Одно слово — баба!
— Не надо так, — с укоризной сказал его приятель. — Паренек-то хороший, я вижу, ему только денег жалко… Да ты не бойся, — обернулся он к Хисматулле. — Я ж сказал, за мой счет! — Он улыбнулся и вопросительно поднял глаза. — Идем?
— Ну пошли, — с неохотой отозвался Хисматулла.
В кабаке было дымно и шумно, на непокрытых деревянных столах красными пятнами рдело пролитое вино, под лавкой уже кто-то валялся, звенели стаканы и кружки, и, стараясь обратить на себя внимание остальных, мычал что-то, стоя на лавке и шатаясь, мужичонка в распахнутой телогрейке, с окладистой черной бородой.
Василий, бодаясь, как корова, прошел сквозь толпу к дальнему углу и, сбросив под лавку спавшего, навалясь на стол, старателя, обернулся к дружкам:
— Милости прошу к нашему шалашу!
Чуть только уселись вокруг стола, как подошел хозяин, — рыхлый, с бледным, гладко выбритым лицом.
— Чего тебе, Вася? — без улыбки спросил он.
— Водка есть? Ну, тогда четверть!
Скоро хозяин принес еще две четверти, и Хисматулла почувствовал, что быстро пьянеет. Он хотел было отказаться от очередного стакана, но все зашумели: «Пей! Пей!» — и он выпил.
Кабак гудел, дым клубами поднимался к потолку и растекался по темным некрашеным доскам. Хисматулла подпер голову кулаками. Дружок Василия ткнул его в бок:
— Тебя как зовут-то? А то пьем, пьем, живем вместе, а имени твоего так и не знаю!..
— Хисматулла меня зовут…
— Чего грустишь, Сматула? Неужели с та кой капли опьянел? Или зазнобу какую вспомнил?
— А что это такое? — удивился Хисматулла.
— Зазноба? Да девушка, ну любимая, как там по-вашему?
— Вспомнил, — признался Хисматулла и опустил голову.
— Хорошая девушка, красивая?
— Какая разница, если ее бай в жены взял!.. — Хисматула стукнул кулаком по столу, и стоявший рядом стакан подпрыгнул и зазвенел.
— Вот так так! — свистнул собеседник. — Как же ты баю свою девушку отдал?
Хисматулла встал и сжал, кулаки.
— Захочу — и назад возьму! — с вызовом глядя кругом, крикнул он. — Прямо сейчас пойду и заберу, а Хажисултана зарежу, видит аллах, зарежу?
— Да сядь, выпьем лучше! Водка, она любое горе глушит! — придвинулся поближе дружок Василия. — Плюнь на все, что тебе баб не хватает? Да я тебе такую отыщу, закачаешься! У тебя деньги-то остались еще? Возьми-ка тогда чет верть, да не бойся, я с тобой расплачусь!
— Ну давай, — сказал Хисматулла и полез в карман за деньгами.
Старатели снова опорожнили стаканы. Василий встал и, пошатываясь, перешел к другому столу, вскоре за ним скрылся и его дружок. На их место тотчас подсели другие старатели.
— Зря ты горячку порешь, — сказал сидевший рядом старик. Лицо его густо обросло грязно— седой щетиной, рукава рубахи были похожи на лохмотья. — Нехорошо так долго зло помнить… Знаешь, как старики сказывают: тебя камнем, а ты — куском хлеба! Человека только добром победить можно, а если без конца камень за пазухой держать, это не дело! Не к лицу мусульманину…
— Нет, агай, добром с Хажисултаном не сладишь! — обрадовавшись, что не надо больше подбирать русские слова, заговорил Хисматулла. — Все равно отомщу! Мать мне только жалко, вот что… Совсем она у меня старенькая. — Он уронил голову и заплакал.
— Да брось ты, ты же мужчина! На, держи, выпей, сразу очухаешься! — заговорили сидевшие за столом. — Пей, пока жив, сколько влезет, всякое горе позабудется!
— Да, про завтрашний день один аллах знает…, — задумчиво добавил старик. — Сколько жить и долго ли муку эту нести! Наши, как мухи, дох нут! Сколько их под землей осталось…
— Вчера на третьем горизонте один погиб, — заговорил молчавший до сих пор усач, вертя стакан длинными костлявыми руками. — Да на прошлой неделе шестнадцать человек в одной шахте засыпало. А этот, что на третьем, дружок мне был… Жена осталась, дети мал мала меньше, вчера в контору ходила, а с ней там и разговаривать не стали.
— Чего зря болтаешь? — спросил снова при соединившийся к столу Василий. — Я сам видел, как Накышев ей три рубля дал!
— Тебе бы четверых детей, как бы ты их на кормил на трешку? — горестно спросил усач.
— Зато сколько водки купить можно! — весело встревая в разговор, сказал кто-то сзади. — Целая трешница, подумать только!
— Молчи ты, оболтус! — грозно повернулся назад усач, и пьяный старатель пропал, будто сквозь землю провалился.
— Бросьте, ребята, лучше выпьем! —сказал дружок Василия.
За соседним столом громко и не в лад запели:
Песня, как солнца огонь золотистый,
Сердце зажжет у уральских ребят,
Где же поет соловей голосистый?
Песни его над рекой звенят…
— Хай-хай, гоп-эл-лэй! — подхватили старатели.
— Жизнь собачья, одна водка тоску глушит! — грохнув стакан об стол, сказал усач. — Зачем тог да и родиться, если радости тебе — ну никакой!..
— Если пить, да при этом ум не пропить, да денег в кармане куча, то оно конечно, водка — штука хорошая! — заверил опять неведомо откуда возникший старатель, которого прогнал от стола усач. — Вот я пью, а ума не пропиваю, а почему бы мне и не выпить, если монета есть? Богачи вон пьют оттого, что с жиру бесятся, это мне Михаил все давно растолковал, а мы, стало быть, с горя, значит, кто же из нас прав?
Вдруг лицо старателя покачнулось и поплыло куда-то влево, нелепо кривляясь и гримасничая, и это было последнее, что запомнил Хисматулла…
Очнулся он утром от холода и ужасной головной боли и попытался сесть. Кругом на грязном полу валялись сваленные скамейки и пьяные старатели, которые не смогли уйти домой вчера вечером. Хисматулла пошарил в кармане и, не найдя ни копейки от вчерашней получки, ужаснулся:
— Что я наделал?
Но тут же его так сильно затошнило, что заботы о матери, о неоплаченных долгах и собственном пропитании сразу забылись.
Еле-еле отработав свои шестнадцать часов, Хисматулла поплелся к себе в барак, голодный, проклиная все на свете. Но не успел пройти мимо кабака, как был подхвачен вчерашним усачом и еще парой знакомых товарищей.
— Смотрите, кто пришел! — закричал с соседнего стола Василий. — Наш петушок пришел! Как, паря, неужто из трезвенников в выпивохи подался?
— Ровняльщик сказал, если завтра не выйдешь, другого возьмут! — хмуро ответил Хисматулла.
— Уж не ты ли ему там наушничал? — при встал Василий, перестав смеяться.
— Кати, кати! — грозно мотнул головой усач. — Мы и сами с усами! Сиди, где сидел, у меня тут весь кабак — друзья да приятели, не трожь парня, тебе говорю, а тронешь — со мной дело поимеешь!
Василий недовольно уселся, видя, что никто не поддерживает его. Усач и Хисматулла сели и заказали водки. Время от времени, ожидая, когда хозяин принесет штоф, Хисматулла радостно оглядывался на Василия, его так и подмывало детское желание показать язык вчерашнему своему мучителю. Хозяин принес водку, и скоро Хисматулла был так же пьян, как вчера…
День за днем закрутились, как спицы в колесе. Каждый раз кто-то из старателей угощал, и Хисматулла метался от работы к кабаку, от кабака к работе, чувствуя, что ему уже не выпутаться из этого неразрывного круга. Однажды он встретил рядом с бараком конюха Зинатуллу. Поговорив, они собирались уже разойтись, как вдруг Зинатулла вспомнил:
— Эй, забыл тебе сказать, я ведь в Сакмаеве на той неделе побывал!
— Мать видел? Седенькая такая, маленькая, у бая служит?..
— Нет, матери твоей вроде не встречал, зато эту вашу сумасшедшую встретил, ах, кабы не тронулась, такая красивая девка была!
— Это ты о ком? — почти догадываясь, хрипло пробормотал Хисматулла.
— Да эта, жена Хажисултана, что от мужа сбежать хотела с каким-то русским! — не зная хорошенько, в чем дело, и не подозревая, какую рану он наносит парню, продолжал конюх. — Нафиса, что ли? Прямо жалко, идет по улице — и ничего перед собой не видит! Одна девка тронулась, другая без присмотру бегает, мальчонка, говорят, покалечился и из дома сбежал, отец помер, а мать в том месяце на сук в темноте напоролась и ослепла!
— Как, Фатхия ослепла? — вскрикнул Хисматулла.
— Уж не знаю, как там зовут ее… Па оба глаза ослепла, теперь хоть па персике води! Вот несчастье-то… Л мы все говорим — худо да плохо! Нам еще хорошо, а вот им-то уж точно плохо, хуже не бывает… Может, ко мне зайдешь? — улыбнулся Зинатулла.
— Не-ет, в другой раз…
— Ну, я пошел тогда! В следующий раз поеду, могу к матери твоей заглянуть, слышишь? Привет передам!
— Ладно, — машинально сказал Хисматулла, чувствуя, что ноги не держат его, и, едва конюх скрылся за поворотом, сел прямо в сугроб, не чувствуя холода и обхватив обеими руками пылающую голову. «Аллах, — думал он, — так однажды приедет кто-нибудь и скажет: „А матери твоей уже в прошлом месяце земля постелью легла“, а я так ничего и знать не буду!.. Что же делать, что делать? И для чего я на этом свете? Нельзя же так — только есть, спать, работать, водку пить и опять есть, спать… Так ведь и лошади могут, и любая другая животина, если приучишь! Почему же я должен жить, как они? Нет, нет, все равно ничего не исправишь, все бесполезно… Откуда я знаю, зачем живу? Значит, вот как оно дома-то… Ох, и напьюсь же я сегодня!» Мысли одна за другой сменялись в его голове, и вскоре, встав с сугроба и не в силах унять жгущее в груди горе, он быстрым шагом направился к кабаку, не оглядываясь по сторонам и не замечая, что навстречу ему, улыбаясь, идет Сайфетдин.
Только столкнувшись со стариком нос к носу, он очнулся и пришел в себя.
— Вот ты где, оказывается, то-то я тебя не найду, — все так же улыбаясь, пожал ему руку Сайфетдин. — Все бараки обегал, все землянки обсмотрел, а тебя нет как нет! Ну, думаю, зайду-ка я сюда, может, хоть на след нападу, при хожу — и здесь нету. Что, думаю, за наваждение, как в воду канул, дай подожду — ан ты тут как тут! Ну да ладно, айда со мной! Об остальном по дороге переговорим…
— Куда?
— Ждет тебя один знакомый. Так мне и сказал — найди его, Сайфетдин, и веди сюда!
— Какой знакомый?
— Ишь, любопытство заело? Ничего, придешь — сам увидишь, кто зовет, для чего зовет…
— Не хочу, устал я, — заупрямился Хисматулла. — Лучше пойдем выпьем, агай, за встречу, я угощаю!
— Погоди, пойдем, что скажу… — потянул его за рукав Сайфетдин.
— Говори здесь, не пойду я дальше. — Пройдя несколько шагов, Хисматулла остановился. — Чего надо, что там за знакомый?
— У меня лично к тебе дела нету, — нахмурился старик. — Михайла тебя звал, вот я и при шёл, а уж ходить тебе к нему или нет — воля твоя…
— Михаил? Тот самый что со мной работал? — обрадовался Хисматулла, но, вспомнив о долге, тут же сник. — Не пойду я, не могу пойти!.. Я У него в долг хлеб брал, потому, наверно, и зовет, сам видишь — у меня сейчас хлеба нету… Будет получка, тогда и зайду…
Сайфетдин ухватил парня за воротник и поднял правую руку с тяжелым, как гиря, кулаком, но, взглянув на Хисматуллу, отпустил воротник, плюнул и покачал головой:
— Нет, не буду я на старости лет об тебя руки марать! Не думал я, что ты так мелко плаваешь, плюнуть да растереть! Ну, иди обратно в кабак, напивайся там. — Он повернулся спиной и решительно пошел в сторону от бараков.
Хисматулла так и не понял, почему рассердился Сайфетдин, но ему стало неловко и стыдно, что он чем-то обидел старика.
— Агай! Подожди! — кинулся он вслед за Сайфетдином.
— Надумал? Ну шагай! Как житье-то?
— Не знаю… Плохое, наверное… — опустил голову Хисматулла.
— Да уж чего хорошего, вон она как у тебя на лице припечаталась, жизнь твоя, — одни кости да под глазами синяки! — усмехнулся Сайфетдин. — А знаешь, зачем я тебя к Михаилу веду?
— Не знаю…
Сайфетдин оглянулся и, понизив голос, наклонился к самому уху Хисматуллы:
— Ленина изучать…
— А что это такое?
— Ленин? Это большевик, большой, то есть, человек, а славится тем, что богатство у богатых отбирает и бедным поровну раздает…
— Какой он, как Гали-богатырь?
— Э-э, сравнил! Да Ленин его одним мизинцем свалит! Думаешь, зря его все богачи боятся?
— Здорово! — оживился Хисматулла. — Вот бы к нам пришел! Я б тогда Хажисултану первому отомстил… — Он задумался, посмотрел на старика. — Скажи, Сайфетдин-агай, хороший, по— твоему, Михаил?
— Михаил? Очень хороший! Смотри, он хоть и русский, а мусульман тоже защищает, в обиду не дает, всех наших баев ненавидит, а бедняку сам первый руку протянет и из беды вызволит!
— И русских баев тоже ненавидит?
— И русских, всех богачей. Он всегда за бедняков, он за них и на каторге был, и в остроге сидел! Восемь раз, легко сказать! А сколько знает! Что ни спросишь — на все у него ответ есть, и бумагу читает здорово, прямо шпарит без заминки…
Вдали показался накренившийся набок барак, вдруг из-за кустов выскочила одичавшая косматая кошка и метнулась обратно через дорогу. Зеленые глаза ее фосфорически вспыхнули в темноте.
— Агай, повернем обратно! — Хисматулла остановился и потянул товарища за рукав. — Пути не будет…
— Брось дурака валять! — Сайфетдин рас смеялся. — Мы ее сейчас шуганем назад, и дорога будет чистая…
Он ловко, как булочку, слепил снежок из рыхлого снега и, размахнувшись, запустил в темноту и, видимо, попал в кошку, потому что она прыгнула за старую, высохшую березу и закарабкалась наверх.
— Раз она у нас над головой, то дорога свободна! — сказал Сайфетдин. — Айда, парень!..
Но стоило им приблизиться к бараку и Хисматулла увидел притаившегося у стены человека, как опять ему стало не по себе.
«Все равно тут дело нечистое! — подумал он. — Не зря кошка нам дорогу перебегала!»
Длинная тень отделилась от стены, и Хисматулла увидел рядом человека, беспечно насвистывающего незнакомую песенку.
— Эй, братки! Нет ли, случаем, у вас спички?
Он подошел ближе, вглядываясь в их лица, крутя в пальцах папиросу.
— Что ты! —притворно удивился Сайфетдин. — Где ты в наше время спички найдешь! Еслихочешь — высеку искру из кремня…
Однако человек не стал прикуривать, а лишь мотнул головой и пошел себе дальше, и Хисматулла понял, что эта таинственность не была случайной.
Сайфетдин тоже ничего не сказал незнакомцу и потянул на себя дверь барака.
Барак был старый, заброшенный, нежилой, и воздух в нем пах землей, мышами и керосином от маленькой лампы без стекла, сучившей к потолку черную нитку копоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54