Фразы, с огромной скоростью возникавшие следом за курсором, выстраивались в строки прекрасного изумрудного цвета, идеально расположенные и выстроенные на мониторе, возвышавшемся над клавиатурой. Тот же самый видеотекст можно было получить и на бумаге, включив принтер.
Аликино уже предвкушал небольшую, вошедшую в привычку ежедневную игру, перед началом работы.
Вот и сегодня он запустил компьютер, набрал пароль и, устремив взгляд на экран, стал ждать. Через несколько мгновений появилась первая фраза:
Маленькая сентенция дня:
Когда добродетель стоит слишком дорого, ее лучше продать.
Конечно, машина не способна была воспринимать комплименты, и все же Аликино набрал два слова:
Молодец, Memow.
Так он по-дружески называл машину.
На экране появилась ответная фраза:
Сегодня буду работать лучше, чем вчера.
Аликино нажал клавишу, включавшую память компьютера, и отыскал вчерашнюю маленькую сентенцию дня:
Бог создал мужчину и женщину. Потом мужчина создал человека и женщину.
Эту «небольшую сентенцию» тоже придумал компьютер. Аликино, уже переставший удивляться, сравнил сентенции и отметил, что мозг «Memowriter 402» все еще использовал информацию, заложенную в него в связи с понятиями человек, мужчина, женщина, превосходство, неполноценность, эмансипация, освобождение, создание и так далее. Точно так же, как и у мыслящего мозга, — «работа мысли» этой машины оказывалась практически беспредельной и непредсказуемой.
Прежде чем начать основную работу, Аликино принялся, как делал это в последние дни, загружать память свой удивительной машины массой информации о количестве и качестве всего того, что имело отношение к области ощущений, чувств и страстей. Аликино полагал, что эти сведения в сочетании с другими, основными, логико-рационального типа, которые уже были заложены прежде, придадут мыслительным процессам машины окраску и тона, сравнимые с эмоциональностью человеческого мышления.
Такие понятия, как страх, боль, радость, угрызения совести, веселость и тому подобное, были трудны машине для понимания и освоения, но Аликино, словно бросая вызов, не терял надежды и упрямо продолжал задуманное. Он хорошо знал, что возможности компьютера были по существу отражением возможностей его пользователя, и поэтому с удовольствием проводил свои опыты, желая развить и обогатить свое исключительное мастерство программиста.
Неожиданно в верхней части экрана возникла условная надпись красного цвета, состоящая из цифр и букв. Это был шифрованный сигнал о том, что сейчас на экране появится имя особого должника (обозначаемого на нем аббревиатурой ОД):
Курсор стремительно вывел имя и фамилию.
ОД Джейн Паркер.
Аликино набрал обычную формулу:
Прошу подтверждения центрального архива.
Архив подтверждает. Ошибки нет.
Прежде работа на этом и завершалась. Компьютер бы не чем иным, как простым терминалом. Затем Аликино передавал имя в административный центр (эта операция была равнозначна прежней записи в регистре) и ожидал появления на экране нового имени.
2
Первая победа интеллекта «Memowriter 402» состояла в том, что он научился ставить имя перед фамилией. И в самом деле, предыдущие компьютеры написали бы:
ОД Паркер Джейн.
Это было немалое достижение. То, что архивы и картотеки выдавали в бюрократически перевернутом виде, Memow научился читать так, как желал его оператор.
ОД Джейн Паркер.
Строкой ниже на экране появилась фраза, написанная Аликино:
Можешь пойти дальше?
Ответ возник незамедлительно:
Могу попробовать.
Эксперимент, который собирался начать Аликино, был итогом упорных, кропотливых и постоянных усовершенствований. Кроме того, что опыт этот показывал, чего можно добиться от компьютера, он хотя бы отчасти удовлетворял никогда не ослабевавший интерес Аликино к существу своей работы.
Оба — и человек, и машина — сосредоточились, напрягая каждый атом мыслительной энергии, какими располагали.
Держись, Memow.
Если у человека нет мужества, ему невозможно подарить его.
Это она из твоих сентенций дня?
Это цитата из Алессандро Мандзони.
Знаю. Это я заложил ее в тебя.
Алессандро Мандзони написал роман «Обрученные». Он родился…
На экране замигала красная надпись:
Информация недоступна.
Аликино удалил сообщение.
Вернемся к ОД Джейн Паркер. Хочу знать о ней что-нибудь существенное. Напиши, как она сейчас живет.
Это трудно.
Ты уже сделал это в случае с Сэмми Купер. Теперь ты должен сделать лучше.
Не знаю, достаточно ли в моей памяти информации о Джейн Паркер.
Все же попробуем, Memow?
Казалось, компьютеру было приятно, когда Аликино обращался к нему по имени.
Я готов.
О`кей. ОД Джейн Паркер.
Родилась в Хьюстоне, штат Техас, 14 октября 1956 года.
Аликино подумал, хотя вполне мог произнести это и вслух, что женщине не было еще и тридцати лет, а она уже оказалась в списке особых должников — в списке, который, даже учитывая разницу между небольшим кредитным банком в Болонье и гигантом Ай-Эс-Ти, невероятно разросся.
Аликино набрал вопрос, на который не надеялся получить ответа, но который тем не менее постоянно повторял вновь и вновь:
Можешь ответить мне, почему она ОД?
Скова замигала красная надпись:
Информация недоступна.
Пойдем дальше.
Живет в Коншохокене, штат Пенсильвания.
Теперь собери все сведения, какие у тебя есть о ней, и напиши все, что знаешь, точно так же, как если бы написала она сама.
Попробую.
Аликино включил принтер, чтобы распечатать текст.
Вскоре мы предстанем перед судьей, чтобы получить законный развод. Этого во что бы то ни стало добивается мой муж Эдгар и, учитывая, до какой степени расстроились наши супружеские отношения, по-видимому необратимо, считаю разумным не возражать.
Машина сделала паузу, словно ожидая одобрения и приглашения действовать дальше.
Хорошо, Memow, продолжай до конца.
Курсор возник в углу на самом верху экрана и стремительно повел строку за строкой.
Адвокат уверяет, что дело пустяковое, простая формальность, и в здании суда мы увидим длинную очередь супружеских пар, ожидающих развода, потому что этот гражданский ритуал, похоже, все теснее оказывается связанным с нелегкой жизнью современных семей… Понимаю, хорошо понимаю, что адвокат щадит мои расстроенные нервы, но подобные рассуждения могут лишь незначительно облегчить мне тяжесть шага, который я собираюсь совершить. От сознания, что американская семья вообще переживает кризис, мне нисколько не становится легче, мое воспитание и мои взгляды, строящиеся на серьезном отношении к жизни, не позволяют мне согласиться или хотя бы смириться с тем, что я считаю жутким человеческим крахом.
Хорошо еще, что у меня чиста совесть и, в сущности, мне не в чем себя упрекнуть, даже если — известно ведь, как складываются повседневные отношения между мужем и женой, — я готова признать и свою долю ответственности. Я признаю, что допускала ошибки в мелочах, иногда, теряя контроль над собой, выходила из себя, затевала иной раз глупые, детские ссоры, но мои ошибки — это ответная реакция, защита, поскольку я — более слабая сторона в наших отношениях. Все это мне нетрудно признать, но уверена, что нет ничего такого серьезного, в чем можно было бы меня обвинить, за что я могла бы испытывать угрызения совести.
Мое грядущее — это я уже знаю — будет окрашено горьким привкусом одиночества, потому что далее после развода я, конечно, даже думать не смогу о новом браке. Вот почему я предпочитаю оглянуться назад, посмотреть в зеркало прошлого.
Я была честной, добродетельной женщиной, женой, беспредельно преданной мужу. Впрочем, иначе и быть не могло, потому что я всегда чувствовала себя прочно связанной, более того, посвятившей себя человеку, который женился на мне. Сейчас я даже спрашиваю себя, в какой мере я любила его, но не могу ответить на этот вопрос, так как не имела возможности сравнивать, ведь у меня не было никаких других мужчин, кроме моего мужа.
И если говорить о любви, то не мне, конечно, судить, что это такое, ведь я не знаю других чувств, кроме тех, какие питаю к своим самым близким людям. Еще с детства, с юности мне внушали, что любовь к мужчине — это прежде всего чувство уважения, покорности, необходимой привязанности. Так или иначе, исключительное чувство, и оно должно быть целиком отдано человеку, с которым соединяю себя узами брака.
Мои родители, в Техасе, определив меня учиться, стремились дать мне образование еще и потому, что имели возможность сделать это, но, должна признаться, — от занятий, от учебы в школе у меня почти ничего не осталось в памяти, потому что истинная цель моей юности и молодости была только одна — стать хорошей супругой, идеальной женой.
И все действительно произошло так, словно совершалось по какому-то плану, по четкому, предначертанному плану. В нужном возрасте я встретила нужного человека, который в свою очередь нуждался в такой жене, как я, родившейся и выросшей для того, чтобы быть женой, то есть ровно половиной своего мужа.
Половиной. Эта задача тотчас стала для меня целью, какой следовало достичь с предельным усердием. И чем больше Эдгар показывал мне, что ценит и одобряет мою добрую волю и мои усилия, тем активнее я старалась превзойти себя и отвечать его ожиданиям. И все, казалось, шло превосходно, ничто не только не предвещало полного разрыва наших отношений, но трудно было даже предположить, что они могут хоть как-то испортиться. Более того, если нужен был пример, чтобы опровергнуть утверждение, будто современную семью охватил кризис, таким примером можно было считать наш брачный союз.
Не припомню точно, когда появились первые признаки беды. Могу сказать только, что первые симптомы обнаружились как раз тогда, когда мы оба, Эдгар и я, прилагали особенно много усилий, чтобы сделать наш брак совершенно идеальным, образцовым.
Мысль о том, что я являюсь половиной собственного мужа, превратилась для меня в своего рода навязчивую идею, настолько сильную и возбуждающую, что я невольно постоянно задавалась вопросом, каким еще образом, в какой еще форме я могла бы заявить о ней, доказать и подтвердить сам этот факт.
Я начала с образования. Не говорю о культуре, потому что знаю — это дело сложное и непосильное в моих условиях. После того как я стала безупречной домашней хозяйкой, не упускавшей ни одного совета рекламы и женского кружка, я поняла, что для социальных нужд нашей семьи, для полезных дружеских связей, для знакомств и визитов, необходимых Эдгару, нужно, чтобы я была способна принимать участие в светских беседах в гостиных, а для этого я должна быть хоть немного более образованной и осведомленной.
Я была более или менее невежественной, когда решила кое-что почитать. Так или иначе, я не падала духом и взялась за дело со своим обычным усердием, так что быстро сделала успехи.
Первый инцидент, наш первый серьезный спор, произошел однажды вечером, когда муж узнал — так как я спокойно сообщила ему об этом, — что книги я читаю только до середины. Он почему-то обвинил меня в лености, поверхностности и не захотел понять, что я всего лишь ограничивалась задачей, которая, на мой взгляд, стояла передо мной как перед его половиной. Читать ли другую половину книги или читать ее всю целиком, если она нравится, он волен был решать сам, потому что был главой семьи, и решать это надлежало ему, Эдгару, как второй половине нашего союза. К тому же, видя, что мы всегда и везде заявляли о себе как о двух телах и только одной, единой душе и чувствовали себя полностью реализованными в браке, разделение нашей задачи поровну на каждого было, на мой взгляд, в высшей степени разумным и бесспорным. Когда я высказала ему эти свои соображения несколько дней спустя, Эдгар заявил, что я сошла с ума. Это меня расстроило и глубоко обидело.
Я продолжала поступать по-прежнему и стала шире применять на практике свою концепцию половины. Я делала только половину покупок, только наполовину убирала квартиру, даже ужина готовила только половину. Отношения между нами ухудшались, и очень стремительно, но я была непреклонна, отвергая доводы Эдгара, который хотел определить наши роли в зависимости от нечеткого и неопределенного разделения наших обязанностей — разделения качественного, а отнюдь не количественного, как, на мой взгляд, было бы справедливо. Так, например, поскольку он работал всего полдня, я готова была работать вместо него половину его половины дня. Но он не пожелал согласиться со мной.
Он обвинил меня в феминизме и даже в женском экстремизме. Можете себе представить, я даже не подозревала, что в Америке существует женское движение, и до сих пор всячески сторонюсь его, но я не могла тогда и не могу сейчас обойтись без принципов, в которых была воспитана: быть женой, супругой, половиной.
У нас есть ребенок, и меня это устраивает, потому что мы вместе создали его: полклетки отдала я, полклетки — мой муж. Не буду считать месяцев беременности и болей при родах, которые перенесла только я, но я спрашиваю себя, как же мне следует вести себя, когда встанет вопрос о том, кто должен воспитывать ребенка после развода. Знаю, что Эдгар требует передать это право ему, утверждая, будто моя психика, по его словам, нарушена, и потому я не смогу дать ребенку нормальное воспитание. Но я хочу предложить судье другое решение, которое кажется мне очень простым, а именно — поделить ребенка пополам. Я готова предоставить Эдгару выбор любой половины. Для меня это не имеет значения, поскольку ребенок все равно наш общий.
Машина остановилась.
Аликино едва ли не с упоительным восторгом смотрел на страницы, которые Memow только что выдал ему. Такой превосходной работы — без пробелов, без заминок, без помарок — компьютер еще никогда не делал. Можно было говорить даже о виртуозности, не только о творчестве.
Затем Аликино пришлось заняться текущей работой: имена особых должников появлялись на дисплее вне всякой очереди, прерывая все прочие операции.
Аликино углубился в работу, но мысли его все время невольно возвращались к делу Джейн Паркер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26