— Нет ее… и считаю, слишком смело приходить сюда после всего!
— После чего всего?
О, пожалуйста, молодой, но зрелый, поднаторел в любовных делах. И меня, опытную женщину, чуть было не сбила с толку невинность, дремавшая в его голубых глазах, но я не поддалась.
— Вы, наверное, сами лучше знаете, о чем я говорю.
По правде говоря, прежде я обращалась к нему на ты, но на ты я могу быть с друзьями своей дочери, а с врагами всегда буду на вы.
— Что случилось?
— Простите, я занята.
Я выставила вперед кусок корейки и нож, Якуб наконец пошел к воротам.
Я заперла дверь и через кухонное окно увидела, как он прикрыл за собой калитку.
ПРОЩАЙ, ГОЛУБОЙ
Стало быть, он все-таки уезжает. Собственно, только вчера это до меня дошло. Наверное, вопреки всему во мне жила какая-то подлая надежда, что что-нибудь случится. Например, Адам встанет в дверях, оглядится и скажет: «Я никуда не еду, не хочу расставаться с тобой».
Тося помирилась с Адамом, извинилась, дала обещание больше не курить, но была очень раздраженной. Адам извинился, что не уладил этот вопрос с ней, а бросился ко мне. И разумеется, теперь они вдвоем против меня, но это лучше, чем если бы были друг против друга; они обнялись, но у меня почему-то защемило сердце.
Мы не спали всю ночь. Чемоданы уже в прихожей — мой желтый и Адасика в голубую клеточку, — паспорт и билет на столе, чтобы не забыть, в семь за нами приедет Гжесик и отвезет в аэропорт. Мы закончили сборы в два ночи — не понимаю, почему всегда все в последний момент. А потом сорок минут мы просидели в ванне вдвоем, пока не остыла вода. А потом пошли в постель. А потом сразу стало пять тридцать, и Адам встал, и я вместе с ним. Я сидела на краю ванны и смотрела, как он бреется.
Помазок из барсука, крем для бритья. Голубой пользуется обычным станком, и я, не отрывая глаз, следила за лезвием, которое скользило по подбородку, по щекам: раз, еще раз. Адам натягивал кожу и смешно задирал голову, чтобы получше разглядеть себя в зеркале. Люблю смотреть, как он бреется. Он отложил станок, опять взял в руку помазок, намазал мне нос.
— Шимон, когда был маленький, тоже любил смотреть, как я бреюсь, — сказал он, продолжая скрести себя бритвой, а у меня на глазах выступили слезы: мой мужчина готовится к отъезду, а я ничего не могу сделать, чтобы его удержать.
Адам вытер лицо полотенцем, а я пошла на кухню готовить наш последний ранний завтрак.
И мы сидели на кухне при зажженном свете за чаем и кофе, и было то наше последнее утро. Адась божественно выглядел в новом красивом свитере, которому он очень обрадовался.
Разумеется, ночью я наревелась, как глупая бабенка, которая не представляет себе, как жить без мужика. А ведь я совсем не хотела портить Адасику отъезд, только сделалось безумно грустно, что он все-таки уезжает. Полгода — это одна восьмидесятая моей прежней жизни, а если предположить, что мне осталось жить, например, всего год, то одна вторая моей будущей жизни. А одна вторая оставшейся жизни — это вам уже не шутка. Я пыталась это объяснить Адасю, но у него начался приступ смеха, не думаю, чтобы он что-то понял. Итак, сначала я поплакала, а потом мы вместе немного посмеялись.
Сейчас и Потом, свернувшись, спали на подоконнике. Борис залез в развороченную постель, Адам его там захватил врасплох, когда пошел за чемоданами. Тося в аэропорт не поехала, потому что у нее зачет по английскому, но Адаму она сказала, что если бы не этот зачет, то поехала бы непременно. Мы сидели в нашей кухне, за окном все розовело. Давно мы вместе не наблюдали рассвет. Но у меня возникло какое-то ужасное предчувствие, что это в последний раз: что-нибудь случится и он не вернется.
— Ты будешь писать?
— И писать, и звонить, — пообещал Адась и обнял меня. — Полгода не вечность, действительно, Ютка, ты не заметишь даже, как я вернусь.
— А если мне жить осталось полгода, то…
— Юдита! Не полгода! Осталось всего два месяца до праздников, я сразу же, как доберусь, сориентируюсь, и, может быть, вы приедете…
— Но ведь мы расстаемся… — вздохнула я.
— Знаешь что? Фраза «Мы расстаемся» звучит пессимистично для одной стороны, а для другой полна оптимизма, поэтому необходимо сделать правильный выбор.
— Что за глупости ты говоришь? — разнервничалась я.
— Это цитата.
— Не надо мне цитировать никаких идиотов. — Я уже была не грустная, а злая.
— Ты и вправду не хочешь знать, чья это цитата? Обидевшись, я отвернулась и принялась смотреть на рассвет. Адам подошел сзади и обнял меня. Обожаю, когда он прижимает меня к своему животу.
— Это цитата из твоего письма читательнице… — Он поцеловал меня в шею. — Я люблю тебя…
Однако неплохо сказано… И я не стала разбираться, говорит он это, чтобы приободрить меня, на самом деле он меня любит или ему только кажется, что любит, поскольку это совершенно, совершенно было не важно. Он — мужчина моей жизни, моей будущей жизни, и я ему безгранично верю и знаю, что все происходит не просто так, я буду ждать его и скучать, да и вообще…
— Тося сейчас действительно в стрессовом состоянии, — напомнил мне Адам. — Побереги ее и себя.
Я не могла избавиться от ощущения, что мы расстаемся с ним навеки.
Гжесик позвонил в калитку без пятнадцати семь.
— Решил приехать пораньше, не угадаешь, что там будет на дороге. О, да ты киснешь? — Он взглянул на меня и отхлебнул чаю. — Сладкий! Фу, гадость! И это весь багаж, который ты берешь в свою эмиграцию? — Гжесик весело расхохотался, а у меня сердце подпрыгнуло до плеча и замерло там ненадолго. — Штаты!.. Эх, елки-палки, я бы и сам не прочь там расслабиться… а уж эти негритяночки, мулаточки…
— Заткнись! — любезно попросила я.
Адась погладил кошачьи клубочки, потрепал за ухо Бориса, который, видимо, счел уместным выползти из теплой кровати в столь важный момент, и мы поехали в аэропорт.
Итак, в то октябрьское утро я вернулась одна. В дом, в котором уже не было Тоси, потому что она ушла в школу, в дом, в котором не было Адама, потому что он только что улетел в Штаты, в дом, в котором не было кошек, потому что они разбрелись по саду. Но зато на кровати лежал Борис и спал мертвым сном. Я легла рядом с ним (он ни на дюйм не подвинулся) и горько заплакала — перед глазами стоял Голубой, каким я его видела сразу же после таможенного контроля. Он обернулся ко мне, помахал из-за спины таможенника, и до чего ж он был хорош в этом моем-своем свитере, и так он посмотрел на меня издалека, с такой улыбкой, что мне стали не нужны ни заверения, ни знание, ни предположения — я поняла, что я ему дорога, и не имеет значения, как я выгляжу, сколько мне лет, делаю я глупости или нет. Просто я — женщина, которую он любит, и этого вполне достаточно.
Всего только шесть месяцев, а если исключить октябрь, который уже начался, то в общем-то пять, а если не считать и апрель, потому что в апреле он возвращается, то, собственно говоря, нас разделяют четыре месяца. А если мы с Тосей поедем туда в декабре, то декабрь уже не за горами! А два месяца — это всего лишь два раза по четыре недели, а четыре недели можно спокойно пережить. Правда, по моим расчетам получилось, что если он возвращается через четыре недели, то у Тоси выпускные экзамены через восемь, но я слишком устала, чтобы все до конца просчитать.
И с этими мыслями я заснула бок о бок с песиком моим Борисом.
Голубой позвонил вчера ночью, вернее, под утро. Долетел, устал, хотя уже немного поспал, немедленно напишет, не знает, где будет жить, и я даже представить себе не могу, как здесь, то есть там, он меня любит, и вообще-то здесь (то есть там) еще вчера, а может, уже завтра — я не очень поняла, потому что стояли предрассветные сумерки. После этого я снова не могла заснуть. Мне хотелось ему столько сказать, а, собственно, ничего не сказала. Он просил поцеловать Тоську и животных, вот и все.
Я опять одинокая женщина.
И несмотря на утверждения нашей прессы, которая всегда пропагандирует чистую правду, что женщина должна быть и по своей сути является самодостаточной, мне нравится быть с мужчиной, которого я люблю, и иначе я себе жизни не представляю. И, как самодостаточная женщина, я составляю единое целое с Голубым.
ПО МНЕ, ЛУЧШЕ МУЖЧИНА БЕЗ МАШИНЫ, ЧЕМ МАШИНА БЕЗ МУЖЧИНЫ
Я скучаю по нему. Прошло всего два дня, и, возможно, это покажется смешным. Я не ощущаю радости, возвращаясь домой, где меня ждут только коты и пес, потому что Тося с подругами готовится к выпускным экзаменам. Их занятия, кажется, состоят пока главным образом в том, что девочки обдумывают, как им одеться на школьный бал — студнювку. Тося в своих приготовлениях продвинулась еще дальше — она уже затачивает ногти пилочкой. Занимается этим ежедневно вечером перед телевизором, чем приводит меня в бешенство. Вчера она загнала под ноготь обломок пилки, и мне пришлось ехать с ней к хирургу, которого это ужасно развеселило. Он вынужден был сделать ей два обезболивающих укола в палец, перед тем как извлечь обломок. Машина Адама с неисправной коробкой передач у Шимона, а Шимон — в горах со своей невестой Калинкой, которую не любит Тося.
Шимон пригонит машину на следующей неделе, мы так договорились. Но какой прок от машины! По мне, ей-богу, лучше мужчина без машины, чем машина без мужчины. Я не нахожу себе места, меня не привел в чувство даже вопрос читательницы: если она впервые вступила в половую связь с парнем и они предохранялись от нежелательной беременности, а через две недели у нее на бедре появилась шишка, не внематочная ли это беременность, случайно?
Сегодня, чтобы немного отвлечься, я решила заняться уборкой. Вчера до двух часов ночи просидела за компьютером, разглядывая короткое, состоящее из четырех предложений письмецо от Голубого. Да и письмо ли это — посудите сами! Но я изучала его с преогромным интересом:
Юдита, скоро напишу обо всем подробно, здесь всё о'кей, жалко, что тебя нет со мной, скучаю, обними Тосю, пытаюсь договориться насчет виз для вас.
Адам.
Скажу откровенно, я была немного разочарована. «Юдита, Юдита, надо же — Юдита!» — подумала я со злостью. А поскольку знаю по личному опыту, что лучшее средство от злости — работа, тяжелый физический труд, то чуть свет принялась за дело.
Решительно, у нас маленькая жилплощадь. Три небольшие комнаты для трех взрослых людей (а ведь мы с Адамом часто работаем дома!) — этого, безусловно, мало. В одном шкафу в прихожей хранится все — полотенца, постельное белье, скатерти и зимние куртки. Какой толк, что я в отсутствие Адасика могу их сложить, как мне заблагорассудится. И я не помню, где лежат разные важные документы, которых за годы накопилась куча. Не знаю даже, где мое свидетельство о разводе, которое мне понадобится при заключении брака. Не уверена, правда, будет ли у меня желание расписываться с мужчиной своей мечты, который в состоянии написать лишь «Юдита»! Мог бы, болван, написать «любимая», «единственная», «солнце мое», ну в крайнем случае «киска», так нет! Сухо и официально: «Юдита»! Разве нет уменьшительных форм? Я бы стерпела даже «Юдиточку». Нет, как бы не так. Следующее не менее важное известие: «скоро напишу». Весьма утешительное, я бы сказала даже — поразительное. Видимо, как деревня, в которую недавно провели электричество, ждет подачи тока, так и я должна ожидать сообщения, не отходя от компьютера. И третье, что должно было меня сильно обрадовать, так это то, что там, то есть в США, «всё о'кей».
Для этого мне не требуется письмо от любимого человека, я могу спокойненько посмотреть «Новости» по телевизору — если бы США перестали существовать, об этом тут же сообщили бы в главном выпуске «Новостей», первым делом, после президента, премьера и прогноза погоды, но до рекламы прокладок, которые, как я узнала вчера перед фильмом, общаются со мной на языке моего тела. Интересно, кому такое могло прийти в голову? Со мной прокладки не осмеливаются заговорить, и правильно делают. Итак, я узнала, что там всё о'кей. От такого известия трудно не впасть в эйфорию.
Я отложила свою уборку до лучших времен, в конце концов, ничего не случится, если я схожу к Уле, потому что из-за отъезда Адама я вообще не знаю, что у них там происходит. И из-за своей работы. И из-за Тосиных выпускных экзаменов. Только благодаря этому жуткому климату удается разглядеть, как они, закутанные в куртки, проскальзывают к дому, потому что, увы, деревья у нас сбрасывают листву. А зря. А я так и не выкопала кустики георгинов, и они дадут дуба — ночью было минус семь, а у меня эта печальная процедура напрочь вылетела из головы. Земля промерзла, знаю, что пока только верхний слой, но у меня нет сил продираться через эту мерзлоту. Лучше уж зайду к ним на чай, коли я совсем одна.
Уля тоже совсем одна, собственно, ничего удивительного, потому что Ися с Тосей в рамках подготовки к экзаменам пошли в кино и подбросил их Кшись, который отвозил Агату к стоматологу. Я решила еще раз расспросить Улю про гадалку. В конце концов, прошло столько времени — Уля должна сознаться, что та ей наплела.
Уля поставила на стол прянички, которые уже испекла, хотя до праздников еще уйма времени. Но пряники она всегда готовит заранее, хранит их в железной банке. Они сначала черствеют, потом становятся мягкими, потом снова твердыми или вроде того. Во всяком случае, поданы на стол были на этапе затвердевания. Пряник — вещь коварная, в прошлом году мой отец сломал об него зуб, а потому Уля подала их мне со словами:
— Надо мочить.
Эти прянички мы тут же обмакнули в чай, при этом мой размяк и кусочек упал на дно стакана.
— А ну говори, чего тебе наплела гадалка? — задала я подруге вопрос в лоб.
— В общем-то ничего особенного, — ответила Уля, потом выплеснула мой чай с крошками и налила свежий.
Я взяла в руку следующий пряник и задумалась: а может, рискнуть и сунуть его тайком Маше? Мое доброе сердце взяло верх.
Маша в отличие от Бориса ужасно громко чавкает. Ну эта сука и зачавкала.
— Не корми за столом собаку! — одернула меня подруга.
— Извини, — сказала я. — Ну и что же гадалка?
— Ой, да так, ничего особенного, — отмахнулась Уля и встала, чтобы насыпать Маше сухого корма, рассчитывая тем самым обмануть собаку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33