Золочёная громада Иродова Храма померкла, опустели висящие над обрывом каменные террасы, и последний луч, на мгновение блеснув из-за крепостной башни, скользнул по пустующим гробницам пророков и скрылся в предместье.
Когда стихли последние звуки праздничных гуляний в Гефсиманском саду, с Елеонской горы в долину спустился Иисус и в назначенном ранее месте нашёл отпущенных на день учеников. Все ждали его, не было только Фомы и Иуды.
— Вы со мной?-Вместо приветствия спросил Иисус.
— Спросишь тоже!-За всех ответил Пётр.
— Что бы ни случилось?
— Пусть случается, -пожал плечами Андрей.
Фома с Иудой добрели до древних кенотафий уже в глубокой тьме, и, никого не обнаружив, перебранились коротко и двинулись к месту ночлега.
От этой ночи ничего не осталось в памяти Марии — только давно знакомое, безлунное, бесконечное, вечное одиночество промелькнуло среди зелёных деревьев и навеки покинутых могил и скрылось где-то за холмами Иерусалима.
Он больше не звал её за собой, не искал глазами в толпе, он перестал шутить, потом перестал улыбаться. Страх за него пришёл вместе с болью.
— Мне нельзя бояться, понимаю, нельзя, -говорила она Фоме.-Он делает всё правильно, наверно… он знает, как… почему же мне кажется, что он тоже боится этих дней?
Фома хмурился, кривил левый угол рта, вздыхал тревожно и мыслительно морщил лоб.
— Ты не презираешь меня, правда?-Спрашивала Мария, отчаянно цепляясь за разговор о нём.-Не думаешь, что он стал презирать меня?
— Он не стал презирать тебя, Мария, -медленно и тяжело произносил Фома.-Это город… я сам не узнаю его в этом городе… Ну и мерзкое это время, когда дело идёт к зиме… а говорят, в этих краях зимы не бывает…
Она благодарно сжимала его руку, и долговязый Фома смущался и снова кривил робкую улыбку. Он с неизменным уважением относился к любым проявлениям человеческой исключительности, одним из которых была, без сомнения, красота.
— Если хочешь знать, -говорил он, постепенно смелея, -я тоже не одобряю его походов в Храм. Про Царя опять заговорил… Царя ему никогда не прощают… Он как-то по особому умеет настроить всех против себя, но здесь ему это не сходит с рук так, как в Галилее… Мне кажется, что иерусалимские зеваки глупее других зевак. Упрямее, что ли…
— Ты тоже заметил?-Оживилась Мария.-А небо… я никогда не видела, чтобы небо было таким тяжёлым… оно будто просится упасть и разбиться вдребезги!
— И воздух, -подхватил Фома, -этот воздух южного моря…тебе не кажется, что он…
— Мёртвый?
Они уставились друг на друга.
— Я поговорю с ним, -прошептала Мария.-Теперь это не просто мои страхи, Фома, ты понимаешь, что это значит?
Фома нервно теребил тонкий пояс.
— Нет, -сказал он наконец.-Нет, Мария. Кто бы ты ни была, не мешай ему.
— Я люблю его, -просто ответила она.-И моя любовь сильней других. Он научил меня слышать голос сердца, но этот голос всегда произносит только его имя.
Фома снова нахмурился и покачал головой.
— Но может это не совсем то, чего хотел он?… -Пробормотал он как бы про себя.
Она повернулась и поймала его взгляд. Оробев от своей смелости и от ровного жгучего огня её глаз, он затаил дыхание и замер, боясь шелохнуться.
— Нет, Фома, -сказала она тихо-тихо.-Он хотел, чтобы я любила его.
Легче было бы сказать, что небо не разбивалось на тысячу осколков, проще было бы забыть о том, почему это случилось.
Древними улицами Сиона ещё гуляла поздняя дождливая осень, играя тяжёлыми тучами, а с моря в каменный город вдруг змеёю вползла зима. В окрестных деревнях роились чёрные стаи ворон, тревожно перекликались перед грозой, с криком срывались с голых деревьев и шумно взлетали, неуклюже барахтаясь в ветренном воздухе. Опустевшие острые ветки жутко торчали на мрачном сером фоне и качаясь, отчаянно царапали тяжёлое низкое небо. Тучи раскисали мгновенно, вздрагивали грязными потоками ливней, и громовые раскаты за горизонтом сотрясали землю эхом далёкого взрыва.
Холодные струи обрушивались на город, стучали настойчиво и грозно, загоняя в подворотни случайных прохожих. Крытые базары и ряды уличных прилавков под навесами наполнялись суетой и запоздалыми криками, тонущими в шуме дождя, и спешащие в укрытие горожане сбивались возле входа в одну живую кучу и принимались недоверчиво наблюдать, как у них на глазах плотнеет пелена дождя и посреди сплошной ненастной серости насмешливо сверкает с горы роскошная храмовая позолота.
Прислонясь к стене, в арке базарных ворот в промокшей толпе стоял Иисус и тоже смотрел на город. Неожиданно на его хрупкое плечо тяжело и веско легла чья-то крепкая рука.
— Насилу отыскал тебя, Иисус из Галилеи, -прошептал ему на ухо хриплый глухой голос.-С некоторых пор ты перестал появляться в Храме…
Рука властно приказала ему не оборачиваться.
— Ты ходишь один, -с укором сказал незнакомец.-Это страшный город.
Иисус равнодушно пожал плечами, продолжая смотреть на дождь.
— Меня послал мой господин, -продолжал хозяин руки.-Он хочет встретиться с тобой и будет ждать в полночь у гробницы Давида в нижнем городе.
Иисус скосил глаза на руку, лежащую у него на плече. На указательном пальце сиял перстень с огромным гранёным рубином. Дальше начинался длинный рукав чёрного плаща и прорезь капюшона, закрывшего лицо.
— Что хочет господин твой?-И глазом не моргнув, спросил он.
— Правды, -хрипло ответил голос.-Света твоей истины, -и добавил почтительно:-учитель…
— Я буду, -коротко сказал Иисус.-Ступай.
Рука в мгновение ока исчезла в рукаве.
— Именем Синедриона!-Крикнул незнакомец толпе, расступившейся мгновенно, выскочил из арки под проливные струи и скрылся за стеной дождя.
— Так ты говоришь, что Храм Ирода -жалкая насмешка?
— Пожалуй, ещё хуже, Иосиф. Если бы они видели Бога, как вижу Его я… Его невозможно поместить в этот позолоченый сарай, не унизив… понимаешь?
— Забавно…-протянул Иосиф и, прищурившись, посмотрел на него.-И с этими идеями ты заявился прямо в Храм? Однако… Поговаривают, ты объявил себя Царём…
— Они не понимают, не понимают, Иосиф!…
— Стоп! Я понимаю.
Он довольно улыбнулся и протянул руки над костром.
— Ну и переполох был, скажу я тебе… И после всего этого ты смело гуляешь по Иерусалиму в одиночестве?
— Я живу в окрестности, -ответил Иисус и быстро добавил:-У друзей.
— А…-сказал Иосиф, понимающе покачав головой.-Вот оно что, у друзей… А то я думаю как раз -кто это там в темноте уже битый час притворяется, что его тут нет? А это, наверное, друг.
Иисус с удивлением вскинул голову.
— Я приметил этого друга ещё давно, -улыбнулся Иосиф.-Он пришёл за тобой и спрятался вон за тем кустом. Эй, приятель!-Крикнул он во тьму.-Давай сюда, к костру, ночь-то, поди, холодна!
Иисус насторожился и тревожно сжал руки. Из-за куста не донеслось ни звука.
— Я приказываю тебе выйти именем Синедриона!-Уже с угрозой прокричал Иосиф, вставая.-Или тебе не сдобровать, клянусь честным именем Иосифа Аримафейского!
Тихо раздвинулись кусты, и маленькая фигурка, закутанная по самые уши, шагнула к костру.
Иисус и Иосиф замерли, раскрыв рты, когда разглядели того, кто приближался к огню.
— Мария!-Первым опомнился Иисус.-Боже мой, это ты?
Она покачала головой и с вызовом посмотрела на Иосифа.
— Раз такое дело, Иисус…-сказал тот смущённо.-Ведь я не знал!
— Ты шла за мной от самой Вифании?-Удивлённо спросил Иисус.
— Я шла за тобой, -ответила Мария, и в её глазах сверкнуло отчаяние.-Или ты хочешь опять прогнать меня?
Её волосы рассыпались по плечам и снова заиграли медью в отблеске костра. Ослеплённые её красотой, они вдруг забыли, что надо думать и говорить, что надо что-то отвечать этой смелой отчаявшейся женщине.
— Послушай…-наконец опомнился Иисус.-Разве можно идти одной через весь город?
— Я разозлила тебя?… -Пробормотала Мария. — Я так и знала — это я во всём виновата… я для всех не такая… Я дерзкая, я хожу одна в темноте…
— Ну что ты, милая, милая моя… Это я виноват -ты же шла за мной… Господи, да садись же и как следует согрейся!
Мария сделала шаг к костру, но вдруг остановилась и тихо всхлипнула. Они оба невольно подались вперёд.
— Я… я так боялась… что что-то случится с тобой, Иисус… что ты… не вернёшься…
Она, как ребёнок, залилась слезами, всхлипывая и вытирая глаза. Тронутый до глубины души Иосиф обнял её и усадил к огню.
— Знаешь что, Иисус?-Сказал он на прощанье.-Будь у меня такой друг, ноги бы моей не было в Храме!
Глядя на плачущую Марию, он не ответил. Какая-то неузнанная мысль прилетела к нему из другой, далёкой ночи. А когда она отняла руки от лица и посмотрела на него, он опустил глаза.
— Ты был вчера у Лазаря, Иисус, -насторожённо спросила Мария. — Фома сказал… Почему ты не взял меня с собой?… Меня не любят его сёстры?
— Дело не в них… -тяжело сказал Иисус, глядя на неё изподлобья. — Просто…
— Да! Знаю! Дело не в них! -Вспыхнула Мария, и он вздрогнул, как от пощёчины. — Конечно же, не в них — дело в тебе! И ещё в Боге, правда, Иисус? Который послал меня к тебе, как подарок, но не сказал, что с ним делать дальше? Поэтому ты и бегаешь, поэтому прячешься от меня? Посмотри же на меня, посмотри — я была для тебя целым миром, а теперь крадусь за тобой тайком, по ночам!
— Мария… накинь платок, ветер с севера… Неправда, всё совсем не так… Здесь… мне лучше быть одному.
— Но послушай, -волнуясь, сказала она, ближе придвигаясь к нему, -если ты так хочешь, мы никуда не уйдём, мы останемся, мы все будем здесь с тобой. Только скажи, что ты хочешь, чтобы было так, скажи!
— Я не вправе, -ответил он.-Я не вправе ни приказывать, ни просить.
Он причинил ей боль, когда отстранился и повернулся к костру. И он снова это знал, но отодвинулся ещё дальше.
— Не в праве… -повторила Мария, глядя перед собой. — О, теперь я знаю, Иисус, я была бы тебе плохой женой! — Вскричала она, обхватив голову руками. -Я ничем не могу тебе помочь… и иногда мне так хочется сделать что-то тебе назло, чтобы ты увидел, что кроме Бога на земле есть ещё и люди! Я ничего, ничего больше не понимаю… Ну почему, почему мы здесь?… Как изменился ты… тебя не узнать…
— Я хочу здесь остаться, Мария. И не могу этого объяснить. Если я уйду -эти невежды будут считать, что правы. Нет, нет… Теперь уже я никуда не уйду.
— Вот и всё, правда?-Горько сказала она, глотая слёзы.-Как будто и не было ничего -только для меня теперь нет никакой надежды!. Я пришла сюда из Галилеи, пришла следом за тобой, потому что ты позвал меня, поманил… даже и не думай отделаться от меня сейчас… Нет! Не говори мне ничего… знать больше не хочу ни о каком Боге! Потому что для меня Бог один — и это ты!
Что— то дрогнуло в его лице. Он не стал искать слова, а просто протянул ей руку. Горячая волна с треском вырвалась из пламени и задышала невыносимым жаром, а потом спала и снова скрылась в пылающую глубину костра, где по тлеющим искорёженным веткам пробегали искристые огненные змейки.
Свет огня танцевал на их лицах, а с земли тянуло мертвенным холодом. Они просто сидели, взявшись за руки, друг на друга даже не глядя, и одиночество, такое больное и тревожное, медленно отступало и сменялось тихим пронзительным счастьем. И поверить в него до конца было страшно, всё равно что признаться себе, что мир утаил от тебя самую важную и сокровенную тайну, и разгадать её тебе не по силам. И было именно так, потому что до сих пор никто на земле не знает точно, что же такое любовь.
«Я хотел бы забыть, я хотел бы вычеркнуть всё, написанное этой осенью… Я хотел бы забыть, и убежать далеко-далеко, и скрыться, и сделать вид, что не было ничего…никогда не было ничего…».
Фома отложил пергамент и повернулся на спину. Ветер за стеной подкрался ближе и притаился.
«Пергамент перевожу, -вспомнил Фома.-Пергамент дорого достался Иуде».
Ветер собрался с силами и завыл. Вой получился жалобный и нестрашный. Возле двери послышались чьи-то шаги и тревожный шёпот.
Фома аккуратно вытянул ноги и откинул голову, изображая спящего. В последний момент вспомнил про пергамент, пошарил рукой по циновке, нашёл и запихнул свиток себе под бок.
Вошедший остановился на пороге и окинул взглядом спавших.
— Что делали весь день?-Тихо просил он у стоявшего рядом.
— А не было никого, -так же тихо ответил ему сонный голос хозяина.-Вернулись к вечеру, по отдельности… гуляли где-то…
— А она?
— А нет её.
— Как нет?
— Не пришла ещё, Иисус.
«Самое время сейчас, -подумал Фома.-Ведь его не сыщешь теперь никогда!»
Он поёрзал немного и медленно сел, словно проснувшись только что.
— Ты поздно пришёл, Иисус…
— А ты рано проснулся.
— Может быть, вовремя, Иисус?
— Говори.
Фома криво усмехнулся и встал. Пергамент бессовестно выпал.
— А!-Сказал Иисус.
— Хм…-Сказал Фома.
Они вышли в соседнюю комнату и остановились друг против друга. Фома подумал сразу же, что плохая это была идея — поговорить. По глазам увидел, что зря вставал и ломал комедию.
— Трудно сейчас идти в Галилею, -сказал он.-Время холодное. Да и дождь, поди, разбил и разлил в грязь дороги…
— На осле разве что, -посоветовал Иисус.-Думаю, можно раздобыть где-то здесь осла…
Они задумчиво подняли глаза к потолку, словно обдумывая варианты.
— Осёл один будет, -наконец сказал Фома.-Разве же возможно найти нам восемь ослов?
— Да, -согласился Иисус.-Восемь, конечно, вряд ли…
Они не смотрели друг на друга, притворялись, что думают об ослах и слушают ветер.
— Нельзя нам оставаться, Иисус, -почти жалобно сказал Фома, первым потеряв терпение.-Тебе ли не знать? Коль уж нам всем не выбраться из этого проклятого города, не молчи, Бога ради, говори с нами и не бросай нас!
— Не думаешь ли ты, что вам следует ходить везде со мной, Фома?
— Но мы не видим тебя неделями, что думать, не знаем, Иисус, и если я могу о чём-то просить Бога, так только о том, чтобы не было никогда ни этой зимы, ни этой осени!
Фома махнул рукой и сел на лавку у стены. Что сказать ему — что вера их ослабела от этих дождей? Что, мирясь с поражением, они сломлены духом и готовы предать? Что всё в мире сейчас против него и заодно с этим городом?
1 2 3 4 5 6 7 8