https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya-vanny/na-bort/
Медленно обернувшись, я едва не ослепну, увидев спустившегося ангела, золотистого и нагого, выше меня на целую голову. Я поставлю на землю маленький цветочный горшок – почему-то мне будет стыдно держать его в руках. И сделаю вдох, последний.
Ангел обхватит мои хрупкие кости, поднимет меня на руки, и не пройдет и нескольких секунд, как он бесшумно и с безграничной нежностью понесет меня к солнцу и швырнет прямо в его недра.
Дег бросает сигарету и прислушивается к звукам празднества, плохо различимым в овраге.
– Ну, Энди, пожелай мне удачи, – говорит он, выпрыгивает из цементной трубы на землю, отходит на несколько шагов, останавливается, разворачивается и просит меня: – Нагнись на секундочку. – Я повинуюсь, после чего он целует меня, а перед моими глазами встает разжиженный потолок супермаркета, опрокинутым водопадом несущийся к небу. – Вот. Мне всегда хотелось это сделать.
Он возвращается в блестящее многолюдье вечеринки.
ЖДИ МОЛНИИ
Первый день нового года. Окутанный трепещущими миражами дизельных выхлопов (каждый – верная эмфизема), я жарюсь в дорожной пробке возле Калексико, Калифорния, в очереди перед пограничным КПП – и уже чувствую метановый запах Мексики, до которой рукой подать. Моя машина отдыхает на косичкообразном шестиполосном шоссе, полуразрушенном, озаренном лучами усталого зимнего заката. По этому линейному пространству ползу – дюйм за дюймом – не только я, но и целый подарочно-коллекционный набор всех типов людей и транспортных средств: татуированные фермеры теснятся по трое в кабинах пикапов, бодро транслирующих на всю округу кантри и ковбойские баллады; закондиционированные, в фирменных солнцезащитных очках яппи (тихо веет Генделем и Филипом Глассом Филип Гласе – современный авангардный композитор, привлекший внимание широкой молодой аудитории к жанру оперы.) отягощают своим присутствием седаны с зеркальными стеклами; местные Hausfrauen [] в бигуди, по пути на дешевые мексиканские рынки, потребляющие передачу Дайджест всех сериалов, – а сидят они в хенде с веселенькими наклейками; канадские супруги-близнецы пенсионного возраста спорят над рвущимися по швам картами США, которые слишком часто разворачивали и сворачивали. На обочине, в будочках яркой леденцовой раскраски, меняют песо люди с японскими именами. Слышен собачий лай. Если мне захочется получить левый гамбургер или мексиканскую страховку на машину, все окрестные коммерсанты наперегонки ринутся исполнять мой каприз. В багажнике моего фольксвагена две дюжины бутылок воды Эвиан и бутылка иммодиума – средства от поноса: некоторые буржуазные привычки неистребимы.
***
Закрыв бар в одиночку, я вернулся домой в пять утра, абсолютно измотанный. Пьетро и еще один бармен смылись раньше – снимать телок в ночном клубе Помпея. Дега за какой-то надобностью увели в полицейский участок. Когда я пришел домой, ни в одном бунгало не горел свет, и я сразу завалился спать – новости о трениях Дега с законом и приветственная речь для Клэр могут и подождать.
Проснувшись утром около одиннадцати, я обнаружил на своей входной двери записку, приклеенную скотчем. Рукою Клэр было написано:
Привет, заяц, мы уехали в сан-фелипе! мексика зовет. мы с дегом обговорили это на праздниках, и он убедил меня., что сейчас самое время; купим небольшую гостиницу… составь нам компанию. согласен? В смысле – а куда нам еще податься-то? и вообрази. мы – содержатели гостиницы! голова кругом идет. собак. мы похитили, но тебе предоставляем свободу выбора. ночью холодновато, поэтому привези одеяла. и книги. и ручки. городок малюсенький. так что найдешь нас по деговому авто. ждем тебя tres нетерпеливо. с надеждой увидеться сегодня же вечером цалую-цалую,
Клэр
Ниже Дег написал:
ПАЛМЕР, СНИМИ СО СЧЕТА ВСЕ СБЕРЕЖЕНИЯ. ПРИЕЗЖАЙ. ТЫ НАМ НУЖЕН.
Р. S.. ПРОСЛУШАЙ СВОЙ АВТООТВЕТЧИК.
На автоответчике я обнаружил следующее послание:
Мое почтение, Палмер. Вижу, ты прочел записку. Извини за сумбурную речь, но я полностью ухайдакался. Пришел утром в четыре и даже спать не ложился – посплю в машине по дороге в Мексику. Я говорил тебе, что у нас для тебя сюрприз. Клэр сказала (и в этом она права), что, если мы дадим тебе слишком много времени на раздумья, ты никогда не приедешь. Очень уж ты все анализируешь. Так что не думай – а просто приезжай, ладно? Обо всем здесь поговорим.
А правосудие… Знаешь, что произошло? Вчера прямо у Ликерного погребка Шкипера задавил джи-ти-оу, доверху набитый Глобальными Тинейджерами из округа Оранж. Вот уж quelle [] везуха! В его кармане нашли адресованные мне психописьма, где он пишет, что спалит меня, совсем как ту машину, и тому подобное. Moi! Страшно, аж жуть! Ну, я сказал полиции (и, заметь, почти не соврал), что видел Шкипера на месте преступления и полагаю – он испугался, что я заявлю на него. Все четко. Так что дело закрыто, но скажу тебе – твой знакомый проказник сыт вандализмом на девять жизней вперед.
Итак, увидимся в Сан-Фелипе. Рули осторожнее (господи, что за гериартричес-кий совет) и – увидимся вече…
***
КЛИНИЧЕСКАЯ WANDERLUST []:
болезнь, обычно поражающая детей из семей среднего класса, чье детство прошло на чемоданах. Неспособные укорениться где бы то ни было, они постоянно переезжают, всякий раз надеясь обрести на новом месте идеальную общность с идеальными соседями.
– Эй, мудак, двинь жопой! – не выдерживает позади темпераментный Ромео и почти въезжает в меня своей ржавой приплюснутой жестянкой цвета шартреза.
Поздравляем с возвращением в реальность. Пора показывать зубки. Пора начинать жить. Но это тяжко.
Уходя от столкновения, я ползу вперед, на один корпус машины, продвигаясь к границе, на одну единицу измерения приближаясь к новому, менее отягощенному деньгами миру, где пожирающие и пожираемые образуют совсем иную, пока неведомую мне цепь питания. Как только я пересеку границу, автомобилестроение таинственным образом застопорится на несомненно техлахомском 1974 году, после которого устройство автомобильных двигателей настолько усложнилось, что они перестали поддаваться мелкому ручному ремонту, а проще говоря, разборке на части. Характерной чертой ландшафта будут изъеденные ржавчиной, разрисованные пульверизатором, простреленные во всех местах полумашины – урезанные в длину, высоту и ширину, раздетые искателями запчастей, культурологически невидимые, вроде обряженных в черные капюшоны актеров-кукловодов из японского театра Бунраку.
Дальше, и Сан-Фелипе, где когда-нибудь появится моя – наша гостинииа, я увижу изгороди из колючей проволоки, в которую вплетены китовые кости, хромированные бамперы от тойот и кактусовые скелеты. А на городских горячечно-белых пляжах увижу тощих уличных мальчишек с лицами, одновременно недо– и переэкспонированными на солнце, без всякой надежды на успех, предлагающих замызганные ожерелья из фальшивого жемчуга и пузатенькие цепочки самоварного золота.
Вот что будет моим новым ландшафтом.
ТАЙНАЯ ТЕХНОФОБИЯ:
сокровенное, неафишируемое убеждение, что от прогресса больше вреда,чем пользы.
ПО ДЕВСТВЕННЫМ ПРОСЕЛКАМ:
выбор маршрута по принципу куда никто больше не попрется.
ОБЕЗЬЯННИЧАНИЕ – ОТУЗЕМЛИВАНИЕ:
желание человека, находящегося в другой стране, казаться ее аборигеном.
СОЛИПСИЗМ ОТЪЕЗЖАНТА:
поведение человека, который приезжает в другую страну, надеясь оказаться ее первооткрывателем, нообнаруживает там множество конкурентов, приехавших за тем же. Раздражееный этим обстоятельством, человек отказывается даже разговаривать с ними, так как они заставили его разочароваться в собственной оригинальности и элитарности.
Глядя на Калексико через лобовое стекло, я вижу потные орды, бредущие пешком через границу с соломенным кошелками, которые под завязку набиты лекарствами от рака, текилой, двухдолларовыми скрипками и кукурузными хлопьями.
На границе я вижу забор, пограничный забор в сеточку, напоминающей мне некоторые фотографии австралийских пейзажей, – форографии, на которых заграждения против кроликов раздлили местность надвое: по одну сторону плодоноящая, обильная утопающая в зелени земля, по другую – зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния лунная поверхность. Думая об этом контрасте, я также думаю о Дэге и Клэр -о том, что они по доброй воле избрали жизнь на лунной стороне и каждый подчиняется своей нелегкой участи: Дэг обречен вечно с тоской смотреть на солнце, а Клэр с веткой будет кружить в песках, исступленно ища под землей воду. Я же…
Да, а что же я?
Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я сделал свой выбор со всей определенностью. Очень возможно, что он принесет мне ужас и одиночество. – но я не жалею.
С моей стороны забора меня ждут два дела – два дела, которые стали делом жизни героев двух коротеньких историй: сейчас я их вам быстренько расскажу.
Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр. не имела тогда успеха. Она называется Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния.
Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации, а однажды послал подальше все что имел. – раскрасневшуюся. разгневанную молодую невесту у алтаря, перспективы служебного роста, все, ради чего вкалывал всю жизнь, – и лишь затем, чтобы в битом понтиаке отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.
Я сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе – бегал себе по степи, подняв к небу карниз от занавески, позаимствованный в ванной, и моля о чуде.
Дегу с Клэр до смерти хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным, зная, что Молодой Человек скитается по злым степям, я спокойнее сплю по ночам.
Вторая же история… Да, она чуть носложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… ладно, назовем веши своими именами – она обо мне.
Она обо мне и еще об одном событии – мне нестерпимо хочется, чтобы это событие произошло со мной.
Вот чего мне хочется: лежать на острых, как бритва, сверху напоминающих человеческий мозг скалах полуострова Баха-Калифорниа. Хочу лежать на этих скалах, и чтоб вокруг – никакой растительности, на пальцах – следы морской соли, а в небе пусть пылает химическое солнце. И чтоб ни звука – полная тишина, только я и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за рыбками – блестящими ртутными капельками.
НАУТЕК ОТ ПРОГРЕССА:
миграция в населенные пункты, мало затронутые техническим прогрессом и информационной революцией, свободные от вещизма.
Из маленьких порезов на коже, оставленных камнями, сочилась бы, на ходу сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, до самого озонового слоя. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, но это будут крылья пеликана, летящего с океана, – большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок – маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
1 ЯНВ. 2000 ГОДА
Я ехал в Калексико мимо Солтон-Си. огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов. Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Землей округа Империал хочется гордиться – это зимний сад Америки. После сурового бесплодия пустыни – ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля с посевами шпината, отарами овец и стадами коров далматинской расцветки – какой-то сюрреализм от биологии. Здесь все плодоносит. Даже лаосские финиковые пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль хайвея.
Около часа назад, когда я ехал по этому царству торжествующего плодородия в сторону границы, со мной произошло нечто необыкновенное: по-моему, об этом обязательно надо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в низину Солтон-Си через Бокс-каньон. На душе у меня было светло – я как раз пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка и украл с придорожного дерева теплый апельсин размером с шар для кегельбана. Меня засек фермер, выезжавший на тракторе из-за угла, он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Милосердие фермера показалось мне просто-таки вселенским. Сев в. машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые за день увидел горизонт – над Солтон-Си, – а на горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце – едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого эль-камино, набитого батраками-иммигрантами. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас: кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно – сплошной музон для конькобежцев да жалкие струйки еле слышных мексиканских радиостанций. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин: ни одна и не думала спешить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Ангел обхватит мои хрупкие кости, поднимет меня на руки, и не пройдет и нескольких секунд, как он бесшумно и с безграничной нежностью понесет меня к солнцу и швырнет прямо в его недра.
Дег бросает сигарету и прислушивается к звукам празднества, плохо различимым в овраге.
– Ну, Энди, пожелай мне удачи, – говорит он, выпрыгивает из цементной трубы на землю, отходит на несколько шагов, останавливается, разворачивается и просит меня: – Нагнись на секундочку. – Я повинуюсь, после чего он целует меня, а перед моими глазами встает разжиженный потолок супермаркета, опрокинутым водопадом несущийся к небу. – Вот. Мне всегда хотелось это сделать.
Он возвращается в блестящее многолюдье вечеринки.
ЖДИ МОЛНИИ
Первый день нового года. Окутанный трепещущими миражами дизельных выхлопов (каждый – верная эмфизема), я жарюсь в дорожной пробке возле Калексико, Калифорния, в очереди перед пограничным КПП – и уже чувствую метановый запах Мексики, до которой рукой подать. Моя машина отдыхает на косичкообразном шестиполосном шоссе, полуразрушенном, озаренном лучами усталого зимнего заката. По этому линейному пространству ползу – дюйм за дюймом – не только я, но и целый подарочно-коллекционный набор всех типов людей и транспортных средств: татуированные фермеры теснятся по трое в кабинах пикапов, бодро транслирующих на всю округу кантри и ковбойские баллады; закондиционированные, в фирменных солнцезащитных очках яппи (тихо веет Генделем и Филипом Глассом Филип Гласе – современный авангардный композитор, привлекший внимание широкой молодой аудитории к жанру оперы.) отягощают своим присутствием седаны с зеркальными стеклами; местные Hausfrauen [] в бигуди, по пути на дешевые мексиканские рынки, потребляющие передачу Дайджест всех сериалов, – а сидят они в хенде с веселенькими наклейками; канадские супруги-близнецы пенсионного возраста спорят над рвущимися по швам картами США, которые слишком часто разворачивали и сворачивали. На обочине, в будочках яркой леденцовой раскраски, меняют песо люди с японскими именами. Слышен собачий лай. Если мне захочется получить левый гамбургер или мексиканскую страховку на машину, все окрестные коммерсанты наперегонки ринутся исполнять мой каприз. В багажнике моего фольксвагена две дюжины бутылок воды Эвиан и бутылка иммодиума – средства от поноса: некоторые буржуазные привычки неистребимы.
***
Закрыв бар в одиночку, я вернулся домой в пять утра, абсолютно измотанный. Пьетро и еще один бармен смылись раньше – снимать телок в ночном клубе Помпея. Дега за какой-то надобностью увели в полицейский участок. Когда я пришел домой, ни в одном бунгало не горел свет, и я сразу завалился спать – новости о трениях Дега с законом и приветственная речь для Клэр могут и подождать.
Проснувшись утром около одиннадцати, я обнаружил на своей входной двери записку, приклеенную скотчем. Рукою Клэр было написано:
Привет, заяц, мы уехали в сан-фелипе! мексика зовет. мы с дегом обговорили это на праздниках, и он убедил меня., что сейчас самое время; купим небольшую гостиницу… составь нам компанию. согласен? В смысле – а куда нам еще податься-то? и вообрази. мы – содержатели гостиницы! голова кругом идет. собак. мы похитили, но тебе предоставляем свободу выбора. ночью холодновато, поэтому привези одеяла. и книги. и ручки. городок малюсенький. так что найдешь нас по деговому авто. ждем тебя tres нетерпеливо. с надеждой увидеться сегодня же вечером цалую-цалую,
Клэр
Ниже Дег написал:
ПАЛМЕР, СНИМИ СО СЧЕТА ВСЕ СБЕРЕЖЕНИЯ. ПРИЕЗЖАЙ. ТЫ НАМ НУЖЕН.
Р. S.. ПРОСЛУШАЙ СВОЙ АВТООТВЕТЧИК.
На автоответчике я обнаружил следующее послание:
Мое почтение, Палмер. Вижу, ты прочел записку. Извини за сумбурную речь, но я полностью ухайдакался. Пришел утром в четыре и даже спать не ложился – посплю в машине по дороге в Мексику. Я говорил тебе, что у нас для тебя сюрприз. Клэр сказала (и в этом она права), что, если мы дадим тебе слишком много времени на раздумья, ты никогда не приедешь. Очень уж ты все анализируешь. Так что не думай – а просто приезжай, ладно? Обо всем здесь поговорим.
А правосудие… Знаешь, что произошло? Вчера прямо у Ликерного погребка Шкипера задавил джи-ти-оу, доверху набитый Глобальными Тинейджерами из округа Оранж. Вот уж quelle [] везуха! В его кармане нашли адресованные мне психописьма, где он пишет, что спалит меня, совсем как ту машину, и тому подобное. Moi! Страшно, аж жуть! Ну, я сказал полиции (и, заметь, почти не соврал), что видел Шкипера на месте преступления и полагаю – он испугался, что я заявлю на него. Все четко. Так что дело закрыто, но скажу тебе – твой знакомый проказник сыт вандализмом на девять жизней вперед.
Итак, увидимся в Сан-Фелипе. Рули осторожнее (господи, что за гериартричес-кий совет) и – увидимся вече…
***
КЛИНИЧЕСКАЯ WANDERLUST []:
болезнь, обычно поражающая детей из семей среднего класса, чье детство прошло на чемоданах. Неспособные укорениться где бы то ни было, они постоянно переезжают, всякий раз надеясь обрести на новом месте идеальную общность с идеальными соседями.
– Эй, мудак, двинь жопой! – не выдерживает позади темпераментный Ромео и почти въезжает в меня своей ржавой приплюснутой жестянкой цвета шартреза.
Поздравляем с возвращением в реальность. Пора показывать зубки. Пора начинать жить. Но это тяжко.
Уходя от столкновения, я ползу вперед, на один корпус машины, продвигаясь к границе, на одну единицу измерения приближаясь к новому, менее отягощенному деньгами миру, где пожирающие и пожираемые образуют совсем иную, пока неведомую мне цепь питания. Как только я пересеку границу, автомобилестроение таинственным образом застопорится на несомненно техлахомском 1974 году, после которого устройство автомобильных двигателей настолько усложнилось, что они перестали поддаваться мелкому ручному ремонту, а проще говоря, разборке на части. Характерной чертой ландшафта будут изъеденные ржавчиной, разрисованные пульверизатором, простреленные во всех местах полумашины – урезанные в длину, высоту и ширину, раздетые искателями запчастей, культурологически невидимые, вроде обряженных в черные капюшоны актеров-кукловодов из японского театра Бунраку.
Дальше, и Сан-Фелипе, где когда-нибудь появится моя – наша гостинииа, я увижу изгороди из колючей проволоки, в которую вплетены китовые кости, хромированные бамперы от тойот и кактусовые скелеты. А на городских горячечно-белых пляжах увижу тощих уличных мальчишек с лицами, одновременно недо– и переэкспонированными на солнце, без всякой надежды на успех, предлагающих замызганные ожерелья из фальшивого жемчуга и пузатенькие цепочки самоварного золота.
Вот что будет моим новым ландшафтом.
ТАЙНАЯ ТЕХНОФОБИЯ:
сокровенное, неафишируемое убеждение, что от прогресса больше вреда,чем пользы.
ПО ДЕВСТВЕННЫМ ПРОСЕЛКАМ:
выбор маршрута по принципу куда никто больше не попрется.
ОБЕЗЬЯННИЧАНИЕ – ОТУЗЕМЛИВАНИЕ:
желание человека, находящегося в другой стране, казаться ее аборигеном.
СОЛИПСИЗМ ОТЪЕЗЖАНТА:
поведение человека, который приезжает в другую страну, надеясь оказаться ее первооткрывателем, нообнаруживает там множество конкурентов, приехавших за тем же. Раздражееный этим обстоятельством, человек отказывается даже разговаривать с ними, так как они заставили его разочароваться в собственной оригинальности и элитарности.
Глядя на Калексико через лобовое стекло, я вижу потные орды, бредущие пешком через границу с соломенным кошелками, которые под завязку набиты лекарствами от рака, текилой, двухдолларовыми скрипками и кукурузными хлопьями.
На границе я вижу забор, пограничный забор в сеточку, напоминающей мне некоторые фотографии австралийских пейзажей, – форографии, на которых заграждения против кроликов раздлили местность надвое: по одну сторону плодоноящая, обильная утопающая в зелени земля, по другую – зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния лунная поверхность. Думая об этом контрасте, я также думаю о Дэге и Клэр -о том, что они по доброй воле избрали жизнь на лунной стороне и каждый подчиняется своей нелегкой участи: Дэг обречен вечно с тоской смотреть на солнце, а Клэр с веткой будет кружить в песках, исступленно ища под землей воду. Я же…
Да, а что же я?
Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я сделал свой выбор со всей определенностью. Очень возможно, что он принесет мне ужас и одиночество. – но я не жалею.
С моей стороны забора меня ждут два дела – два дела, которые стали делом жизни героев двух коротеньких историй: сейчас я их вам быстренько расскажу.
Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр. не имела тогда успеха. Она называется Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния.
Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации, а однажды послал подальше все что имел. – раскрасневшуюся. разгневанную молодую невесту у алтаря, перспективы служебного роста, все, ради чего вкалывал всю жизнь, – и лишь затем, чтобы в битом понтиаке отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.
Я сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе – бегал себе по степи, подняв к небу карниз от занавески, позаимствованный в ванной, и моля о чуде.
Дегу с Клэр до смерти хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным, зная, что Молодой Человек скитается по злым степям, я спокойнее сплю по ночам.
Вторая же история… Да, она чуть носложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… ладно, назовем веши своими именами – она обо мне.
Она обо мне и еще об одном событии – мне нестерпимо хочется, чтобы это событие произошло со мной.
Вот чего мне хочется: лежать на острых, как бритва, сверху напоминающих человеческий мозг скалах полуострова Баха-Калифорниа. Хочу лежать на этих скалах, и чтоб вокруг – никакой растительности, на пальцах – следы морской соли, а в небе пусть пылает химическое солнце. И чтоб ни звука – полная тишина, только я и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за рыбками – блестящими ртутными капельками.
НАУТЕК ОТ ПРОГРЕССА:
миграция в населенные пункты, мало затронутые техническим прогрессом и информационной революцией, свободные от вещизма.
Из маленьких порезов на коже, оставленных камнями, сочилась бы, на ходу сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, до самого озонового слоя. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, но это будут крылья пеликана, летящего с океана, – большого, глуповатого, веселого пеликана, который приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок – маленькую серебряную рыбку.
За этот подарок я отдал бы что угодно.
1 ЯНВ. 2000 ГОДА
Я ехал в Калексико мимо Солтон-Си. огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов. Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Землей округа Империал хочется гордиться – это зимний сад Америки. После сурового бесплодия пустыни – ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля с посевами шпината, отарами овец и стадами коров далматинской расцветки – какой-то сюрреализм от биологии. Здесь все плодоносит. Даже лаосские финиковые пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль хайвея.
Около часа назад, когда я ехал по этому царству торжествующего плодородия в сторону границы, со мной произошло нечто необыкновенное: по-моему, об этом обязательно надо рассказать. А случилось вот что.
Я только-только въехал с севера в низину Солтон-Си через Бокс-каньон. На душе у меня было светло – я как раз пересек границу края около плантаций цитрусовых возле небольшого городка под названием Мекка и украл с придорожного дерева теплый апельсин размером с шар для кегельбана. Меня засек фермер, выезжавший на тракторе из-за угла, он лишь улыбнулся, сунул руку в мешок за спиной и кинул мне еще один апельсин. Милосердие фермера показалось мне просто-таки вселенским. Сев в. машину, я закрыл окна, чтобы не выпускать запах очищенного апельсина. Я заляпал руль клейким соком и ехал, вытирая руки о штаны. Поднявшись на гору, я неожиданно впервые за день увидел горизонт – над Солтон-Си, – а на горизонте нечто, заставившее мою ногу непроизвольно нажать на тормоз, а сердце – едва не выпрыгнуть изо рта.
Я увидел оживший рассказ Дега: ядерный гриб до самого неба, далеко-далеко на горизонте, злющий и плотный, со шляпкой в форме наковальни, размером со средневековое королевство и темный, как спальня ночью.
Апельсин упал на пол. Я притормозил у обочины под пронзительную серенаду едва не протаранившего меня сзади ржавого эль-камино, набитого батраками-иммигрантами. Но сомнений не было; да, гриб торчал над горизонтом. Он мне не померещился. Именно таким он представлялся мне с пяти лет: бесстыдным, изможденно-помятым, всепожирающим.
Меня охватил ужас: кровь прилила к ушам; я ждал сирен; включил радио. Биопсия дала положительный результат. Неужели кризис произошел после полуденного выпуска новостей? Удивительно, но на радиоволнах все было спокойно – сплошной музон для конькобежцев да жалкие струйки еле слышных мексиканских радиостанций. Неужели я спятил? Почему никто и ухом не ведет? Навстречу мне проехали несколько машин: ни одна и не думала спешить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32