Ей почудился тихий вздох облегчения. Или не почудился?Вокзал кишмя кишел людьми в военной форме, беженцами с баулами и узлами, плачущими детьми. Казалось, вся Эривань собралась сегодня здесь. Пронзительные гудки паровозов, отрывистые выкрики команд, многоголосый говор тысяч людей добавляли к ощущению хаоса и бестолковой сумятицы. Марго в отчаянии пыталась проложить себе дорогу в толпе. Как глупо все выходит в жизни, как фатально! Сначала она никак не могла придумать удобоваримый предлог, чтобы улизнуть из дому, не вызвав ненужных подозрений, хотя она и сама не понимала толком, почему должна лгать и изворачиваться. Потом долго не попадался извозчик, потом эта безумная толпа. «Я опоздала, — в отчаянии подумала она. — Опоздала, а он ждет меня, и как знать, может быть, я сегодня видела его в последний раз. Нет, нет, нельзя так думать! Это дурная примета. Я найду его, должна найти», — твердила себе Марго, с каждой минутой осознавая все четче бессмысленность своих усилий. Вокруг бурлила толпа солдат, все на одно лицо. Поразительно, как военная форма превращает людей в близнецов, словно вылупившихся из одного яйца. Пронзительный гудок паровоза заставил ее вздрогнуть. Раздалась команда «По вагонам!». Все сразу куда-то бросились, заторопились, застучали сапогами. Вокруг Марго закрутился водоворот человеческих тел. Она крепко вцепилась в фонарный столб, чтобы и ее не унесло вместе с ними.Пытаясь удержаться, она вскарабкалась на цоколь фонаря и посмотрела поверх голов. И сразу увидела Дро. Он висел на подножке вагона и отчаянно вглядывался в толпу.— Дро! Дро! — завопила Марго что есть силы. — Я здесь.Непонятно каким чудом, но он услышал ее, нашел ее глазами и, сорвавшись с подножки, бросился к ней. Его тут же закрутило, завертело в толпе, и Марго мигом потеряла его из виду.Она бессильно прислонилась пылающим лбом к столбу, который послужил ей таким надежным убежищем. «Ну вот и все, — подумала она, закрывая глаза. — Теперь мне уже не найти его. Хорошо хоть он знает теперь, что я сдержала слово и пришла». Чьи-то сильные руки обхватили ее за талию и потянули вниз. Она попыталась высвободиться, но лишь потеряла опору и упала в объятия… Дро. Он целовал ее лицо, как умирающий от жажды пьет спасительную воду. И она отвечала ему, бессильная сопротивляться его всепоглощающей страсти. Дыхание ее пресеклось, голова кружилась.— Марго! — шептал он, как во сне. — Моя единственная, неповторимая любовь, моя девочка. Скажите, что будете ждать меня, скажите это сейчас, и я обязательно вернусь.— Я буду ждать вас, Дро, — сказала Марго, глядя ему прямо в глаза. — Что бы ни случилось, я буду ждать вас. Вот, возьмите.Она протянула ему маленький, шитый цветным бисером кисет.— Я знаю, что вы не курите, но это я сама вышивала. Он бережно взял у нее кисет и прижал к губам.— Ради этого стоит закурить, — сказал он, улыбаясь.— Не надо. Пусть он просто будет у вас.— До самой смерти.— По ваго-о-о-нам!Дро в последний раз обнял ее и прильнул губами к ее губам.— На всю жизнь люблю вас!Он повернулся, шагнул, и толпа поглотила его.— Я люблю вас, Марго! — донесся до нее его крик.Марго подняла дрожащую руку и перекрестила то место, где он только что был. Губы ее сами шептали слова молитвы. «Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое…»Потянулась однообразная череда серых дней, дней томительного ожидания вестей с фронта. Победоносное наступление русской армии на турецком фронте в январе 1915 года захлебнулось, и началось мучительное топтание на месте, позиционная война, выматывающая силы и нервы. Турецкие власти решили воспользоваться представившейся возможностью и раз и навсегда избавиться от армян. Под предлогом готовящегося армянского восстания началось уничтожение гражданского населения, какого еще не знала история. Мир содрогнулся от страшного слова «резня». Черная туча накрыла турецкую Армению. Турки врывались в армянские кварталы городов, в армянские деревни, резали, насиловали, жгли, грабили. Вспарывали животы беременным женщинам, рубили саблями детей и беспомощных стариков. Оставшихся в живых под палящим солнцем, без еды и питья гнали в Месопотамию. Исключения не делали ни для кого, ни для больных, ни для немощных. Отчаявшиеся женщины разбивали головы своих детей о камни, чтобы избавить их от нестерпимых мук. Люди тысячами и тысячами гибли на этой дороге смерти. За один только 1915 год было уничтожено более полутора миллионов человек. Реки стояли красными от крови, заваленные горами изуродованных тел. Когда послу Соединенных Штатов Америки Моргенау удалось наконец добиться аудиенции у одного из правителей Турции Энвера-паши, чтобы выразить ему протест по поводу бесчеловечного уничтожения армян, тот только цинично развел руками: «Можете не беспокоиться. Погромов больше не будет, ибо уже нет армян»В этот страшный год в жизни Марго произошло знаменательное событие, которое привлекло бы всеобщее внимание, не будь на устах и в головах у всех одно только слово — война. Она закончила гимназию первой в классе, с золотой медалью. Все прошло тихо и незаметно, без торжественной церемонии награждения, без традиционного выпускного бала, без роскошного платья из брюссельских кружев, которое когда-то обещала ей мать. Ни она, ни Марго даже не вспомнили об этом. Большая общая беда вытеснила все милые сердцу приметы нормальной жизни, не оставив даже ностальгических отголосков. Они не обсуждали, что ей делать дальше, не мечтали, как бывало, не строили планов. Париж, Италия, уроки вокала — все эти сногсшибательные проекты, вчера еще казавшиеся такими реальными, были надежно похоронены в закоулках памяти.Марго убрала медаль в бархатной коробочке в стол и вслед за матерью пошла на курсы медсестер. Елизавета Петровна не возражала более. Раненые все прибывали, госпитали были переполнены. Поговаривали, что даже дочери царя ухаживали за ранеными.Сабет уехала в Тифлис учиться в политехническом, звала с собой Марго, но та категорически отказалась. Какая может быть учеба! Она с головой ушла в новую работу. Марго сильно изменилась за этот год, повзрослела, обрела новую, неуловимую женственность. Под белым платком медсестры, спадающим на плечи и плотно заколотым под подбородком, чтобы ни один волосок не выбился наружу, лицо ее светилось неизведанным доселе чувством, имя которому — сострадание. Она ловко делала перевязки, выносила судно, читала раненым книги, писала за них письма домой, пела, чтобы хоть как-то скрасить их страдания, дежурила по ночам. Она постепенно становилась незаменимой, и это новое чувство нужности и полезности придавало ей сил.От Дро за весь этот год она получила всего два письма, но это не сильно волновало ее. Почта работала из рук вон плохо, остальные вполне могли затеряться. Первое, датированное январем, было ярким и бодрым, энергия в нем била через край. Он писал ей об успешном продвижении своего полка и, уверенный в скорой победе, строил радужные планы. А еще он писал, что каждую ночь она является ему во сне, он слышит ее голос, целует руки и просыпается счастливый, сжимая в руке подаренный ею кисет. Читая эти пламенные слова любви и надежды, Марго сама подивилась своему спокойствию. Ничто не дрогнуло в ней. Все, что произошло между ними, осталось в той, другой жизни и не имело никакого отношения к тому, что происходило с ней сейчас. Она просто порадовалась, что он жив, здоров и полон сил.Мать застала ее за чтением этого письма, но со свойственным ей тактом ничего не сказала и ни о чем не спросила. Марго сама показала ей письмо. Ей не хотелось, чтобы между ними были какие-то недомолвки.Она спокойно встретила потемневший, встревоженный взгляд матери, полный вопросов, но ничего не сказала. Они молчали довольно долго. Наконец Елизавета Петровна не выдержала.— Ты любишь его? — спросила она чуть дрогнувшим голосом.— Не знаю, — честно ответила Марго. — Не знаю.— Но он пишет…— Я читала.— Он пишет о том, как ты провожала его. Это правда?— Да, я была там. Просто не могла не сделать этого для него.— Отправила солдата на фронт с прекрасными воспоминаниями?— В этом есть что-то дурное?— Но что будет, когда он вернется?— Я подумаю об этом, когда он вернется. Елизавета Петровна стиснула руки на коленях так сильно, что побелели костяшки пальцев.— Ты сама не понимаешь, с каким огнем играешь. Нельзя давать надежду такому мужчине, как Дро, не будучи уверенной в себе. Он этого не заслужил.Марго изумленно посмотрела на мать:— А я думала, что вы недолюбливаете его.— Только с тех пор, как поняла, что он влюблен в тебя не на шутку.— И давно это?— С того самого момента, как это произошло.Под недоумевающим взглядом дочери Елизавета Петровна почувствовала себя умудренной жизненным опытом старой дамой.— Такое чувство невозможно скрыть. По крайней мере от меня. Поэтому я так и беспокоюсь. Боюсь, как бы ты не совершила непоправимую ошибку. — Она говорила быстро и уверенно, как о чем-то давно обдуманном и выстраданном. — Он не для тебя, пойми это. Вы слишком похожи, чтобы быть вместе. Два таких темперамента не могут ужиться. Я знаю, что непонятно говорю, но это правда. — Она беспомощно развела руками. — Кроме того, он намного старше. Он уже взрослый, сложившийся человек, а ты еще не знаешь себя.— Но папа был еще старше, когда вы поженились, — заметила Марго.Этот неожиданно простой довод заставил Елизавету Петровну вздрогнуть. Одной фразой дочь, сама того не подозревая, отбросила ее в прошлое, далекое уже прошлое, когда она была не Елизаветой Петровной, а Лизонькой Стыковой, прелестной барышней семнадцати лет от роду. Она порхала, смеялась, не зная забот, пела очень мило. «Наша Патти», — говорила о ней с гордостью маменька.В тот год зима в Москве стояла холодная, ветреная. Но что с того печали в Рождество? Балы и карнавалы, один другого роскошнее, сменяли друг друга. Их блеск и пышность несказанно пленяли Лизу, ведь ее только стали вывозить в свет в этом сезоне. По общему мнению, она была его украшением. Высокая, тонкая, с царственной осанкой и лебединой шейкой, она легко и невесомо скользила по сверкающему паркету бального зала, закинув изящную руку на плечо очередного кавалера. Серые глаза ее, полуприкрытые темными ресницами, светились такой чистой, бьющей через край радостью, что невозможно было отвести взгляда. Это редкое сочетание светлых волос и темных бровей и ресниц придавало ее лицу изысканный аристократизм и редкое очарование. «Посмотрите на меня, — казалось, говорили ее глаза. — Разве не хороша я?» В своем шуршащем серебристом платье она напоминала прекрасную экзотическую бабочку, залетевшую на огонь и звуки музыки.Такой и увидел ее Георгий Сардаров, узидел совсем по-особенному и понял, что погиб. Никогда еще ни одна женщина не производила на него такого сильного впечатления, сродни удару молнии. Ему почудилось, что именно это пленительное лицо являлось ему во сне, и не будет теперь ему и минуты покоя.Лиза отдыхала между танцами вместе со своим кузеном Андреем. Веер трепетал в ее руке, наполовину закрывая лицо.— Скажи, кто это там у колонны? Смотрит на нас. Андрей посмотрел в ту сторону, которую она указала взмахом ресниц.— О-о, это новый Монте-Кристо. Редкий гость у нас в Москве. У него медные прииски где-то на Кавказе, поместья, виноградники. Богат как Крез.Лиза слушала его вполуха. Он, как всегда, говорил совсем не то, что она хотела услышать. Под пристальным взглядом агатовых глаз она заволновалась и даже, кажется, покраснела. Она украдкой, прикрываясь веером, поглядывала не незнакомого мужчину. Его стройная широкоплечая фигура, затянутая в черное, поражала врожденным изяществом и силой. Смуглое лицо с крупным орлиным носом и курчавой мушкетерской бородкой дышало умом и благородством. На такое лицо хочется смотреть и смотреть, не переставая. Посеребренные легкой сединой виски совсем не старили его, а, напротив, подчеркивали молодой блеск глаз.— Как ты думаешь, сколько ему лет? — спросила Лиза.— Лет сорок или даже больше. Совсем старик, — с беспечностью юности ответил Андрей. — В отцы нам годится.Неужели это правда? Ведь отец действительно уже старик, подумала Лиза, вспомнив его грузную фигуру и дряблые мешочки под глазами.Через неделю она увидела его снова. Она с маменькой отправилась к «Мюру и Мерелизу» посмотреть новые образцы испанских кружев. Магазин, красочно убранный к Рождеству, сиял огнями. Витрины переливались, мерцали и так и манили к себе. Погибель для женского сердца, особенно при их стесненных обстоятельствах. Лиза плохо разбиралась в этих делах, но знала, что финансы их находятся не в лучшем положении, имения заложены, перезаложены, и отцу еле-еле удается сводить концы с концами. Вернее, матери. Отец умел только тратить, а потом красочно угрызаться по этому поводу.В отделе кружев было людно. У прилавков толпились разодетые женщины, выбирали, оценивали, любовались. Маменька, со свойственным ей напором, протиснулась к прилавку, а Лиза осталась одна посреди зала. Она отошла в сторонку, где стояла золоченая рама, изысканно задрапированная кружевами. Они струились разноцветными волнами, расцветали причудливыми цветами, разлетались складками вееров. Лиза как зачарованная смотрела на это сказочное великолепие.— Вам нравится?Голос, неожиданно прозвучавший у нее за плечом, был густой, низкий, бархатный. Такой голос не заставит ни вздрогнуть, ни поежиться. Лиза, уже заинтригованная, повернулась, чтобы посмотреть на его обладателя. Это был он, тот самый таинственный Монте-Кристо. В безукоризненно сшитом пальто, с тонкой тростью с серебряным набалдашником он выглядел немыслимо элегантным. Его губы, очень яркие на смуглом лице, улыбались ей, обнажая белоснежные зубы. В руке он держал ее перчатку.— Вы обронили…Лиза взяла перчатку вдруг задрожавшими пальцами. Отчего она так волнуется? Ведь ничего особенного не происходит.— Благодарю вас.— Мы с вами встречались. На балу в Дворянском собрании.Лиза кивнула и тут же пожалела об этом. Ведь их не представляли друг другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37