До меня донеслись ароматы духов и табачного дыма и приглушенное хихиканье. Я быстро пригнул мою увенчанную шляпой голову, бросив, правда, взгляд в одно из зеркал: на меня глядел черноволосый головорез в камзоле с блестящими пуговицами и в лихо сдвинутой на ухо шляпе. Только моя верная суковатая палка — с ней мне не захотелось расстаться — напоминала о моей прежней жизни. Позднее меня поразит сгущение странных событий, загнавших меня сюда, но сейчас я даже не задумался о том, как же так получилось, что я, законопослушный горожанин и скромный книготорговец, изменив внешность, на ночь глядя спускаюсь по лестнице какого-то борделя в центре Эльзаса.
Небо уже потемнело, когда я вышел на Эбби-корт. Быстро оглядевшись, я заметил на углу столб с выгоревшей на солнце вывеской и, сориентировавшись, направился в северном направлении к Флит-стрит. По пути я миновал Эроусмит-корт и в его узком проходе мельком заметил жуткого вида турка, стрельнувшего в меня косым взглядом. «Голова сарацина» пылала оранжевыми окнами, но темные комнаты доктора Пикванса прятались за закрытыми ставнями. Я продолжал двигаться на север; заткнутый за пояс пистолет при ходьбе неудобно ерзал и натирал кремневым замком косточку бедра. Около рва, в Блэкфрайерс , между недавно выстроенными домами, сушилось на веревках выстиранное белье, блеклые раздвоенные хвосты рабочих блуз и рубах, точно флаги какой-то исчезнувшей процессии. На Уайтфрайерс-стрит дорогу мне перебежала лиса с низко опущенной мордочкой и задранным пушистым хвостом. Это вызвало у меня какое-то дурное предчувствие, как и размашисто начертанный мелом рисунок, который я увидел чуть позже на сломанном заборе: точно такой же символ — рогатого человечка — я уже дважды видел, именно в Эльзасе. Но сейчас я вдруг понял, что это было изображение не рогатого человечка и не черта, а человечка в крылатой шапке. Ибо знак этот был не только алхимическим символом ртути, но также и астрологическим символом планеты Меркурий.
Уже почти выкинув из головы этот знак, я продолжил прогулку. В конце концов, наш город полон шарлатанов, составляющих гороскопы и стряпающих пророчества. И правда, «Ведомости» пестрели рассказами о том, что король Карл обращается к самому знаменитому нашему астрологу, Элиасу Ашмолу, для составления гороскопа, чтобы выбрать благоприятную дату для заседания парламента. Но потом я вспомнил, что Меркурий, посланец богов, покровитель купцов и торговцев, таких как я — римское соответствие Гермесу Трисмегисту. А Гермес Трисмегист был автором «герметического свода», в состав которого, конечно же, входил «Лабиринт мира».
Я стоял перед щитом, словно завороженный этими детскими каракулями. Может, это чей-то нелепый розыгрыш? Совпадение? Путеводная нить? Совершенно непонятно, как это истолковать, что, впрочем, касалось и всех остальных выясненных мною сведений.
Развернувшись, я быстро пошел на север, свинцовые пули позвякивали в кармане моих бриджей. Ветер усилился, и у меня саднило щеки от угольной пыли, метавшейся над мостовой. Я ускорил шаг. Чуть позже передо мной возникла Флит-стрит, и я поднял руку, чтобы нанять экипаж.
Вновь местом моего назначения стала церковь Святого Олава, в чьи ворота я вошел спустя полчаса и обнаружил, что на кладбище почти пусто, — скорбящий родич перед чьей-то могилой в дальнем конце, что выходит на Ситинг-лейн, да могильщик, роющий новую могилу при свете фонаря. Человек у могилы стоял спиной ко мне и, похоже, не заметил меня; могильщик тоже: макушка его головы едва виднелась над краем могилы. Его лопата строгала влажный лондонский глинозем и звенела, когда металл ударялся о камень.
Мне нечего было сообщить Алетии. Чуть раньше, заканчивая ужин в «Полумесяце», я дискутировал сам с собой — написать ли ей о том, что в мою лавку дважды забирались непрошеные гости и что потому я покинул «Редкую Книгу», опасаясь за свою жизнь. Но в итоге я решил не делать этого. У Алетии, как и у Биддульфа, хватало диких фантазий: не было нужды добавлять к ним еще одну. Я решил не говорить ей и о том, что снял комнату в «Полумесяце».
Хотя мне было велено заглядывать в тайник каждый вечер, но до сих пор я еще ни разу не получил таким образом весточки от Алетии, поэтому удивился и даже обрадовался, обнаружив там на сей раз листок бумаги. Не желая привлекать внимание плакальщика, внимательно смотревшего на Ситинг-лейн, будто поджидал знакомого, который должен был пройти на кладбище через те ворота, я как можно тише открыл замок шкатулки. Повернув листок к мерцающему свету фонаря могильщика, я начал читать: да, это было то послание, которого я ждал уже несколько дней. Подготовка к моему путешествию, писала Алетия, уже завершена. Запряженная четверкой лошадей карета будет ждать меня у «Трех голубей» на Хай-Холборне завтра утром в семь часов. В конце письма стояло ее имя, написанное с изящным росчерком.
Я закрыл тайник, но не уничтожил записку, а сложил листок по прежним сгибам и сунул его в карман. Но я уже решил, что буду покорно следовать новым указаниям и отправлюсь в путь в упомянутой карете завтра утром. Меня не прельщала мысль выходить из дома в дневное время, но, возможно, Хантингдоншир будет для меня безопаснее, чем Лондон.
Спустя пять минут я вновь вернулся на улицу и быстро пошел по темной дороге, но останавливался ненадолго на каждой развилке или перекрестке, стараясь высмотреть на узких, застроенных домами улицах свободный экипаж. Никто не появился. Ни единой души. Поэтому я продолжал идти пешком по улицам темным и таким пустынным, словно все покинули город, спасаясь от чумы или войны.
Только минут через двадцать я увидел некий просвет и вышел на широкий простор Стрэнда. Отсюда было совсем недалеко до Эльзаса и «Полумесяца», о котором, став изгнанником, я уже начал думать как о доме.
Глава 2
Почтовая карета медленно двигалась по низинам Чизлетских топей. Подгоняемые Фокскрофтом лошади месили грязь прибрежных дорог и наконец дотащились до одного из постоялых дворов Де Кестера. Там сменили выдохшихся берберийских лошадей, и трудное путешествие возобновилось. Целый день густой белый туман укутывал дренажные канавы и клубился над залитыми водой полями хмеля, но Фокскрофт не осмеливался зажечь фонарь, опасаясь бандитов лорда Стенхопа. Не зажег он его и когда сгустились сумерки. Карета ехала вслепую мимо заброшенных пастбищ и одичавших, изрезанных тропинками фруктовых садов.
К этому времени число его неожиданных пассажиров сократилось до двух. В Хэрн-Бее эту странную троицу покинул один мужчина, более крупный и важный, который хоть что-то говорил. Оставшиеся с Фокскрофтом попутчики съежились под одеялом и, прижавшись друг к другу, тихо сидели между мешками с почтой. Полдюжины раз он безуспешно пытался вовлечь их в разговор. Тем не менее он принес им с постоялого двора сыр с черным хлебом и кружки с сидром. Он даже предложил им глотнуть из его личного винного бурдюка, что было отклонено легким поворотом головы. Женщина иногда оглядывалась и смотрела на дорогу, но мужчина, худой, низкорослый парень, сидел совершенно недвижимо. Он прижимал к груди что-то вроде украшенного драгоценностями сундучка размером с большую сахарную голову.
— Чего это у вас там, а? Сундук с драгоценностями?
Сзади продолжали молчать. Фокскрофт тряхнул поводьями, и лошади пошли резвее, вскинув головы и пуская из ноздрей султаны белого пара. Через несколько минут они выедут на большую лондонскую дорогу, где увеличится опасность попасть в лапы к бандитам Стенхопа. Но если впереди и ждет засада, думал он, может статься, нападающие удовольствуются такой добычей, как этот сундучок. Потому-то Фокскрофт терпел попутчиков в своей карете. Эта парочка могла уберечь его от очередного мордобоя.
— Ваши, что ли, драгоценности-то? — он обернулся на сиденье. — Я говорю, очень красивая вещица.
Опять никакого ответа. В темноте он с трудом мог различить две головы, маячившие всего лишь в дюйме друг от друга. Худой коротышка не сводил глаз со своих ног. Может, они не понимают по-английски? Фокскрофт, как любой англичанин, знал, что в Лондоне в эти дни полно иностранцев, большей частью испанцев, и все они либо шпионы, либо священники, зачастую в одном лице. Такие уж времена настали. Испанский король и его посол вертели старым королем Иаковом как хотели. Во-первых, сэр Уолтер Рэли, этот Дрейк наших дней, сложил голову на плахе за то, что осмелился сразиться с испанцами на их земле. Потом король Иаков начал выпускать из тюрем священников и даже осмелился заявить всему честному народу о женитьбе своего сына — на ком бы вы думали? — на испанской принцессе! А сейчас и того хуже этот старый дурень стал до того прижимист, что даже не послал войска в помощь собственной дочери, несмотря на то, что земли ее мужа в Германии захватили орды испанцев.
Правда, его обнадеживало то, что ни один из его пассажиров вовсе не походил на испанца. Женщина, насколько он успел мельком разглядеть ее, выглядела необычайно привлекательной, несмотря на грязную одежду. Она была к тому же очень молода, совсем юная девушка. Что же связывало ее с этим хлюпиком, разве что та шкатулка, которую он прижимал к своей костлявой груди?
Спустя еще час сельские запахи сменились городскими, а тишина — то затихающим, то нарастающим шумом. Уже стемнело, когда запряженная шестеркой лошадей почтовая карета пересекла большую лондонскую дорогу и быстро понеслась в сторону Темзы к Грейвзенду. Там Фокскрофт намеревался дождаться лошадиной переправы и от Тилбери ехать в Лондон уже по северному берегу, где забияки Стенхопа едва ли будут поджидать его. Если все пойдет нормально, то он доедет до Альд-Гейта как раз ко времени открытия ворот, а оттуда его путешествие станет уже короткой увеселительной прогулкой до самой конторы Де Кестера в Корнхилле. Только он понятия не имел, что делать с дополнительным грузом — с его двумя таинственными пассажирами.
Оказалось, он попусту беспокоился. Когда карета наконец достигла Грейвзенда, парома на Тилбери пришлось дожидаться почти два часа. Фокскрофт сговорился о замене упряжки и отправился бродить по улицам, пока не нашел открытую пивную, где и опустошил три пинты пива и уничтожил пирог с голубятиной, а к назначенному времени вернулся к постоялому двору — посмотрел, как паром выгружает горстку пассажиров. О своих собственных пассажирах он к тому моменту и думать забыл и внезапно вспомнил о них, лишь когда, заплатив положенные два шиллинга, оказался на середине реки. Обернувшись на козлах, он с удивлением обнаружил, что попутчики его бесследно исчезли вместе с их великолепным грузом.
Между тем в данный момент Вилем и Эмилия, успев нанять лодку, уже шли вверх по течению к Лондону, находившемуся примерно в двадцати милях к западу. Эта небольшая посудина отчалила из Грейвзенда почти час назад и, лавируя между пинками и торговыми судами, стоявшими на якоре перед таможней, вышла на середину говорливого речного потока. Отсюда до Биллингсгейтской пристани плыть три часа, не меньше, даже во время прилива, сообщил им хозяин баркаса. А от Биллингсгейта до места их конечного назначения — где-то еще час.
Эмилия поежилась и поглубже забилась под парусиновый навес, слушая, как плещется и журчит вода, ударяясь в борта лодки. Еще четыре часа холода и страха. Но теперь-то она хоть узнала, куда они направляются. Их цель, по словам Вилема, — добраться до Йорк-хауса, особняка на Стрэнде, расположенного рядом с Чаринг-кросс, где они встретятся с Генри Монбоддо. Вилему поручили передать эту шкатулку, в которой хранилась рукопись, только Монбоддо и никому другому. Монбоддо опытен в таких делах, подчеркнул Вилем, когда волны уже несли их лодку по течению. Он дружил с принцем Чарльзом, а сейчас должен был обставить Йорк-хаус в соответствии с экстравагантным но утонченным вкусом его нового владельца, Джорджа Вильерса, герцога Бекингема.
Эмилия смотрела, как бледнеют и исчезают огни Грейвзенда, по мере того как русло реки поворачивало к северу. Это имя было знакомым. По доходившим в Прагу слухам, герцог Бекингем снаряжал военную флотилию для сражения с испанцами в Средиземном море. Но снарядили или нет эту флотилию, ушла она или нет в Средиземное море — самого сражения так и не произошло.
— Значит, именно для него предназначены все пражские книги? Для герцога Бекингема?
Отрицательно мотнув головой, Вилем оторвал взгляд от стоящей у него между ног шкатулки и глянул на хозяина лодки, который, орудуя багром, периодически похрюкивал. Совсем недавно этот бородач, одетый в кожаную куртку, подозрительным взглядом встретил их у себя на барке и, приподняв тускло горящую свечу, еще более подозрительно посмотрел на их шкатулку. Сэр Амброз предупредил Вилема, что все лодочники на Темзе состоят на службе у государственного секретаря или у графа Гондомара, испанского посла, поэтому для подстраховки они накинули сверх цены еще пару лишних шиллингов. При виде такой щедрости — не говоря уж о просьбе идти к верховьям Темзы, не зажигая фонарей, — старый пройдоха стал смотреть на них еще подозрительней.
— Нет, не для Бекингема, — прошептал он, наклоняясь к ней поближе. — Он, как и Монбоддо, всего лишь посредник, агент, представляющий интересы второй стороны — кое-кого еще более могущественного.
— Правда? — она тоже подалась вперед. Кого-то более могущественного, чем лорд-адмирал? Парусиновый тент, натянутый над их головами, попахивал плесенью и поблескивал кристалликами соли. Снаружи холодный ветер хлестал его по задубевшим бокам. — Но для кого же тогда?
Для самого богатого и взыскательного коллекционера во всей Англии, вот для кого. Поскольку Монбоддо и сэр Амброз собирали книги не только для библиотек Фридриха и Рудольфа, но также для их соотечественника, пояснил Вилем, тончайшего ценителя, для самого принца Уэльского. Молодой принц Чарльз не был иконоборцем, как его сестра Елизавета с ее пуританскими пасторами, готовыми растерзать все, в чем им чудился папизм или роскошь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60