Гиббсвиллские гости отправились в Рихтервилл в специальном поезде — два вагона — через Рединг и Форт-Пени (все расстояние составляло 105 миль), а Авраам Локвуд с шестью другими гостями из Шведской Гавани — в новом дилижансе Локвудов (расстояние 11 миль).
В полдень, после венчания, на газоне перед домом Хоффнера состоялся так называемый банкет. Шампанского едва хватило на тосты в честь молодоженов. Танцев не было. День выдался жаркий, и приезжие гости, исполнив свой долг, настроились ехать домой. Авраам Локвуд посмотрел на часы и хотел было объявить своим спутникам, что пора возвращаться в Шведскую Гавань, но в эту минуту к нему подошла Аделаида Хоффнер.
— Я саметила, что вы всглянули на часы. Уше уесшаете?
— Боюсь, что да, мисс Хоффнер. Тучи собираются, как бы ливень не пошел.
— Шалко. А мне поручили посвать вас на вечер. Мошет быть, я сумею уговорить вас побыть еще немношко.
— Если кто и сумеет, так именно вы.
— Вот и хорошо.
— Кто устраивает вечер, кто на нем будет и где?
— Молотешь. У Барбары Шелленберг. Это недолго. Будет много хорошеньких девушек, мистер Шелленберг купил еще шампанского. Больше, чем мой отец.
— Кто поручил вам пригласить именно меня? Я ведь уже не молод.
— Мне скасали, чтоб я пригласила, кого хочу. Вы саставили меня приснаться.
— В таком случае грех отказываться, верно?
— Не откасывайтесь.
— Мы пойдем туда пешком? Это далеко?
— Вон там. Белый кирпичный дом на углу. Мошете вы идти?
— Могу.
— А я боялась, вы скашете, что для такого пошилого, как вы, это слишком далеко.
Авраам Локвуд отправил своих земляков в Шведскую Гавань, а сам пошел с Аделаидой Хоффнер на вечер к Шелленбергам. В доме было прохладно, несмотря на то, что там собралось более двух десятков юношей и девушек, оказавшихся неожиданно для себя без присмотра бдительных старших. Парни — со значками клубов на лацканах пиджаков — были студенты колледжей Лафайета, Муленберга, Франклина и Маршалла, а также колледжа Лебанон-Вэлли. Спустя немного времени эти молодые люди станут самими собой, то есть застенчивыми мальчиками, а пока что они болтали с девушками, заново знакомились, переспрашивали имена, смеялись без видимого повода, изо всех сил стараясь казаться веселыми и непринужденными.
— Вот видите, — сказал Авраам. — Мне тут не место. Для них я — старая развалина.
— Но не для меня. Я старше этих девочек.
— Это правда. Кое-кто из них, наверное, моложе вас года на два.
— А мы пойдем сядем в сале, хорошо?
— Чудесно, — согласился Авраам.
— Где же шампанское? Ах, вот оно. Восьмите два бокала и потом мошете выпить мою долю.
— Разве вы не любите шампанского?
— Мне больше нельзя. Я и так выпила лишний бокал, чтобы набраться смелости и пригласить вас на этот вечер. Мой папа следил, чтобы во время тостов я не выпила слишком много.
Авраам взял с подноса у подошедшей служанки-негритянки два бокала и протянул один Аделаиде.
— Выпьем за вас и за меня, — предложил он.
Она чокнулась с ним, но пить не стала.
— Что же вы?
— Вы не хотите, чтобы я была пьяная, правда?
— Нет, если вы сами этого не хотите.
— Не хочу. Нравится вам Сэм?
— Сэм? А, Сэм Стоукс. Да, нравится. Почему бы и нет? А вы имеете против него что-нибудь?
— Нет. Я рада за Сару. Она моя сестра. Только я за него не пошла бы.
— Теперь-то уж наверняка не пойдете.
— Да и никогда ни са што не пошла бы. Боше мой! Ушасное у меня происношение. Я еще уше немка. Мой папа напрасно тратил деньги, посылая меня в школу мисс Холбрук.
— Мисс Холбрук в Форт-Пенне?
— Я была там уше два года на пансионе.
— Полно вам на себя наговаривать. О чем вы задумались, Аделаида? Вас ведь Аделаида зовут?
— Как вы уснали?
— Методом дедукции. Все девушки и большая часть молодых людей звали вас Аделаидой, вот я и догадался, что вы — Аделаида. Так о чем же вы задумались?
— Ничего серьезного. Просто — подумала о Саре. Заперли ее сейчас одну с мужчиной. А если ей это не нравится? Все равно ей надо быть с ним. А если ему это не нравится?
— Но ведь это же серьезно.
— Ну, да. Я вовсе не имела в виду, что это не серьезно. Я хотела только сказать, что меня это не долшно беспокоить. Потому вы до сих пор и не шенаты, что считаете брак серьезным делом?
— Возможно. Не было времени подумать о браке.
— Сомневаюсь. Скорее наоборот — вы много о нем думали.
— Почему вы так считаете?
— Вы красивы и богаты и если еще не женились, то лишь потому, что так решили. Значит, думали?
— Верно, думал.
Она посмотрела ему в глаза.
— Вы опытный, правда?
— Да.
— Я это знала.
— Откуда?
Она улыбнулась.
— Откуда? Я видела, как вы смотрите на девушек. Мужчина, не имеющий опыта, так на девушек не смотрит.
— А как я должен на них смотреть?
— Вы уже не смошете смотреть на них по-другому, если бы даше сахотели. Так уш действует на человека опыт. И девушки знают, когда человек опытный.
— Женский инстинкт?
— Да. Он их предостерегает. Но предостережение не всегда помогает.
— Где вы этому научились? В школе мисс Холбрук?
— Там я ничему не научилась. Разве лишь чай сервировать. Приседать, если когда-нибудь встречусь с королевой Англии. Я не училась в школе мисс Холбрук, я преподавала там. — Аделаида засмеялась.
— Вы — преподавали? Что именно?
— Пошалуй, не скашу. Ну, то, что мошно уснать на ферме. У моего папы ферма в двух милях от города.
— А, понимаю. Вы объясняли девочкам в школе мисс Холбрук, как родятся телята.
— Телята? Дети, а не телята.
— А я вот никогда не видел. Может, вы мне объясните?
Она покраснела и с тревогой посмотрела на него.
— Нет. — Это слово прозвучало в ее устах как протест. — Я слишком много болтаю.
— Вы меня боитесь? Похоже, что боитесь.
— Не знаю. Наверно, да.
— Мне уйти?
— Останьтесь, но не говорите со мной так. Я сама виновата.
— Хочется вам поцеловать меня, Аделаида?
— Конечно, только я не буду.
— Хотите, чтоб я вас поцеловал?
— Не делайте этого.
— Я и не делаю. Только спрашиваю.
— Вы — опытный. Снаете, как это делается.
— Да, знаю. Вам ведь хочется поцеловать меня, верно?
— Да, но я не буду этого делать.
— И вам хочется, чтоб я поцеловал вас и обнял?
— Да.
— Крепко? Так, чтобы мы тесно прижались друг к другу?
Она склонила голову и дышала, как уставший пловец.
— Вы целовались когда-нибудь?
— Нет.
— Но если будете, то со мной?
— Да. Наверно, да.
— Когда?
— Я не знаю.
— Хорошо бы нам сейчас остаться одним, верно?
— Да.
— Вы все еще боитесь меня?
— Не знаю. Да.
— По-вашему, я дурной человек, Аделаида?
— Да.
— Злой?
— Да.
— Развратный?
— Не знаю. Отпустите меня.
— Я вас не трогаю. Даже не прикоснулся.
Аделаида посмотрела сначала на одну свою руку, потом на другую — и встала.
— Выйдем на свежий воздух.
— Хорошо. Но помните, что вы обещали.
— Знаю.
— И я добьюсь, чтобы вы выполнили свое обещание.
— Если я с кем и буду целоваться, то с вами. Но возможно, что я ни с кем не захочу целоваться.
— Ну, это мы еще посмотрим. Мы оба, — сказал он.
Взбудоражив ее этим разговором, он ушел с вечеринки, представился вновь Крису Мону, снял у него в гостинице номер и, чтобы не терять времени даром, нанес визиты кузнецу, торговцу фуражом и хозяину каретной мастерской — всем, кто обслуживал дилижансы. Эти люди знали, что дилижансами ведал не Авраам, а сам Мозес Локвуд, но тем не менее отнеслись к нему как к сыну с должным почтением. Из бесед с ними он извлек дополнительные сведения о Хоффнерах — семье Леви Хоффнера, — убедившие его в том, что это семейство, при всей его скромности, занимает в Рихтервилле такое же положение, какое Локвуды — в Шведской Гавани. Только сограждане лучше к ним относятся, чем жители Шведской Гавани — к Локвудам.
Неделю спустя Авраам понял, что Аделаида заинтересовала его не столько как темпераментная девушка, сколько как дочь Леви Хоффнера. С мыслью о браке, равно как с мыслью о вероятной в ближайшие годы смерти отца, связывались его планы на будущее. Мозесу Локвуду шел шестьдесят первый год. Обладая достаточной хваткой в коммерческих делах, он уже не выдерживал длительного физического напряжения. Видно было — да Мозес и сам это сознавал, — что жить ему осталось недолго. Когда одного из братьев Бэнди нашли утопшим в канале, он сказал сыну:
— Вот и еще одним мерзавцем меньше. Хочу пережить их всех, хочу увидеть своего первого внука. Но это уж от тебя, сын, зависит. Сестры твои никогда замуж не выйдут — ни та ни другая. Во время войны я писал тебе. Если со мной что случится, заботы о матери и девочках лягут на тебя. Мать — ничего, а вот Дафну и, возможно, Роду рано или поздно придется сдать в больницу. Будь они крестьянские дети — жили бы себе на ферме. На ферме женщины работают, как ишаки, а ночью другим занимаются, как ишаки. Вот и вся их жизнь. Ни о чем другом не мечтают. Но у наших девиц состоятельный отец, они никогда не трудились и не желают трудиться, а грамоту знают, наверно, хуже, чем мать. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь фермер пожелал взять их к себе, а уж о городских парнях и не говорю. Так что, сын, эта забота на твои плечи ложится. Не обижай их, пока они, бедняжки, еще дома. Бедные, жалкие созданья. А мать у них была хорошенькая. Да, твоя мать красивая была в молодости. И умница. Блистала, как новая брошь. Живая. Все при ней. Но девочкам ничего этого не передалось. Дафна прячется то в подвале, то в уборной. Рода откалывает такие штучки, что никогда не поверишь, если не знаешь ее. А ведь я их отец. Деньги на их содержание будут — об этом я позаботился. Но как бы то ни было, уж лучше бы они выросли в бедной семье. Бедняки не так разборчивы в выборе жен, как богатые.
Последние слова отца расстроили Авраама. Да, богатые девушки тоже могут быть разборчивы в выборе мужей. Сказать по чести, Сэм Стоукс — завидная партия, столь же завидная, как сам Авраам Локвуд. Правда, ни одна из ветвей рода Стоуксов, отдельно взятая, не имела больше денег, чем отец и сын Локвуды; но род Стоуксов и род Хофманов, находившиеся в близком родстве, а также Чэпины и Уокеры, неожиданно вступили в брачный союз с Хоффнерами из Рихтервилла. В этих условиях Авраам Локвуд, взвесив свои шансы на успех, пришел к выводу, что шансы эти не так велики, как он предполагал.
— Папа, — сказал он через несколько дней после их разговора, — а я нашел девушку, на которой хотел бы жениться. Дочь Леви Хоффнера.
— Что ж, у него их много. Правда, месяц назад убавилось на одну, но несколько еще осталось. Приглянулась?
— Да. На свадьбе познакомились.
— Должно быть, хорошенькая и все такое, иначе ты не обратил бы внимания. Ну, так что?
— Передай мне дилижансы. У меня тогда будет предлог наведываться в Рихтервилл.
— На черта тебе дилижансы? Если бы Леви Хоффнер захотел, то протянул бы в Шведскую Гавань железнодорожную ветку. Ну, если не на всю длину, то наполовину. А дилижансы… Хочешь, чтобы люди равняли тебя с вонючим кучером или с черным Тедом, нашим конюхом? Так за этим дело не постоит. Нет, сын, не стоит. К Леви надо ехать с чем-то более солидным и существенным. Ты с ним на свадьбе разговаривал?
— Нет.
— И хорошо, что не разговаривал. Потому что мог взять неверный тон. Он — птица поважнее, чем кажется. Такие извозчика в зятья не возьмут. Меня-то Леви знает, а вот про тебя может подумать, что умом ты не в старика пошел. Но ты не дурак. Кое в чем даже умнее меня, но не всегда. Леви Хоффнер мог помешать твоему деду и мне организовать рейсы дилижансов в Рихтервилл.
— Каким образом?
— Каким образом? Мало ли каким. Могли не дать нам место в конюшнях. Заставить кузнеца и каретную мастерскую отказать нам в услугах. Затеять судебную тяжбу. Или просто — отравить наших лошадей.
— Он на это способен?
— Леви Хоффнер и его отец, Джейк Хоффнер, не сидели бы, как я, сложа руки в ожидании братьев Бэнди. Они сами поехали бы в Гиббсвилл и там, прямо на улице, свели бы с ними счеты. Я же не мог этого сделать. Никто меня не знал. Некого было позвать поехать со мной. За спиной у Джейка и Леви стоят все Хоффнеры, предки которых жили здесь еще во времена Джорджа Вашингтона, а я в этом чертовом округе был единственным Локвудом, пока эту фамилию не приняла твоя мать. Рейсы дилижансов нам удалось организовать единственно потому, что Хоффнеры не ставили нам палки в колеса. Но они были уверены, что мы прогорим на этом деле. И прогорели бы, если бы не имели других доходов. Первые четыре года рейсы приносили нам одни убытки. Не было контракта с почтой. Эти филадельфийские мерзавцы мешали нам заключить контракт на доставку почты. Хотели, чтобы почту из Форт-Пенна в Рединг возили кружным путем. Так что не вздумай ехать в Рихтервилл как владелец дилижансов. Кто пригласил тебя на свадьбу? Конечно, не Хоффнеры.
— Нет. Сэм Стоукс, мой товарищ по студенческой организации.
— Я так и знал. Хоффнеры Локвудов не приглашают. Понимаешь, в чем дело? С Леви Хоффнером надо разговаривать как с ровней, смело глядя ему в глаза.
— Мы же богаче их.
— Это теперь. А он помнит не то, что теперь, а то, что было раньше. Ты уверен, что мы богаче?
— Я навел справки.
— Молодец. При хорошей разведке у меня и ухо, глядишь, уцелело бы. Но если мы и вправду богаче их, сын, то деньги — это еще не все. У них есть то, чего нет у нас: большая родословная, больше ста лет жизни на одном месте. А нас с тобой в Шведской Гавани до сих пор даже в расчет не берут. Только наши деньги, наше имущество. Но стоит тебе жениться на этой девице Хоффнер, черт побери, и мы уже будем что-то значить. Дай мне мозгами пораскинуть. Леви Хоффнера я знаю получше тебя.
Мозес Локвуд молчал так долго, что Авраам подумал: уж не заснул ли он с открытыми глазами?
— Сын! — вдруг позвал Мозес.
— Да, сэр.
— Поезжай к Леви Хоффнеру и скажи, что ты задумал строить железную дорогу.
— Между Шведской Гаванью и Рихтервиллом?
— Леви Хоффнер держит акции компании «Форт-Пенн, Рихтервилл, Лантененго». Теперь слушай: есть только одна причина, по которой ветку не дотянули до Шведской Гавани. Знаешь какая?
— Деньги.
— Всегда деньги, сын. Но почему это им невыгодно? Потому что в наших краях — одни фермы, в Рихтервилл отсюда ездят только фермеры, да и их мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68