка, которая точно знает, чего хочет. Она точно не сомневалась бы, ехать в Нью-Йорк, не имея диплома, работы и жилья, или нет. На самом деле она сожрала бы этот Нью-Йорк с потрохами».
В этот момент с кухни возвращается Агнесс, неся тарелку с бутербродами.
– Voil?, – чрезвычайно довольная собой, она вручает мне свое творение.
А это ни больше ни меньше батон, разрезанный пополам и намазанный…
– Херши! – кричит Агнесс, радуясь, что произносит единственное известное ей слово на английском.
Мне всучили бутерброд с шоколадом! Агнесс протягивает тарелку Шери. Та мельком смотрит на нее и говорит:
– Нет, спасибо.
Пожав плечами, Агнесс предлагает тарелку Доминик. Девушку, кажется, ничуть не смущает, что подруга ее босса сидит полуголая, и это еще раз доказывает: французы – какого бы возраста они ни были – относятся к наготе куда проще, чем я.
Доминик бросает взгляд на тарелку с бутербродом, ее передергивает, и она говорит:
– Боже. Нет.
Что ж, может, она и не съест Нью-Йорк – слишком калорийно для нее.
Агнесс еще раз пожимает плечами, берет бутерброд с тарелки и устраивается на шезлонге. Она кусает бутерброд, и хрустящие крошки рассыпаются ей на грудь. Агнесс жует и при этом довольно улыбается мне.
– C'est bon, ?a, – говорит она, показывая на бутерброд. Ну разве тут откажешься? Не хочется ранить чувства девушки.
Остается только одно – я кусаю это калорийное чудовище.
Да, без всяких сомнений, это самый вкусный бутерброд, который я только ела.
А еще я уверена, Доминик – если б ей дали запустить деловые коготки в это местечко – непременно запретила бы такие бутерброды! Женщинам, восстанавливающимся после липосакции, категорически не рекомендуется давать бутерброды из французского багета с шоколадной пастой! Я уверена, Доминик обдумывает это, хотя в этот момент берет бутылочку с кремом от загара и решительно намазывает себе грудь.
Агнесс и ее бутерброды с шоколадной пастой скоро уйдут в прошлое, если Доминик станет на тропу войны с Мираком.
Если, конечно, кто-нибудь ее не остановит.
– Леди.
Я чуть не давлюсь куском бутерброда. На дальнем конце бассейна появляются Чаз с Люком, потные и перепачканные после стрижки веток вдоль дороги.
– Салют! – Доминик машет им загорелой рукой. Грудь ее, как я замечаю, при этом даже не колыхнется. Вот уж чудо гравитации.
– Привет, мальчики, – говорит Шери.
Я в виде исключения ничего не говорю, поскольку никак не могу проглотить кусок бутерброда.
– Ну что, девочки, вы хорошо проводите время? – интересуется Чаз. Он улыбается, и я знаю почему. Из-за полуобнаженной Доминик. Невозможно не заметить удивленный взгляд, который он бросает на Шери. Та отвечает лишь:
– О, мы классно проводим время. А вы?
– Тоже, – отвечает Чаз. – Только мы, пожалуй, сначала окунемся, чтобы немного освежиться. – При этом он сдирает с себя рубашку.
Надо отдать должное Чазу: несмотря на диплом философа, у него атлетическая фигура.
Но Люк – как мне прекрасно видно, когда он секундой позже тоже снимает рубашку, – являет собой еще лучший образчик мужской атлетичности. На его прекрасном загорелом, мускулистом теле нет ни грамма жира.
ПЛЮХ! Парни ныряют в искрящуюся воду, не трудясь даже снять шорты.
– Боже, как хорошо, – говорит Чаз, выныривая. – Шер, иди сюда.
– Твое желание – закон для меня, господин. – Шери откладывает книгу, встает и тут же ныряет. Брызги от нее попадают на Доминик, и та брезгливо отряхивается.
– Доминик, – зовет Люк, вынырнув в глубокой части бассейна. – Иди сюда, водичка отличная.
Доминик тараторит что-то на французском. Я не очень хорошо понимаю, что именно, но несколько раз слышу слово cheveux. Я пытаюсь вспомнить, это волосы или лошади. Почему-то мне кажется, что Доминик вряд ли говорила о лошадках.
Шери подплывает к краю бассейна, кладет руки на бортик и кивает мне.
– Лиззи, ты должна нырнуть. Вода просто потрясающая.
– Дай доесть бутерброд, – отвечаю я, все еще трудясь над жуткой – но такой грешно вкусной – стряпней, которую всучила мне Агнесс.
– Тогда подожди полчаса после еды, – дразнит меня Люк. – Ты же не хочешь, чтобы у тебя начались спазмы.
К счастью, рот у меня занят, и я не могу спросить его: Если они у меня начнутся, ты спасешь меня, Люк? Флирт совершенно неуместен, ведь его девушка сидит тут же, рядом со мной. Топлесс.
И в таком виде выглядит куда лучше, чем я – даже в самых смелых своих мечтах.
– А, новая девушка!
Я чуть не давлюсь, услышав за спиной мужской голос с сильным французским акцентом. Оборачиваюсь и вижу пожилого джентльмена в белой рубашке и брюках хаки на стильных подтяжках.
– Ммм, – мычу я, поспешно проглатывая, – здравствуйте.
– Это та самая новая девушка? – спрашивает он у Доминик, показывая на меня.
– Ах, да, месье. Это Лиззи, подруга Шери, – отвечает Доминик подчеркнуто вежливо.
– Enchant?, – говорит мужчина, поднося мою руку – ту, что не сжимает остатки шоколадного бутерброда, – к губам, но не касаясь ее. – А я – Гильом де Вильер. Не хотите ли взглянуть на мою винодельню?
– Папа, – говорит Люк, поспешно выбираясь из бассейна. – Лиззи не хочет прямо сейчас смотреть твои виноградники. Она загорает.
Так, значит, этот очаровательный пожилой джентльмен – отец Люка. Не могу сказать, что вижу разительное сходство между ними. У Люка темные вьющиеся волосы, а у месье де Вильера – редкие и совершенно белые.
Но у него такие же, как у Люка, карие с искоркой глаза.
– Нет-нет, – говорю я и тянусь за сарафаном. – Я очень хочу взглянуть на вашу винодельню, месье де Вильер. Я столько о ней слышала, а вчера еще и имела удовольствие попробовать ваше шампанское…
Месье де Вильер польщен.
– По правилам нельзя называть его шампанским, если оно не было приготовлено в провинции Шампань. То, что я готовлю, можно называть игристым вином.
– Что ж, – говорю я, слизнув с ладони остатки шоколада, чтобы обеими руками натягивать сарафан, – в любом случае это было вкусно!
– Merci, merci! – восклицает месье де Вильер. Люк подошел к моему шезлонгу. Вода с него капает на ноги Доминик, провоцируя ее раздраженный взгляд. Обернувшись к сыну, месье де Вильер добавляет:
– Мне нравится эта девушка!
– Тебе не обязательно идти с ним, – говорит Люк. – Не давай ему запугать себя. Он у нас этим славится.
– Я хочу пойти, – улыбаюсь я. – Никогда раньше не бывала на винодельне, хотелось бы взглянуть, если у месье де Вильера найдется время.
– У меня куча времени! – восклицает отец Люка.
– На самом деле, нет, – замечает Доминик, взглянув на свои золотые часики. – Биби будет здесь меньше чем через два часа. Разве вам не надо…
– Нет, нет, нет, – заявляет месье де Вильер. Он берет меня за локоть, чтобы поддержать, пока я надеваю сандалии. Или чтобы не дать мне сбежать. А мне именно это хочется сделать, учитывая, что отец Люка ведет этот разговор с полуголой девушкой сына.
Я пытаюсь представить ситуацию, в которой чувствовала бы себя совершенно комфортно с голой грудью перед отцом кого-нибудь из моих бывших, и у меня не получается.
– Мы по-быстрому, – обещает месье де Вильер Доминик.
– Я пойду с вами и проконтролирую, чтобы так и было, папа, – говорит Люк и берет полотенце, которое ему протягивает Агнесс. – Не хочу, чтобы ты утомил Лиззи до смерти в первый же день.
О! Люк идет с нами. Скучно не будет! Пока мы удаляемся от бассейна и движемся к винодельне за главным домом, я понимаю, что Люк забыл свою рубашку. Все-таки в обнаженных торсах определенно что-то есть.
Индустриальная революция принесла с собой не только паровой двигатель и осознание необходимости чередовать азотофиксирующие и злаковые посевы. Нет! Середина 1 850-х увидела изобретение куда более важное и полезное для человечества. Кринолин, или юбка на каркасе. Получив возможность войти в клетку из стальных колец, вместо того чтобы облачаться в тонны и тонны нижних юбок, дабы придать юбке требуемый модой объем, женщины повсеместно обрели свободу передвигать ногами.
Но то, что поначалу казалось гениальной находкой, вскоре оказалось фатальной ошибкой для многих ничего не подозревающих сельских девушек. Кринолин привлекал не только ненужных поклонников, но и молнии. Это он стал виной того, что сотни и сотни девушек во время грозы превращались в пылающий факел.
История моды. Дипломная работа Элизабет Николс
15
Человек, воистину говорящее животное, единственный, кому для продолжения рода нужны разговоры… В любви разговор важнее, чем что-либо еще. Любовь – самое словоохотливое из всех чувств и в большой степени состоит из разговоров.
Роберт Мусиль (1880–1942), австрийский писатель
Прекрасно. Еще только полдень, а я уже пьяна. Но не по своей вине! За весь день я выпила кружку капуччино и съела шоколадный бутерброд да несколько пыльных и не очень спелых виноградин, которые месье де Вильер сорвал для меня, пока мы осматривали виноградники.
А потом, когда мы перешли в винодельню, отец Люка все наливал и наливал мне вино из разных дубовых бочонков, заставив перепробовать все. Через некоторое время я попыталась отказаться, но у него был такой огорченный вид!
И он был так добр ко мне – провел по всем виноградникам и по ферме. Терпеливо ждал, пока я гладила бархатный нос лошади, высунувшей голову через каменную изгородь. Я визжала от восторга, обнаружив обладателей тех колокольчиков, которые слышала раньше (это и впрямь оказались коровы – целых три штуки, – снабжающие молоком шато).
Потом появились собаки, жаждущие поприветствовать хозяина – бассет-хаунд по имени Патапуф и такса Минуш. От меня потребовали покидать им палку – хотя бассет, бросаясь за ней, запутывался в собственных ушах. Я узнала в подробностях всю историю жизни друзей человека.
А еще надо было поздороваться с фермером, пожать мозолистую руку и выслушать его абсолютно непонятный французский. Позже месье де Вильер спросил, поняла ли я хоть что-нибудь, и дико хохотал, когда я ответила, что ни слова.
Потом надо было покататься на тракторе и узнать историю здешних мест – не удивительно, что я захмелела. А ведь было еще десять сортов вина! И все такие потрясающе вкусные.
И вот теперь у меня слегка кружится голова.
Или это из-за близости Люка? К сожалению, он сходил в дом, переоделся в свежую рубашку и джинсы и только потом присоединился к нам.
Но волосы у него по-прежнему влажные, и мокрые пряди так маняще прилипают к загорелой шее, что когда мы катались на тракторе, мне нестерпимо хотелось его обнять. Даже сейчас, в полумраке винного подвала, я то и дело смотрю на его обласканные солнцем руки и гадаю, каково это будет прикоснуться к ним кончиками пальцев…
О господи, да ЧТО ЭТО СО МНОЙ? Наверное, я точно напилась. Ведь он же ЗАНЯТ. Причем занят девушкой, гораздо красивее и совершеннее меня.
К тому же я ведь только-только рассталась с Энди.
И все же не могу отделаться от мысли, что Доминик не подходит Люку. И дело тут вовсе не в ее сандалиях. В конце концов многие в общем-то приятные люди носят чрезмерно дорогую обувь.
И не в том, что Доминик собирается переделать Мирак в отель. И не в том, с каким презрением она относится к мечте Люка стать врачом (конечно, он не делился со мной своей тайной мечтой, поэтому приходится верить Доминик на слово, что такая мечта вообще есть).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31