Каждого из нас пронизывала атмосфера праздника.
Даже наш огромный дом, иногда темный и мрачный из-за своих больших комнат с высокими потолками, изменился от солнечных лучей. Мама настояла на том, чтобы все занавески были раздвинуты и завязаны, окна распахнуты, и конечно, в самом доме было решительно не к чему придраться: обо всем позаботились за день до того, как он будет представлен членам всех уважаемых и важных семей, которым были разосланы красиво оформленные приглашения.
Стены кремового цвета сияли, мебель из красного дерева и ореха светилась; вымытые и отполированные полы сверкали, а ковры были так вычищены, что стали как новые. Теплый ветерок проникал во все уголки нашего дома, принося благоухание гортензий, жасмина и ранних роз.
Я любила наши праздничные пикники, потому что в такие дни не было ни одного уголка, откуда не доносились бы веселые разговоры и смех. Плантация также привлекала внимание окружающих. И было на что посмотреть! Она была похожа на сонного великана, только что открывшего глаза после вековой спячки. Папа в такие дни как никогда выглядел красивым и очень гордым за свое наследие.
Подготовка к праздничному обеду началась за ночь до того, как должны были зажечь мангалы на пикнике. Были расставлены жаровни с горячими угольями, на которые с шипением капало истекающее соком мясо. Везде ощущались ароматы горящих прутиков орешника и жареных ломтиков свинины и баранины. Все папины охотничьи собаки, все кошки, живущие в амбаре, прохаживались недалеко от наиболее оживленного места, терпеливо ожидая объедков.
За амбаром, недалеко от могилы Пушинки, был накрыт отдельный стол для прислуги и работников фермы, к которым присоединились лакеи и конюхи гостей, чтобы принять участие в своем собственном пиршестве из кукурузных лепешек, батата и требухи. Там была обычно и своя музыка, и бывало, они проводили время веселее, чем все эти разодетые, преуспевающие люди, которые приехали в вычурных экипажах, запряженных лучшими лошадьми.
С рассвета назначенного дня до прибытия первых гостей, мама обходила весь дом и площадки, проверяя и отдавая последние распоряжения. Она велела покрыть длинные столы для пикника свежими скатертями, вынести мягкие стулья для тех гостей, которые не любят жесткие скамейки.
Гости прибывали друг за другом. Временами у подъезда к дому скапливалось очень много верховых лошадей и экипажей, и гости приветствовали друг друга не выходя из экипажей. Дети первыми выбирались из них, бежали на лужайку играть в салки или прятки. Их визг и смех заставляли ласточек, живущих под крышей амбара, метаться над площадками в поисках более спокойного убежища. Эмили присматривала за детьми и следила, чтобы все вели себя прилично и не озорничали. Громко и строго она объявляла, что на плантацию забегать нельзя, и патрулировала площадки, следя за порядком.
Как только женщины покинули экипажи, они тут же разделились на две группы. Пожилые дамы прошли в дом, чтобы укрыться от палящего солнца, обменяться любезностями и слухами. Молодые женщины сразу устремились в бельведер и к скамейкам, за ними тут же начали ухаживать молодые люди, девушки с надеждой ждали, что кто-нибудь заметит их в новых хорошеньких нарядах.
Мужчины постарше, собравшись небольшими группами, обсуждали новости политики и бизнеса. Столы еще не были накрыты, и тем, кто впервые посетил Мидоуз, папа решил показать дом. Он гордился своей коллекцией охотничьего оружия в его библиотеке.
Мама успевала всюду, изображая великолепную хозяйку и обмениваясь парой фраз и улыбками с джентельменами и дамами. В такие грандиозные праздники мама становилась еще красивее. Ее золотым волосам не были нужны какие-либо драгоценные украшения. Глаза ее излучали веселье и жизнелюбие, ее смех звучал как музыка.
За ночь до праздника мама, как обычно, стонала и жаловалась на то, что ей нечего одеть, что она растолстела со времени прошлогоднего праздника. Ни папа, ни Эмили не обращали на ее жалобы внимания. Я была единственной, кто хоть немного был заинтересован ее проблемами, правда, только потому, что мне было просто интересно, чем мама так недовольна. У мамы шкафы были полны всякой одежды, несмотря на папины отказы взять ее за покупками. Ей постоянно удавалось заполучить что-нибудь только что сшитое или купленное по последней моде, и неважно – одежда это или украшение для волос. У мамы хранились бесчисленные коробки с туфлями, и все ящики комода были переполнены украшениями, некоторые из них были из ее приданого, а некоторые она приобрела позже.
Я никогда не считала маму растолстевшей и безобразной, но она упрямо повторяла, что бедра стали шире, и в любой одежде она выглядит, как гиппопотам. И как всегда, она позвала Лоуэлу и Тотти, чтобы они помогли маме подобрать одежду, которая наиболее ей подойдет и лучше всего скроет все недостатки фигуры. Тотти расчесывала мамины волосы. Они были длинными, почти до талии, но она обычно собирала и укладывала их, закалывая шпильками.
Наблюдение всех этих приготовлений, ожидание парикмахера, одежда по последней женской моде – все это способствовало развитию моей женственности. Перед пикником мы с Евгенией расчесывали друг другу волосы.
Пикник был тем редким событием, когда мама разрешала Евгении побыть вместе с другими детьми возле дома, отдыхая в тени, но ни в коем случае не бегать. От радостной суматохи и, особенно, свежего воздуха, на щеках Евгении на некоторое время появился легкий румянец, и она уже не походила на маленькую болезненную девочку. Она была в восторге от окружающего и, сидя в тени магнолий, наблюдала за мальчишками, которые устраивали потасовки, соперничая друг с другом, и за девочками, которые прогуливались, подражая своим мамам и сестрам.
После полудня, ближе к вечеру, гости насытились едой и напитками. Некоторые прогуливались вокруг дома, пожилые дремали в тени деревьев. Юноши играли в подковки, а детей прогнали подальше, так как их визг и смех мешали взрослым. Евгения немного устала и, несмотря на ее протесты, ее внесли в дом, чтобы она могла вздремнуть. Я проводила Евгению в комнату и посидела с ней, пока ее веки, не выдержав тяжести сна, не сомкнулись. Когда ее дыхание стало размеренным и спокойным, я на цыпочках вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. В это время другие дети на лужайке лакомились арбузом. Я решила пройти по всему дому и выйти через один из черных ходов. И вдруг, проходя по коридору мимо папиной библиотеки, я услышала женский смех, который заинтересовал меня, и я пошла на звук тихого разговора. Через некоторое время женщина снова засмеялась. Папа очень рассердился бы, если кто-нибудь зашел в библиотеку без его разрешения, подумала я. Я отступила на несколько шагов и прислушалась. Голоса снизились до шепота. Не имея сил преодолеть любопытство, я приоткрыла дверь библиотеки и заглянула. Я увидела Дарлинг Скотт, стоящую ко мне спиной. Низ ее платья медленно поднимался, потому что мужчина, стоящий перед ней, двигал руками под ее юбкой. Я не могла удержать шумного вздоха. Они услышали меня, и когда Дарлинг обернулась, я рассмотрела мужчину, стоящего перед ней – это был папа. Его лицо запылало от ярости, и я очень испугалась. Он грубо оттолкнул Дарлинг Скотт и пошел ко мне:
– Что ты делаешь в доме? – спросил он, крепко сжав мои плечи. Он склонился надо мной. Я ощутила сильный запах виски и слабый аромат мяты. – Всем детям было сказано оставаться на лужайке.
– Я… я…
– Ну? – проговорил он, сильно тряхнув меня за плечи.
– О, она так напугана, Джед, – сказала Дарлинг, подходя к папе и кладя руки ему на плечи. Казалось, это его немного успокоило, и он выпрямился.
Дарлинг Скотт была одной из самых хорошеньких молодых девушек в округе. У нее были пышные вьющиеся светлые волосы и васильково-голубые глаза. И не было еще такого молодого человека, который бы не свернул себе шею, заглядываясь на ее нежный цвет лица, когда она прогуливалась.
Я перевела взгляд с папы на Дарлинг, которая улыбалась, глядя на меня и расправляла платье.
– Ну? – повторил папа.
– Я была с Евгенией, пока она не уснула, папа, – сказала я. – А теперь я иду на улицу играть.
– Ну иди, – сказал он, – и смотри, чтобы я больше не видел тебя, заглядывающей в комнаты и шпионящей за взрослыми, слышишь?
– Да, папа, – ответила я и опустила глаза, потому что огонь его взгляда прожигал насквозь и приводил меня в такой трепет, что мои коленки дрожали.
Я никогда не видела его в таком гневе. Казалось, что я ему чужая.
– А теперь убирайся, – приказал он, хлопнув в ладоши. Я развернулась и выбежала из библиотеки под смех Дарлинг.
И только на улице, на ступеньках я перевела дыхание. Сердце мое бешено колотилось, оно чуть не выскочило из моей груди. Было трудно глотать, и в голове у меня все перемешалось. «Почему папины руки были под юбкой Дарлинг Скотт? Где мама?» – спрашивала я себя.
Неожиданно дверь позади меня распахнулась. Я обернулась, и мое сердце забилось еще сильнее. Я ожидала увидеть разъяренного папу, который, может, хочет еще мне что-то сказать. Но это был не папа, это была Эмили.
Она прищурила глаза:
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Ничего, – быстро ответила я.
– Папа не хочет, чтобы кого-нибудь из детей приводили в дом, – сказала Эмили.
– Я никого не приводила. Я просто была с Евгенией.
Она пристально посмотрела мне в глаза. Она зашла в дом сразу за мной. Наверное, она видела или слышала папу и Дарлинг Скотт, думала я. Что-то в ее лице говорило мне, что это правда, но я не осмелилась спросить ее об этом. Было мгновение, когда ее взгляд выражал желание расспросить меня, но она ничего не спросила.
– Тогда иди к своим маленьким друзьям, – скомандовала она с презрительной усмешкой.
Я спрыгнула со ступенек и, спотыкаясь о корни деревьев, заторопилась прочь от дома. Я упала и оглянулась назад, ожидая увидеть смеющуюся надо мной Эмили. Но она уже ушла, растворившись в воздухе как привидение.
В тот день в начале лета я по-своему, на сколько был способен мой детский разум, поняла, сколько привидений обитают здесь, в Мидоуз. Это не были привидения из рассказов Генри, и не те, которые завывают в лунном свете или расхаживают по чердаку. Это были привидения лжи, мрачные, темные, живущие в сердцах одних людей и охотящиеся за сердцами других. Впервые с того времени, когда однажды меня привели на эту плантацию – гордость всего Юга – я почувствовала страх перед тенями в доме. Ведь это был мой дом, но теперь я уже не буду так свободно и вольно вести себя в нем как раньше.
Оглядываясь назад, на прошедшие годы, я поняла, как люди теряли свою невинность, но больнее всего было осознавать, что те, кто должен был бы любить нас и заботиться о нас более чем кто-либо, на самом деле заботились только о себе, и их собственное благополучие было превыше всего. Так больно осознать свое одиночество в этом мире!
Весь тот день я стремилась утопить себя в веселье других детей, не думать о пережитом мною разочаровании. Тем летом я потеряла драгоценный кусочек своего детства.
Глава 4
От Еноха до Иезавели
Теперь, когда я оглядываюсь назад, кажется, что лето в те дни быстро и незаметно перешло в осень, а осень в зиму. Только весна была долгой и многообещающей, и с каждым годом ей требовалось все больше времени, чтобы перейти в лето.
Конечно, это были иллюзии, но я всегда с нетерпением ждала окончания зимы, которая, казалось, пришла навечно. Она дразнит нас первыми снегопадами, обещающими превратить мир в ослепительную страну чудес, где ветки деревьев сияют и искрятся. Первые снегопады всегда напоминают нам о Рождестве, о треске огня в камине, вкусных обедах, грудах подарков и о том, как весело наряжать новогоднюю елку. Чаще всего это приходилось делать мне и Евгении. Холмистые луга зима укрывает мягким белым одеялом обещаний. По вечерам из окна моей комнаты наверху я наблюдала за таинственными превращениями высохших и пожелтевших полей в молочном море, в котором плавают крошечные бриллианты.
Мальчишки в школе всегда с нетерпением ждали прихода зимы. Они наслаждались обжигающе холодным снегом и смеялись от восторга, что всегда меня удивляло.
Мисс Уолкер запрещала играть в снежки возле школы. Наказание за нарушение этого правила было суровым, что дало в руки Эмили новое орудие мести тем, кто бросал ей вызов. Особенно большое удовольствие получали мальчишки от игры в снежки, катания на санках и коньках, когда озера и пруды, по их мнению, достаточно замерзли. Пруд в Мидоуз, ставший для меня особенным с того момента, когда он принял в свои объятия бедную Пушинку, покрылся коркой льда, которая подтачивалась течением, поэтому слой льда всегда был тонким. Все реки и ручьи в нашей местности зимой становились более бурными и текли быстрее, а вода была очень холодной, чистой и приятной на вкус.
Мне казалось, что наши животные на ферме зимой слабели, их желудки, по-видимому, были заполнены ледяным воздухом, который вырывался наружу через ноздри и рты. Я всегда чувствовала жалость к бедным курам и свиньям, коровам и лошадям. Генри говорил мне, чтобы я не беспокоилась, так как у них толстые шкуры, а их шерсть и оперенье достаточно густые, чтобы перенести холод. Но мне трудно было представить, что им тепло в неотапливаемом амбаре, обдуваемом северными ветрами.
Лоуэла и другие горничные, чьи спальни были внизу в задней части дома, где не было каминов, нагревали кирпичи и заворачивали их в куски ткани и клали в свои постели, чтобы согреться. Большую часть дня Генри был занят заготовкой дров для каминов. Папа настаивал, чтобы его кабинет обогревался как можно лучше. Иногда он часами в него не заходил, а то и целыми днями. Но если, зайдя в кабинет, он обнаруживал, что там холодно, он начинал реветь как раненый медведь, и все, кто попадался ему на глаза, тут же бросались разыскивать Генри.
Зимой из-за ветра и снегопадов, холодных дождей и слякоти наша с Эмилией дорога в школу и обратно становилась неприятной, а иногда вообще невозможной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44