Может, и к лучшему, что будущее скрыто от нас.
— Анна-Луиза, как ты стараешься для других… просто чудо!
— Кончай свой телемарафон, Тайлер. Сегодня неподходящий день.
— Ладно. Как скажешь. — Мы отъезжаем от торгового центра и летим через Ланкастер, и все это время Анна-Луиза — просто снежная королева на фоне матово-черной роскоши Комфортмобиля.
На востоке, посреди убранного ячменного поля я вижу линию электропередачи. Странно — почему-то провода по обе стороны трансмиссионной башни обрезаны и безвольно свисают с горизонтально вытянутых, треугольником сходящихся алюминиевых рук-опор, как будто башня — это убитая горем мать похищенного ребенка, протягивающая детскую одежонку навстречу камерам «Си-эн-эн».
Вид у Анны-Луизы просто жуть.
— Анна-Луиза, что за вид у тебя — просто жуть. Ты спала хоть ночью-то? — Носки на ней разного цвета, свитер в нескольких местах прожжен, в уголках рта засохшие следы зубной пасты. На коленях у нее рабочая униформа в жеваном полиэтиленовом пакете из-под продуктов, в который она вцепилась обеими руками.
— А, плевать.
— Понятно.
— Зато мисс Франция, как я полагаю, выглядит сегодня сногсшибательно.
Я дипломатично молчу, хотя мое нежелание разуверять ее само по себе выразительно доказывает, что да, если начать подсчитывать, кто из них тщательнее следит за собой, сравнение будет, вероятно, не в пользу Анны-Луизы.
— У всех бывают неудачные дни — когда даже волосы не лежат.
— Сегодня в обед только выпила джина с мини-кексами, — говорит Анна-Луиза.
— Напилась и пошла на работу?
Анна-Луиза вся какая-то натянутая. Вталкивает в гнездо «прикуривателя» до сих пор никому ни разу не понадобившуюся зажигалку, достает, порывшись в белом полиэтиленовом мешке, сигарету и, к моему несказанному удивлению, ее прикуривает.
— Анна-Луиза, что ты делаешь? Курение — удел бедняков.
— Чего-чего?
— Нет, правда. Богатые не курят. По-настоящему богатые. Исключено. Точно так же, как у них дома не бывает ламп дневного света. Только электрические. Или свечи.
— Тебе-то почем знать, Тайлер?
Вряд ли стоит сейчас приплетать Фрэнка Э. Миллера и кладезь его мудрости, иначе говоря, его автобиографию «Жизнь на вершине».
— Да это же яснее ясного. Начни курить — тебе прямая дорога в трейлерный парк. Заодно можешь сразу выступать ходячей рекламой — щит спереди, щит сзади и надпись: «Высоко не мечу».
— А может, мне просто нравится курить.
— Жизнь твоя — тебе и решать.
Анна-Луиза демонстративно продолжает курить. В машине пахнет как в дешевом баре, и я на щелочку приоткрываю окно со своей стороны, и все голубые струйки дыма устремляются туда мимо моей физиономии -отчего Анна-Луиза испытывает хоть и незначительное, но все же удовлетворение.
— Ох, чувствую я, быть мне сегодня пассивным курильщиком, — говорю я.
В ответ — глубокая затяжка.
— Слушай. У тебя ведь в мешке «Нью-Йоркер»? Держала бы его на виду — тогда хоть всем будет ясно, что ты идешь в ногу со временем.
— Прибереги свои советы для кого-нибудь другого, Дэн!
— Анна, в чем дело, почему ты на меня злишься? — спрашиваю я. — Что это за тон? Я в чем-то провинился?
В ответ — презрительный фырк. Я вспоминаю старый анекдот о том, как жена однажды утром просыпается и давай метелить мужа: ей приснилось, будто он в чем-то перед ней провинился. А юмор в том, что дыма без огня не бывает — небось, и в реальной жизни у мужа рыльце в пушку.
— Тайлер, что я знаю о тебе?
— Вот это да!
— Помолчи лучше. Я даже не уверена, что знаю тебя, действительно знаю. То есть я знаю тебя вот до сих, но дальше — стоп, дальше мне путь заказан. Обидно.
Хм— мм. Интересно бы выяснить, готовы ли те, кто обвиняет тебя в скрытности, сами выворачивать себя наизнанку.
— Ты просто себя накручиваешь, Анна-Луиза.
— Не надо, Тайлер. Вот не надо и всё!
Центральная часть Ланкастера из-за оборванных проводов осталась без электричества. Машины ревут, урчат и завывают на перекрестках с погасшими светофорами, и общая нервозность только усугубляет раздражительность, которой уже до краев наполнен Комфортмобиль.
— Сегодня утром я перед работой зашла к вам домой, — говорит Анна-Луиза каким-то вдруг ставшим бесцветным голосом, вперив безразличный взгляд в здание почты и прачечной, куда я хожу стирать свои вещи (рубашки с подкрахмаливанием и утюжкой всего по 99 центов за штуку), — а ты уже уехал в торговый центр. Я хотела по пути домой с аэробики занести тебе шарфик — сама связала, как глупая деревенская баба. Мы с твоей мамой выпили по чашечке кофе. Я уже собралась идти домой переодеваться, и тут мне прямо к ногам падает открытка — в дверь бросили. Из Новой Зеландии.
— Хмх.
Вот тут-то он и кончился, отпущенный мне кредит доверия. Кровь стучит у меня в ушах, лоб — сплошной непрерывный гул. Не могу собрать мысли в кучу. У меня такое чувство, будто я смотрю фильм, все идет нормально, обычная житейская ситуация, скажем, муж и жена за завтраком, и вдруг один из них при выдохе пускает пузыри, и только тогда понимаешь, что все происходит под водой.
— Ты всерьез думал, что я ничего не узнаю, Тайлер? Ты что же, совсем меня за дуру держишь?
Время рушится.
Мы уже возле дома Анны-Луизы на Франклин-стрит. Говорить я не в состоянии, сижу и тупо смотрю на середину руля.
— Анна-Луиза, это же просто летний заскок, ничего серьезного. Я понятия не имею, чего ее сюда принесло…
— Ты, надеюсь, не думаешь, что я не знаю, что это просто заскок? А ты сам не мог мне сказать — не дожидаясь, пока тебя припрут к стенке? Я бы все поняла. Нет, ты вместо этого заливал мне про каких-то «приятельниц Киви»!
Анна-Луиза открывает дверцу, разворачиваясь всем корпусом — ногами наружу — и попутно гася сигарету.
— Ты слабак, Тайлер. Слабак — слабак — слабак! И знаешь, я вообще-то слыхала, что мужики все недоумки, только почему-то считала, что ты исключение. Теперь я так не считаю. — Она выходит. — Ну, я пошла. Спасибо, что подкинул. Ах нет, извиняюсь — мерси боку!
Она резвой газелью бежит от меня прочь по дорожке, входит в шлюзовую камеру — и всё, конец, и это так странно, как в детстве, на Хэллоуин, когда, бывало, держишь в руке бенгальский огонь и думаешь, что сверкающие россыпи белых искр будут всегда, и вдруг их нет, а ты смотришь и все еще не можешь поверить.
Я глушу двигатель, опускаю стекло, откидываюсь и вбираю в себя все, что вижу. Впереди на Франклин-стрит какой-то наркоша из Бесплатной клиники кружит вокруг уличного автомата, как барбос, выписывающий круги вокруг другой, незнакомой собаки. В какой-то момент он поворачивается, перехватывает мой взгляд и вскидывает руку, изобразив пальцами букву «V», знак победы.
Я мысленно вижу неудержимо падающий вниз «Боинг-747» — тысяча кислородных масок, свисающих с потолка.
Я тоже показываю ему знак победы.
34
Несколько часов я бесцельно езжу туда-сюда в надежде наткнуться где-нибудь на Стефани. В конце концов я возвращаюсь домой — крутом по-прежнему чернота, свет так и не врубили. Я вижу на нашей подъездной дороге небывалое скопление машин. С чего бы это — может быть, в дом, пробив крышу, влетел астероид? Или из кухонных стен вдруг стала сочиться кровь? Но тогда, позвольте, где же съемочная бригада новостей Шестого канала? Сбоку от дома я замечаю «Бетти», дедушкину и бабушкину махину на колесах, по-хозяйски расположившуюся, как будто она тут самая главная — хамоватая, беспардонная, ну точно наглая бабища в ресторане, которая громогласно распекает официанток, жрет как свинья и все ей сходит с рук, потому что, строго говоря, никакой буквы закона она не нарушает.
Я вхожу в дом, и тут всё объясняется: бабушка с дедушкой проводят совещание распространителей «Китти-крема»® не где-нибудь, а у нас в гостиной, которая сейчас представляет собой облагороженную светом свечей живую картину тесноты и убожества. Прямо на полу, на ковре, и на хипповых бесформенных кушетках видны очертания тел, полукругом устроившихся перед ведущим это шоу дедом, который восседает, как верховный правитель, на троне, то бишь в кресле, сработанном из прутиков, понатасканных из бобровых плотин (изобретательный все-таки народ эти хиппи!). Прямо перед ним стоит небольшой, обтянутый бархатом цвета индиго постамент, на котором разложен весь ассортимент продукции, выпускаемой под маркой «Китти-крем»® — «Система кошачьего питания»®.
Стефани тут же, среди тел, как, впрочем, и Дейзи, Мюррей, Скай, Мей-Линь, Пони, Дэвидсон, миссис Дюфрень, Эдди (снова с нами), Джоанна и еще человек здак двадцать других; в глазах у всех — восторг и упоение, совсем как в мультиках: вместо зрачков — знак доллара.
Киттикатя и ее закадычный приятель, косоглазый кастрат сиамец Рисик из соседнего дома, так и трутся вокруг дедушкиного трона, дрожа от нетерпения, когда же наконец им дадут вожделенное лакомство. Не хватает только жертвенных козлят на привязи. Дыма курящихся кальянов. До чего же все это удручает! До чего же несовременны теснота и убожество! Значит, вот что такое отсутствие электричества — дремучее средневековье моментального приготовления: просто выдерни вилку из розетки. Металла мне, протеиновых капсул, радия — каждый день без выходных! Технические изобретения — вот что не дает нам плюхнуться обратно в грязную лужу.
Я иду в кухню, и следом за мной входит Джас мин. Я спрашиваю ее, какого лешего звонил Дэн сегодня утром, когда я собирался ехать в торговый центр.
— Шш-шш. Потом, — говорит она. — Я что хотела тебе сказать — мама с папой остались без дома, и в ближайшие несколько месяцев им придется жить в «Бетти». Будь с ними помягче, ладно? Пойдем посмотрим до конца дедушкино шоу в гостиной. Эй! С тобой все в порядке?
— Нормально.
— Да нет. — Она прищуривает глаза. — Анна-Луиза все узнала, так ведь?
— Да.
— Ах ты мой котенок! Поговорим, когда народ разъедется. — Она легонько тормошит меня за плечи. — Съешь печенюшку, ладно? Сегодня у меня шоколадное — с настоящим шоколадом, не с заменителем. Скажешь, мать деградирует помаленьку, да?
— Как прошло свидание с твоим программистом?
— Хуже некуда.
Она возвращается в гостиную как раз в тот момент, когда Джим Джарвис и его жена Лоррейн под аплодисменты выходят на авансцену, чтобы представить вниманию публики работу «Киттипомпы»®. Это действо — акт ритуального приобщения к отлаженному как часы, гипнотическому, никого, кроме себя самого, не признающему миру домашних сборищ на тему кошачье-собачьего корма. Что происходит, куда подевалась нормальная работа?
35
Джим Джарвис — квинтэссенция ланкастерца образца Нового Порядка. Пока не накрылся наш Завод (и Джимова карьера вместе с ним), Джим — подтянутый, целеустремленный яппи, яппи-кремень — и его яппи-жена Лоррейн жили на окраине города в чудовищном огромном доме с одним окном и самой большой спутниковой антенной-тарелкой во всем округе Бентон, да нет, во всем штате Вашингтон (издали могло показаться, что на крышу их дома забросило ветром коктейльный зонтик). Теперь они живут в «доме на колесах», запаркованном неподалеку от шоссе Три Шестерки.
Джим на самом деле занимался куплей-продажей уранита и в погоне за этой экзотической рудой разъезжал по всему земному шару — Габон, Саскачеван. Намибия, Квинсленд. Теперь они с Лоррейн толкают «Китти-крем»®.
Креме всего прочего, Джим был приятелем Дэна в ту пору, когда всерьез интересовался дорогой недвижимостью, которой Дэн как раз и торговал. Теперь оба они на мели и, вероятно, друг с другом даже не разговаривают. Странно, правда?
На вечеринках у Дэна и Джасмин Джим рассказывал нам, подросткам, о температурном режиме в его личном винном погребе. Джим представлялся мне одиночкой с богато развитым воображением, из тех, кто, сидя в самолете, погружается в свои фантазии, всячески избегает вступать в беседу с попутчиком, только время от времени кивает головой, выражая молчаливое согласие с автором аналитического материала в серьезном журнале по вопросам современной экономики и политики, а стюардесс едва-едва удостаивает скупым мужским словом.
Но теперь жизнь Джима и Лоррейн в корне переменилась, и не столько из-за материальных потерь, сколько из-за происшествия, которое случилось в Африке в конце прошлой весны.
Они отправились на уик-энд смотреть местную достопримечательность — роскошное озеро, такое огромное, что воды его упираются в горизонт, а вся поверхность сплошь покрыта розовыми лилиями и листьями этих лилий размером со слоновье ухо. На один из таких гигантских листьев Лоррейн усадила их с Джимом пятимесячную кроху Кирсти, намереваясь заснять эту «очаровательную» сценку на видео — так они себе это представляли. В считанные секунды, под ласковое жужжание камеры «Сони», на глазах у лучезарно улыбавшейся Лоррейн, которая стояла на берегу в обалденном костюме, купленном, без сомнения, в бутике при художественной галерее, из воды, прямо из-под листа, выпрыгнула огромная, крупночешуйчатая, бурая рыбина. Схватила Кирсти за ручонку и утянула под воду, в зыбкий ил — в мир, где безглазые чудища питаются клубнями водных растений, сбрасывают кожу и наяву воплощают наши жутчайшие ночные кошмары, — в беззвучный мир, где плачут младенцы-мертвецы.
Все заняло секунды три — от силы. На видеозаписи столько же. И теперь Джим и Лоррейн — конченые люди, с пробоиной в голове: как флоридский коралловый риф, в который врезался сбившийся с курса сухогруз, риф, который никогда уже не сможет себя регенерировать.
«Тай, как думаешь, убийцы-родители усадили Кирсти на лист ПРЕДНАМЕРЕННО (интонация подразумевает заговорщицкое подмигивание)?» — спрашивала меня Дейзи в письме, которое я получил в Копенгагене.
«Срежиссировать такое убийство вряд ли возможно, — написал я в ответ в моей последней открытке из Европы. — И кроме того, Кирсти не была, что называется, „бракованым товаром“, если уж смотреть на это под таким углом зрения. Ты же знаешь яппи. Лоррейн уверяла маму, что Кирсти определенно станет выдающейся скрипачкой, когда Кирсти едва исполнилось три месяца от роду. Сдается мне, они вложили в нее кучу эмоций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33