Я хотела отменить вечер, когда шла сюда, но потом передумала, и мне нужное кое-что купить. Увидимся завтра или послезавтра. Поцелуй меня, и до свидания.
— До свидания, душечка. Ты у меня славная девочка.
— Это ты у нас славная, — сказала Кэролайн.
В холле она застегнулась на все пуговицы, потому что знала, что мать стоит у окна и ждет, чтобы помахать ей вслед. Что ж, по крайней мере, она выполнила то, что требовалось по традиции: обратилась к матери. Толку от этого посещения было мало, но Кэролайн была этим даже довольна, хотя и жалела, что пробудила какие-то неприятные для матери воспоминания.
Сбежав по ступенькам, она, прежде чем сесть в машину, обернулась и помахала матери рукой. Мать, помахав в ответ, отошла от окна, и занавеси задвинулись. В эту минуту Кэролайн услышала долгий гудок и увидела Джулиана, который сидел в своем «кадиллаке» чуть дальше по улице, на противоположной стороне. Он ждал. Она подъехала к нему и остановилась напротив. Он вылез и не спеша подошел к ней. Вид у него был отвратительный.
— Чего тебе? — спросила она.
— Ты так долго сидела у нее. Зачем она тебе понадобилась?
— Ты соображаешь, о чем говоришь?
— А ты соображаешь, сколько сидела у нее? Зачем? Поплакаться вволю?
Кэролайн молчала.
— Угадал? Распустить нюни насчет меня? Новобрачная бежит к своей мамаше пожаловаться на мужа, которому не нравятся ее пироги. Клянусь богом, я старался… Что ты ей наговорила? Давай выкладывай.
— Здесь не место устраивать сцену.
— Не хуже прочих мест. Лучше даже. И для тебя не так опасно, потому что здесь я, вероятно, не сделаю, чего мне бы хотелось.
— Дать мне по физиономии, по-видимому?
— Как это ты догадалась?
— Убери ногу с подножки, я поеду.
— Ты, наверное, слышала про клуб?
— Нет, не слышала. Про какой клуб? О каком клубе ты говоришь? Тебя исключили из клуба за вчерашнее?
— Ага, заинтересовалась! Нет, насколько мне известно, пока не исключили. На этот раз это — другой клуб.
— Городской клуб?
— Он самый.
— Что произошло? Что ты там натворил?
— У меня состоялась недолгая беседа с мистером Огденом, капитаном Огденом, героем войны, одноруким чудом, который очень любит совать нос в чужие дела.
— О чем ты говоришь?
— Скоро узнаешь. Очень скоро. Ты сказала, что хочешь ехать. Поезжай.
— Никуда я не поеду, пока не пойму, о чем ты говоришь. Опять что-то случилось! Господи, как мне это надоело. — Голос ее оборвался, она заплакала.
— Не надо устраивать сцен на улице, дорогая. Не надо. Прошу тебя, без сцен, пожалуйста. Ты ведь всегда твердишь, что не желаешь объясняться на людях.
— Что ты натворил, Джулиан? Господи! — Она плакала по-настоящему. Так горько рыдает женщина в больничном коридоре при виде опустевшей палаты, так причитают у рухнувшей шахты.
— Послушай, хочешь уехать со мной? Сейчас? Сию же минуту? Поедем? Поедем со мной?
— Нет, нет, нет. Что ты натворил? Скажи мне, что ты натворил! Что ты сделал с Фрогги?
— Я не могу здесь рассказывать. Поедем домой.
— Нет. Не хочу домой. Ты заставишь меня остаться с тобой. Уезжай, Джулиан. Пожалуйста, пусти меня. — Раздался гудок, и проехала маленькая двухместная машина. Кэролайн помахала рукой. Помахал и Джулиан. Это были Вильгельмина Холл и ее гость из Нью-Йорка. — Вы притормозили? — спросила Кэролайн.
— Нет. Уехали. Я тоже уезжаю, — сказал он.
— Подожди. Что ты натворил? Скажи мне. Пойдем со мной к маме. Она знает, что мы поссорились, и не будет нам мешать.
— Черта с два я пойду. Не пойду я к ней. Я уезжаю.
— Если ты уедешь, я отменяю вечер и остаюсь у мамы. Прошу тебя, Джулиан, скажи, что случилось.
— Нет. Поедем со мной домой, тогда расскажу. Иначе нет. Очень подходящий случай проверить, настоящий ты мне друг или нет.
— Как я могу быть тебе настоящим другом, если не знаю, что произошло?
— Ты должна слепо верить в меня. Верные жены так и поступают.
— Куда ты едешь? Опять напиться?
— Весьма возможно.
— Джулиан, если ты сейчас уедешь, то навсегда. Навечно. Я никогда не вернусь к тебе, что бы ни случилось. Я никогда не лягу с тобой в постель и постараюсь не видеть тебя.
— Ничего из этого не получится.
— Ты очень самоуверен, но на этот раз ты ошибаешься. Все будет бесполезно.
— Я не это имел в виду. Не потому, что я уверен. Я хотел сказать, что тебе придется меня увидеть. Тебе этого не избежать.
— Почему это мне придется?
— Может, только чтобы позлорадствовать. Если ты меня совсем разлюбила, то захочешь прийти позлорадствовать, а если еще любишь, то захочешь увидеть меня.
— Ты так ошибаешься, что это даже не смешно.
— Даже не смешно! Высший свет! Не коробит ли это твой слух? Держите меня пятеро! А я объявлю всему свету, чего все это стоит… Я уезжаю…
— Уезжай. Но помни: я сегодня домой не вернусь. И если только ты без меня не созовешь гостей, вечер отменяется. Во всяком случае, меня там не будет.
— Очень хорошо. Значит, проведем вечер по-другому.
— Можешь мне об этом не рассказывать. Только тебе следует быть поосторожнее с этой певичкой. Она умеет справляться и не с такими, как ты.
— Родненькая ты моя! Вот умница! Я знал, что ты не будешь сердиться. Я не сомневался, что ты добрая.
— Иди ты к черту со своим дешевым остроумием.
— Правы ребята в клубе, когда утверждают, что я под башмаком у жены, — сказал Джулиан и тут же пожалел: о клубе не стоило упоминать. — Позвони, пожалуйста, гостям и скажи, что я сломал ногу и все такое прочее.
— Хорошо, если только ты не хочешь позвонить сам и сказать, что я сломала ногу.
— Вот это уже лучше. Не то, что ты сломала ногу, а то, что мы перестали ссориться и принялись врать. Понятно, о чем я говорю?
— Ты у нас специалист по вранью, но я понимаю, о чем ты говоришь. Понимаю.
— Прекрасно, родная! Прощай, прощай, моя родная.
— Остряк! Убирайся!
И он уехал.
9
Гиббсвилл перестал быть поселком и превратился в третьестепенный город в 1911 году, но в 1930 году население его по-прежнему составляло менее 25.000 человек (согласно данным в записных книжках, разосланных гиббсвиллским банком в подарок своим вкладчикам). Званый вечер в Гиббсвилле становится важнейшим событием с той самой минуты, когда хозяйка открывает свои планы хотя бы одному человеку, и, если приглашения разосланы, только смерть или стихийное бедствие могут послужить причиной, из-за которой разрешается перенести этот вечер. Таким же важнейшим событием для тех, кто в конечном счете был приглашен, и для тех, кто хотел бы попасть в число приглашенных, стал через день-два после принятого решения и вечер в доме Инглишей. Решение было принято по дороге домой из Истона, где состоялся футбольный матч Лафайет — Лихай. Кэролайн и Джулиан объявили, что хотят устроить вечер «в один из дней рождественской недели». Ехали они в машине Уита Хофмана с Уитом и Китти, и Китти тотчас заявила, что это превосходная мысль, и принялась перечислять дни, когда вечер не может состояться, потому что на эти числа назначены либо другие вечера, либо танцы в клубе, либо, наконец, званые чаи. И вдруг Китти придумала. «Через день после сочельника в Рединге молодежный бал, — сказала она, — но мне надоело ездить в Рединг. Пусть на этот раз они приедут к нам. Мы едем туда и тратим деньги на их паршивых молодежных вечерах, но попытайся мы устроить молодежный бал в Гиббсвилле, то никакой поддержки из Рединга мы бы не получили».
Все с ней согласились.
— Поэтому пусть в этом году они приезжают на наши вечера, — продолжала Китти. — В городскую Ассамблею, например. Деньги от этого бала идут на благотворительные цели, верно, Уит?
— Теоретически, да, — ответил Уит.
— Обычно кончается тем, что Уит платит за всех присутствующих, — объяснил Джулиан.
— Не забывай, что и ты вносишь свою долю, — сказал Уит. — Все вносят. И из Рединга тоже иногда приезжают на бал. Редко, правда.
— Вот. Пусть и опять приедут. Давайте не поедем на их молодежный бал. Пусть они участвуют в нашей благотворительности. Кэролайн, устраивай свой вечер в этот день. Двадцать шестого.
— Ты как считаешь, Джу? Можно двадцать шестого?
— Вполне. Я сегодня выиграл сто долларов. Нет, двести. Но сотню я уже получил. И Бобби Херман должен мне еще сто.
— Тогда решено. Двадцать шестого мы устраиваем вечер. Все кто обычно и кое-кто из студентов, те, кто умеет пить. Не Джонни Дибл и ему подобные, а те, кто постарше, — сказала Кэролайн.
— О господи, — застонал Джулиан. — Боже мой! Мы обязательно должны пригласить Джонни Дибла, обязательно. Ведь он уже почти член клуба «Фи Бета Каппа». Независимо от того, где он будет учиться, он все равно будет членом «Фи Бета Каппа».
— Не будет, если пойдет в колледж штата, — поправил его Уит.
— Верно. Потому что в колледже штата нет такого клуба. Откуда ты знаешь, Уит? Оказывается, тебе известно про этот клуб больше, чем мне. Почему ты не хочешь пригласить Джонни, Кэролайн? Он славный малый… Неплохой, во всяком случае.
— Ладно, пригласим его, если ты настаиваешь. Он пьет не меньше тебя, если на то пошло. И значит, обязательно станет членом такой корпорации. Кого бы еще пригласить?
Кэролайн с Китти составили список гостей, который на следующей неделе появился в колонке Гвен Гиббс на странице светских новостей в «Стэндарде». Колонка Гвен Гиббс была в «Стэндарде» средоточием все светских сплетен. Никакой мисс Гиббс, конечно, не существовало. Была некая Элис Картрайт, выпускница факультета журналистики Миссурийского университета и дочь баптистского священника. Мисс Картрайт почти не была знакома с обитателями Лантененго-стрит и не была принята в их домах. Она ни в коем случае не ожидала оказаться в списке приглашенных на вечер к Инглишам. И не оказалась. Но в тот вечер она единственная явилась в очаровательный дом преуспевающего молодого бизнесмена и прелестнейшей из молодых женщин Гиббсвилла, а именно: мистера и миссис Джулиан М.Инглиш.

Как только Джулиан отошел от Кэролайн и сел в свою машину, его охватил страх. Он ни разу не оглянулся. И не так быстро вел автомобиль. Приближаясь к деловому центру города, он ехал на средней скорости, был чрезвычайно предупредителен к пешеходам и другим автомобилистам и решил, что поскольку он уже на пятнадцать минут опоздал на встречу с Лютом Флиглером, то совсем не будет с ним встречаться. Совесть его была чиста, потому что в душе он уже совершил сделку: за брань и поношение, что ждут его, когда он увидится с отцом, с Гарри Райли и более мелкими акционерами, которым придется спасать его от банкротства, он позволит себе использовать остаток дня для собственных нужд. В хорошую переделку он попал, лучше и не придумать! Встретиться с этими людьми, а в особенности, с собственным отцом, не легче, чем выстоять в драке или находиться в окопах на передовой линии фронта. Ни у кого не хватило бы духу рассказать его отцу о том, что произошло в «Дилижансе», ибо доктор Инглиш был из числа тех, кто потребует вызвать в «Дилижанс» полицию по поводу куда менее существенному, чем глупое поведение его сына. Но о ссоре с Гарри Райли ему обязательно рассказали. Такого рода новость гиббсвиллские мужчины еще долго будут мусолить в гостиничной парикмахерской, пока их физиономии парятся под горячими салфетками. И тем не менее даже это событие не было столь ужасным, как драка в городском клубе. Польские адвокаты будут всем говорить… Боже мой! Поляки ведь тоже католики. Только сейчас он это понял. Он вспомнил, что в петлице человека, которого сбил с ног, видел значок, свидетельствующий о принадлежности к польскому католическому ордену. «И чего я только не натворил? И кого только не оскорбил, пусть не прямо, а косвенно?..» Он честно попытался припомнить все недочеты в своей работе за последние несколько дней, чтобы, вернувшись, попытаться все исправить. Он вспомнил, как мерзко обошелся с Кэролайн, заставив ее пережить позор в истории с Гарри Райли, а потом публично и недвусмысленно унизил ее, удалившись из зала с Элен Хольман. А чего стоит его столкновение с миссис Грейди утром, чем Кэролайн особенно и чрезмерно возмущалась? И тут вдруг нежданно-негаданно явилось то, что по-своему было даже важнее их ссоры с Кэролайн, открытие, которое отныне он не сможет забыть, а именно: что Фрогги Огден все эти годы оставался его врагом. Это было хуже, чем его, Джулиана, обращение с Кэролайн, потому что это было обращение лично с ним, Джулианом. Эта новость произвела в нем перемену, а мы не должны позволять в себе больших перемен. Мы способны выдержать лишь небольшие перемены. Узнать о том, что люди, которых он считал своими близкими друзьями, оказались его врагами, это значит, как понимал он, измениться самому. Когда в последний раз в нем произошла перемена? Он старался припомнить, отвергая одно за другим события, которые послужили причиной не перемены, а лишь вылущивания сути его характера. И наконец решил, что в последний раз перемена в нем произошла, когда он обнаружил, что он, Джулиан Инглиш, хотя сам по привычке продолжал считать себя по-детски цельным, любопытным и пугливым, внезапно обрел власть над собственными чувствами: стал способен управлять собой и пользоваться этой способностью, чтобы доставлять удовольствие и радость женщине. Он не мог вспомнить, кто была эта женщина; в том, что он ее забыл, еще раз проявился его эгоизм; суть этой перемены была в нем самом. И только ему она была заметна, только он ощутил глубину и необратимость этой перемены. Она имела почти такое же значение и была, несомненно, столь же постоянной, как и физиологическое превращение его в мужчину, когда тоже не процесс, а конечный результат имел значение и остался с ним навсегда. Сами же обстоятельства, при коих он впервые почувствовал себя мужчиной, он даже не мог отчетливо припомнить.
Стало легче терпеть мысль о том, что существуют люди, которые испытывают к нему ненависть. Почему они ненавидят его? Непонятно. А между тем, это так. Другим людям он нравился. И не удивлялся, например, когда узнавал, что в него давно влюблена какая-нибудь девушка. В глубине души ты уверен, что люди, а особенно девушки, тебе симпатизируют, и тебя никак не потрясает, а лишь оправдывает твое ожидание услышанное от девушки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30