Она откинула голову.– Эдуард, милый, я так рада, что ты влюблен. И надеюсь, что ты очень-очень счастлив.Назад Эдуард шел пешком. Он обогнул запертый парк и свернул на север, к Мейда-Вейл. А там остановился и долго смотрел в окно спальни Селестины. Это был один из тех вечеров, которые джентльмен из Хова проводил в Лондоне. По словам Селестины, старик уже не был способен заниматься любовью. Ему нравилось разговаривать, изредка – поцеловать ее. Это не имело никакого значения. Ни малейшего. Эдуард смотрел на затемненное окно, изнывая от сомнений. Потом медленно пошел домой на Итон-сквер.Это произошло около месяца тому назад. О случившемся не было сказано ни слова, и с тех пор Эдуард избегал брата. А потому он не поговорил с ним ни о Селестине, ни о его помолвке, ни об изменах их матери.Воскресенье 7 декабря 1941 года стало датой перелома в ходе войны. А восьмого был день рождения Эдуарда. Он знал, что вынужден будет провести его с матерью и братом. Праздничный завтрак на Итон-сквер, а на вечер Жан-Поль договорился с приятелями и обещал взять его с собой. Жан-Поль планировал этот вечер уже давно, подмигивал, тыкал его в ребра. И Эдуард знал, что отказаться не сможет.Поэтому день накануне Эдуард решил провести с Селестиной – отпраздновать свое рождение так, как ему хочется, только с той, единственной во всем Лондоне, кто ему нужен.Он хотел пообедать с Селестиной в ресторане, но она отказалась наотрез. Их могут увидеть, это неблагоразумно, нет, нет! В конце концов они договорились провести вместе день. Но не у нее, настоял Эдуард. Они отправятся погулять, они отправятся в Хэмпстед-Хит. Эдуарду, который грезил о том, как будет гулять с Селестиной по парижским паркам или – еще чудесней – по каштановым рощам и заливным лугам поместья его отца на Луаре, эта давно задуманная прогулка рисовалась безоблачной идиллией. Когда он проснулся утром и увидел за окном солнце, то нисколько не удивился. Разве в такой день могло быть иначе?Он заехал за Селестиной, и в маленькой гостиной она застенчиво повернулась перед ним.– Тебе нравится мой новый костюм? На него столько купонов ушло. Ну, скажи, что он тебе нравится, Эдуард! Я выбирала его для тебя.Эдуард оглядел ее. Он редко видел Селестину одетой и, испытывая тошнотное чувство вины и измены, осознал, что разочарован. Тело Селестины было создано для раздевания. В красивом белье, полуобнаженное-полускрытое пеной шелка, лент и кружев, оно завораживало. Одетая, она теряла таинственность.Новый костюм был ярко-голубым – слишком ярким и из дешевой лоснящейся материи. Он слишком плотно облегал ее пышную грудь и изумительные бедра. Швы купленных на черном рынке чулок перекосились, блузка была вся в оборочках и плохо сшита, а шляпка, задорно надетая поверх пирамиды рыжевато-золотых кудрей, была ей не по возрасту. Одновременно с разочарованием Эдуард ощутил ненависть к себе за свое предательство. Он быстро поцеловал Селестину, и прикосновение ее губ сразу его успокоило.– Селестина, прелесть моя! Он прекрасен. Ты прекрасна…Он закрыл глаза и уткнулся лицом ей в шею. Когда он увезет ее в Париж, все будет иначе. Просто она бедна – и только. От этого его предательство стало еще подлее. Во Франции с ним она будет одеваться как королева. Он будет брать ее на выставки мод, научит ее – она быстро научится.На холме Хэмстед-Хита гулял ветер, и настроение Эдуарда стало радужным. Они словно очутились среди сельской природы – почти. В воздухе висела легкая дымка, скрадывая опустошения, оставленные бомбежками. Они поднялись на холм за прудами и помедлили там, глядя на город. Сквозь дымку они видели гроздья аэростатов воздушного заграждения и купол собора Св. Павла. Эдуарду хотелось бегать, прыгать, вопить, согнать грачей с голых сучьев, но высокие каблуки Селестины проваливались в сырую землю, и нельзя было сойти с дорожки. К тому времени, когда они добрались до вершины, она совсем запыхалась.– Mon dieu! Боже мой! (фр.)

– Она прижала миниатюрную руку к сердцу. – Эдуард, ты всегда ходишь так быстро?– Никогда. Только сейчас. Потому что сейчас я очень счастлив. – Он обнял и поцеловал ее. Селестина улыбнулась.– Ну так в следующий раз я соглашусь гулять с тобой, только когда ты будешь печальным… Эдуард! Прекрати! Нас могут увидеть…– Ну и хорошо! Пусть смотрят. Я хочу, чтобы нас видел весь мир! Вот тебе! – И он снова ее поцеловал.– Sois tranquille. Tu es mechant, tu sais? Успокойся. Ты плохо себя ведешь, знаешь ли (фр.)

. – Но, пеняя ему, она улыбалась. Потом Эдуард снял пальто, расстелил его на траве и уговорил Селестину сесть рядом с ним. Они сидели тихо, глядя на Лондон внизу. Через несколько минут Селестина открыла сумочку и вынула пакетик, перевязанный розовой ленточкой.– Тебе! – Она, краснея, вложила пакетик ему в руку. – На день рождения. Я так хочу, чтобы он тебе понравился. Было так трудно – я хотела найти что-то, что тебе понравится, и… ну, во всяком случае, он в цвет твоим глазам. Не совсем, пожалуй, но почти.Эдуард развернул подарок. Это был пронзительно синий галстук из искусственного шелка. Он быстро обнял Селестину.– Милая – такой красивый! Какой у тебя вкус… Но зачем ты… Я его сейчас же надену.Он быстро снял шелковый галстук ручной работы и засунул в карман. Селестина помогла ему завязать новый галстук, который теперь разглядывала с сомнением: на фоне его светло-серого клетчатого костюма синева галстука стала еще пронзительнее.– Эдуард, я не знаю… В магазине цвет выглядел очень приятным. Но тут…– Прекрасный галстук. И надевая его, я всегда буду думать о тебе. Спасибо, Селестина.Селестина улыбнулась и со счастливым вздохом прислонила голову к его плечу.– Здесь хорошо, – сказала она после паузы. – Я рада, что мы пришли сюда, Эдуард.– Мы и еще раз придем. Еще много раз! – Он крепко сжал ее руку. – И не только сюда. Ах, Селестина, когда кончится война… Только подумай, куда только не смогу я возить тебя тогда…Он умолк, решая, не наступила ли минута рассказать ей о Париже, о квартирке для нее, о мебели, которую он хочет купить. Но Селестина вдруг выпрямилась.– Не говори так, Эдуард. Пожалуйста. Не говори о будущем. Не надо сейчас. Я не хочу о нем думать. Я хочу думать только об этом дне, о том, что я здесь и чувствую себя такой счастливой…– Но почему? Почему, Селестина? – Он порывисто повернулся к ней. – Разве ты не понимаешь, что я хочу говорить о будущем, а ты меня всегда останавливаешь? Мне ведь так радостно думать, что будет потом, строить планы…– Мечтать! – Она повернулась к нему очень медленно, и ему стало больно, потому что ее лицо помрачнело, в глазах стояли слезы.– Селестина… не надо. Ну пожалуйста! Я не могу видеть твоих слез, сокровище мое. Не надо. – Он попытался поцеловать ее глаза, губы, но Селестина мягко его остановила.– Милый Эдуард. – Голос ее был очень нежным. – Ты ведь знаешь, что это не может продолжаться. Так, как сейчас. Просто не может. Если ты немножко подумаешь, то поймешь, что я права.Эдуард уставился на нее, потом быстро нагнулся и спрятал голову у нее на груди.– Не говори так. Пожалуйста. Я люблю тебя. Ты знаешь, что люблю. Если ты меня оставишь, если это кончится, я умру…Голос у него дрожал от страсти, и Селестина вздохнула. Потом обняла и прижала к себе. Она подумала, что любит его – да, она, женщина с ее опытом, в сорок семь лет полюбила шестнадцатилетнего мальчика. И поняла это месяцы и месяцы тому назад. Последняя любовь и первая любовь – обе одинаково мучительны. Она вытерла глаза. Очень важно, подумала она, чтобы Эдуард никогда об этом не узнал.– Люди не умирают от любви. – Она приподняла его лицо и улыбнулась, а голос ее стал жестче. – Ты сейчас думаешь по-другому, но это так. Люди умирают от старости, от болезней, от пуль, но не от любви. Позже ты это поймешь. Послушай! Я кое-что тебе предскажу! – Голос у нее стал почти веселым. – Через несколько лет ты забудешь даже мое имя. А потом, в один прекрасный день вдруг вспомнишь и скажешь: «Ах, да! Ее звали Селестина. Я был к ней очень привязан. Интересно, какая она теперь?» А я к тому времени… – Ее губы искривились. – А я к тому времени буду старенькой старушкой, ужасно респектабельной – может быть, слегка ворчливой, особенно по утрам. С седыми волосами. И кое-какими воспоминаниями (которыми я ни с кем, естественно, делиться не стану) о тех временах, когда я, быть может, была чуть-чуть не такой респектабельной, чуть-чуть не такой чопорной…Она встала, ухватила его за руку и подняла. Эдуард посмотрел на нее мрачно и обиженно, и она со смехом положила пальцы ему на локоть.– Ну, не надо быть таким грустным. Я снова счастлива – видишь? Это наш собственный особый день, а ты уже сердишься на меня. Пошли, Эдуард. Я вволю надышалась твоим свежим воздухом. Отвези меня домой.У нее дома в ее постели Эдуард набросился на нее, словно каждым погружением в ее плоть старался стереть память о ее словах. Когда они оба измученно откинулись на подушки, он яростно повернулся к ней. Посмотрел на ее раскрасневшееся лицо, на рыжевато-золотые волосы, рассыпавшиеся на подушке, и подумал о своей матери в объятиях Хьюго Глендиннинга. И стиснул плечи Селестины.– Скажи мне, Селестина, скажи! Скажи, что у тебя нет никого другого.Селестина смотрела снизу вверх в его сверкающие глаза, в яростное юное лицо. Уже несколько месяцев, как она положила конец визитам других джентльменов, ее покровитель в счет не шел. Продолжать так она не могла, это она понимала. Ее губы нежно коснулись его горла.– Никого другого теперь нет.– Но долго ли так будет, Селестина? Долго ли?– Не знаю, cherie. Не знаю.Он гневно отпрянул от нее, и она схватила его за запястье.– Эдуард, пожалуйста, не сердись. Как ты не поймешь? Я не хочу лгать тебе.Он вскочил с кровати и замер, глядя на нее сверху вниз, гневно хмуря брови.– Лучше бы ты лгала. Иногда. Мне было бы легче. Он торопливо оделся и выбежал вон. Это была их первая серьезная ссора.Эдуард поймал такси, свирепо захлопнул за собой входную дверь, прежде чем растерявшийся Парсонс успел ее закрыть, взлетел по лестнице и распахнул дверь гостиной. И увидел перед собой большое общество: свою мать, леди Изобел, Хьюго, французского посла и его жену, компанию французских офицеров, Жан-Поля. Жан-Поль двинулся к нему, раскрасневшийся, высоко поднимая бутылку шампанского.– Он вернулся как раз вовремя. Братик, присоединяйся к нам. Мы празднуем… Ты не слышал новости? Японцы сегодня утром напали на Пирл-Харбор. Они разбомбили американский военный флот…Эдуард растерянно уставился на него. Жан-Поль, смеясь, обнял его за плечи.– Неужели ты не понял, братик? Ну, подумай немножко. Конечно, известие страшное, но теперь Америка вступит в войну. Это только вопрос времени! Мы все-таки выиграем войну…В глубине комнаты французский посол во фраке и белом галстуке торжественно поднялся на ноги.– Сударыня, – он поклонился Луизе, – с вашего разрешения я предложу тост.Он поднял бокал, и все в комнате встали.– За американцев, наших новых союзников!– За американцев…– За янки, да благословит их бог! – Изобел выпила свой бокал до дна.– Такое облегчение после всего этого времени. Я чувствую себя просто гордой! – Луиза улыбнулась английскому банкиру, который стоял рядом с ней, и рассеянно коснулась его рукава. Хьюго Глендиннинг, заметивший это движение, отвернулся к окну.Жан-Поль ласково взъерошил волосы Эдуарда.– Братик… – Он ухмыльнулся. – Где ты умудрился подцепить этот жуткий галстук?На другой день вечером Жан-Поль принялся праздновать день рождения Эдуарда самым, по его мнению, достойным образом. Он собрал пеструю компанию из английских и французских офицеров, убедил Изобел пригласить самых хорошеньких ее подруг и взял билеты на не слишком интеллектуальную новинку в Театре Его Величества «Леди, уймись!».– Если будет чертов налет, мы на него просто не обратим внимания, – объявил он Эдуарду. – Затем в кафе «Ройал» поужинать, а потом – еще кое-куда. Но без дам. – Он кивнул на компанию мужчин, которые надирались виски в гостиной. – Надо немножко заложить за галстук, прежде чем к нам присоединятся юбки. Ты со всеми знаком? Пьер, Франсуа, Бинки, Сэнди, Чог.Эдуард взглянул на молодых людей. Только он был в вечернем костюме, только он не в мундире. Жан-Поль направился поторопить Парсонса, который, на его взгляд, слишком мешкал с напитками, а к Эдуарду подошел тот, которого называли Чогом, пристально на него посмотрел и поднял рюмку.– Привет! Зальем зенки. Жан сказал, твой день рождения. Чудесно!Он допил виски одним глотком, побагровел и, печатая шаг, двинулся в сторону Парсонса. И тут вошли Изобел и ее подруги. Эдуард с екнувшим сердцем перевел взгляд с них на мужчин. Словно назло Жан-Полю Изобел, числившая среди своих подруг много хорошеньких, привела только дурнушек. Они сгрудились у дверей, наглядно подтверждая, что шпильки Луизы по адресу аляповатости лондонских светских женщин и отсутствия у них шика отвечали истине. Пять толстеньких девушек в платьях, подчеркивавших недостатки их фигур, одна высокая, худая, с узким умным лицом – ее угловатую фигуру облегала жуткая парча. Изобел, веселая и мятежная, несомненно подобрала их с немалым старанием. Мужчины вызвали у них ту же растерянность, какую они явно вызвали у мужчин: две группы обменялись враждебными взглядами. Жан-Поль сердито покраснел.– Милый, представлениями займусь я, предоставь это мне. – Изобел выступила вперед с ослепительной улыбкой. – Харриет, это Бинки, Бинки, это Энн, и Шарлотта, и Элизабет – боже мой, как сложно, но, наверное, вы все уже знакомы друг с другом. Чог, как восхитительно увидеться с тобой. Столько времени мы не встречались…Она протянула руку Чогу, иными словами, лорду Вивьену Ноллису – Чогу для своих друзей со школьной скамьи. Ее улыбка засияла еще более ослепительно, и Эдуард испустил мысленный стон: Чог был для Изобел одним из любимейших объектов ненависти – она могла часами говорить о его прегрешениях (и говорила).В другом конце комнаты Жан-Поль с каменным лицом наклонялся над рукой высокой худой девушки, леди Энн Нил. И он, и Эдуард уже были с ней знакомы как с очень близкой подругой Изобел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37