— Дорогой друг, если б вы все сразу понимали, вы могли бы надеяться на большее…
— Я уже об этом думал.
Да, он об этом думал. А главное, думал о том, что Джонсон и Фридберг будут неумолимы, что они не простят ему ни малейшей ошибки, тотчас раздуют ее и уберут его с дороги. Думал он еще и о том, что они уже решили его судьбу и что с его стороны было бы наивно рассчитывать на их снисхождение или хотя бы просто на жалость.
— Я думал, дорогой Джонсон, о том, что проявляю слишком много усердия. Занимайтесь своими делами здесь сами, сами и решайте, к тому же вы ответственны за все перед нашим советом (про себя же он подумал, что, когда совет будет состоять из одних его сторонников, двух мнений уже не будет), — так вот и решайте, как вести себя, к примеру, с таким Бланшонне. А я возвращаюсь в Ниццу: у меня там уйма дел. Вы присоединитесь ко мне, когда закончите все здесь и на Северном побережье. Я не говорю, что даю вам полную свободу рук — не мне такие вопросы решать, но я искренне верю, что вы сделаете все, как надо.
— Ого, да к вам вернулось доверие к людям!
— Его вернули мне, Джонсон, английские контракты.
— Весьма тронут. Благодарю. Честно говоря, я думаю, что вы правы. В Ницце накопилось чудовищно много работы. Разберитесь там во всем до моего возвращения. А я еще добавлю вам дел, когда вернусь.
— У вас в папке есть дубликаты английских контрактов. Могу я взять их с собой?
— Берите. Это ускорит решение вопроса. Хотя в принципе — при условии, что вы их одобрите и что затем они будут утверждены на совете большинством голосов, — можно считать дело сделанным.
— И неплохо сделанным, дорогой Джонсон, совсем неплохо. Так что спите спокойно и продолжайте ваши переговоры. А я уезжаю поездом в шесть пятьдесят.
— Так рано!
— Я выгадываю на этом день. Таким образом, я смогу вылететь из Парижа в Ниццу послеобеденным самолетом. А чем скорее я буду на месте…
— Вполне согласен с вами, по-моему, это разумно.
— Итак, я прощаюсь. Я уже не стану будить вас утром, чтоб сказать «до свидания».
— Не надо… не надо… Я просто валюсь с ног. Кстати, я оставляю у себя дубликаты ваших немецких договоров. У вас есть протоколы?
— Они лежат у меня в портфеле. Итак, спокойной ночи и доброго сна, Джонсон. Ну, а через несколько дней…
— Мне еще потребуется дня три-четыре. Тем более что возвращаться я буду через Париж.
— Не слишком там кутите!
— Можете не волноваться. Мне, естественно, захочется поскорее увидеть вас.
— Где я смогу вас найти, если вы мне понадобитесь?
— Не знаю. Да и незачем меня искать. Мы же очень скоро увидимся.
— Да, пожалуй, действительно незачем… абсолютно незачем.
— До свиданья, Гюстав.
— До свидания, Герберт.
Гюстав повесил трубку. Подождал немного и снова ее снял:
— Алло! Ночной портье?
— Да, мосье.
— Вы не знаете, когда улетают самолеты из Нанта в Лондон?
— В девять утра по понедельникам, средам, пятницам.
— А у нас сегодня среда, ведь так?
— Да, мосье, уже пошла среда.
— В таком случае завтрак мне в семь утра, хорошо?
Глава XXII
Гюстав прилетел в Лондон утром. Всю ночь и потом, когда он летел сквозь туман из Нанта в столицу Англии, он изучал дубликаты английских договоров, которые за предшествующие дни единолично заключил Джонсон. Здесь тоже все было в полном порядке — Джонсон поработал на славу. Никаких просчетов, никаких существенных побочных комбинаций, которые, кстати, имели бы какое-то значение, только если делать на них ставку, а так — не нарушали общего равновесия, тем не менее Джонсон и Фридберг неуклонно продвигались по пути, который они явно контролировали и который вел к намеченной цели.
Теперь Гюстав отчетливо понял свою задачу: необходимо достичь конца пути раньше американцев, а для этого надо их где-то задержать. Операция предстояла весьма деликатная: для того, чтоб ее провести, нужно было пойти на известные жертвы и взять на себя руководство определенными звеньями, а затем добиться их перехода в другие руки — если не целиком, то хотя бы частично, — чтобы обеспечить себе большинство в совете директоров. Для этого он должен располагать средствами давления, чтобы не сказать принуждения. Вот их-то и искал сейчас Гюстав; хотя ни одна формулировка в контрактах, которые он тщательнейшим образом изучил, не наталкивала на такую мысль, чутье подсказывало ему, что надо ехать в Лондон, где он и приземлился сейчас, задолго до полудня.
Мысленно он выстроил в ряд все данные задачи: существует акционерная компания из шести членов, четко разделенных на две группы; одна из этих групп, состоящая из Джонсона и Фридберга (и присоединившегося к ним итальянца Беллони), стремится обеспечить себе главенствующее положение ради собственной выгоды и в ущерб группе номер два, куда входят честный и медлительный немец, американец (О'Балли), стоящий в стороне и участвующий в деле только своими капиталами, и, наконец, он сам, Гюстав, генеральный секретарь концерна, являющийся тем самым как бы противовесом Джонсону, деятельному представителю всемогущего Фридберга, главной маневренной силы группы номер один; далее: он, Гюстав, хотя этого никто не знает, поскольку официально всюду фигурирует только мадам Кутюрье, является полномочным представителем безграничного по своим возможностям капитала мадам Каппадос, который в случае необходимости можно пустить в ход для обуздания Фридберга. А теперь, учитывая все это, как опередить остальных и захватить в свои руки контроль над концерном? Как убрать с пути соперников и достичь конечной цели без них? Как оправдать в собственных глазах то доверие, которое слепо оказывает ему мадам Каппадос, а главное — оправдать свое назначение и существование?
Одно имя то и дело мелькало в бумагах и письмах, которые за последние двенадцать часов просматривал Гюстав, — это было имя м-ра Чарльза-Фредерика Блинкингсоупа, эсквайра. Судя по всему, м-р Ч.-Ф. Блинкингсоуп являлся движущей силой большинства сделок, которые провел Джонсон. Итак, следовало повидать этого Блинкингсоупа.
Этот последний, как и все уважающие себя люди с деньгами, имел контору в Сити. В такое время он как раз должен был находиться там. Английские нравы известны, и кому как не Гюставу было их знать: м-р Блинкингсоуп, по всей вероятности, принадлежал к числу тех, кто ровно в девять утра приезжает к себе в контору и покидает ее в пять тридцать, — иными словами, после восьми часов плодотворного труда, прерванного всего на полчаса, чтобы проглотить «quick-lunch»,состоящий из тонкой пластинки жесткого, как подметка, ростбифа и полпинты светлого пива, — а затем на пригородном поезде или за рулем своей малолитражной машины добирается до какого-нибудь Теддингтона или Уимблдона, где, как и все ему подобные, облаченный в строгий костюм, с непременным зонтиком в руке, вступает в собственный дом.
Именно таким и оказался м-р Блинкингсоуп. Сказав, что ему нужен м-р Блинкингсоуп и войдя в его кабинет, Гюстав Рабо обнаружил, что не ошибся в своих предположениях. Впрочем, тут не было ничего удивительного: в Сити немало таких джентльменов, как м-р Блинкингсоуп, которые представляют банки, биржу, всевозможные, самые разные предприятия и ведут все дела с одинаковым тщанием и точностью, занимаясь порой лишь узким кругом вопросов, что побуждает их досконально выполнять взятые на себя обязательства и быть добросовестными представителями тех или иных групп. Да, конечно, так, во всяком случае, казалось на первый взгляд: м-р Блинкингсоуп выполнял волю и защищал интересы большого бизнеса так же непринужденно, как он, наверно, вел бы себя, защищая интересы мелких дельцов, и отнюдь не принадлежал к числу людей, которых можно склонить на свою сторону, а еще меньше — купить.
Вполне естественно, что генеральный секретарь ЕКВСЛ, оказавшийся проездом в Лондоне, представился ему. Гюстав сделал это с подчеркнутой корректностью, которая всегда присутствовала в его отношениях с англичанами. Он ни о чем не спрашивал, не говорил о делах — лишь заметил, что считает редакцию заключенных договоров идеальной, а претворение в жизнь условий соглашения — безупречным. Зашел же он лишь затем, — и это доставило бы ему настоящее, живейшее удовольствие, — чтобы просить мистера и миссис Блинкингсоуп (а таковая существовала, в чем он в эту минуту и убедился) оказать ему честь отужинать с ним.
Мистер Блинкингсоуп согласился, ледяным тоном выразив по этому поводу свой восторг, что есть верх теплоты у англичан: миссис Блинкингсоуп — Виолетта — в этот вечер ничем не занята, и если предупредить ее заранее по телефону, м-р Блинкингсоуп уверен, что она с радостью примет любезное приглашение, которое он передаст ей от имени м-ра Гюстава Рабо. Они очаровательно проведут вечер, особенно с таким французом, который в совершенстве владеет английским языком, — в его произношении, правда, чувствуется легкий американский акцент, но, очевидно, м-р Рабо жил в Штатах?
Да, совершенно верно, признался Гюстав и одновременно извинился за свое произношение. У м-ра Блинкингсоупа хватило любезности сказать, что в нем нет ничего отталкивающего, зато он так строит фразу, употребляет такие грамматические обороты, что это в значительной степени компенсирует отсутствие оксфордского образования — ну, что поделаешь, если человек его не получил. Итак, они встретятся в восемь вечера в холле «Савоя». Они расстались, сердечно, от души пожав друг другу руки, и Гюстав, очутившись на улице, впервые за долгое время шагая без всякого дела по Стрэнду, подумал о том, даст ли это ему что-нибудь и к чему это его приведет…
Он вернулся к себе в отель близ Гайд-парк-корнер и заперся в своем номере. Просто так, без всякого дела? Нет, без дела он сидеть не мог: у него в портфеле лежал не один проект, не один контракт, который надо было просмотреть, разобрать во всех деталях. Конечно, если бы он мог связаться с Лоранс, он позвонил бы ей: при условии, что все пойдет и дальше так и его затея в Симьезе увенчается успехом, через полгода он построит ей дом и непременно установит там телефон. Порой — даже в самый разгар деловой лихорадки — он ощущал потребность услышать ее голос. Да, по сравнению с прошлым, налицо был немалый сдвиг. Он отметил это про себя и погрузился в цифры: если все получится, мадам Каппадос — эта глыба — будет ему благодарна! Дело — великолепное, покойному Фритшу и не снилось ничего подобного. И одержать тут верх, иными словами, взять надо всем контроль, — это принесло бы удовлетворение кому угодно, а не только ему.
Ужин вполне оправдал ожидания. Виолетта миссис Блинкингсоуп) оказалась веселой, забавной, она, должно быть, не часто выходила в свет. Она отбросила условности и свободно чувствовала себя в своем вечернем туалете фиолетового цвета (видимо, имя обязывало даму носить этот цвет), — блаженствовала, развалясь на стуле, облокотясь о стол, и лишь порой выпрямлялась, взбудораженная шампанским, которое она пила большими глотками, запрокинув голову. Они потанцевали. Повеселились. В одиннадцать часов м-р Блинкингсоуп потащил своего друга Рабо в некий клуб, одно из тех закрытых заведений, куда допускают только по членским карточкам, но куда попадает всякий, если он «гость». Клуб не был ничем примечателен, если не считать того, что там пили виски. В час ночи они всё еще сидели там и пили — причем весьма основательно, — и м-р Блинкингсоуп уже спрашивал себя, как он доберется до Уэмбли, — а именно там он жил, — на своем маленьком «остине», так как Виолетта, приехавшая поездом, но отлично водившая машину, отказывалась сесть за руль: нет, нет, об этом не может быть и речи, заявила она, заливисто смеясь.
В течении вечера о делах не было сказано ни слова. Тут все уже было оговорено, причем ко всеобщему удовлетворению. Просто вспомнили о том, что в Лондоне, да и в разных других местах — в Кенте, в Сассексе, в Маргейте, Ремсгейте, Брайтоне и многих городах на побережье — совсем недавно был Джонсон, и м-р Блинкингсоуп сопровождал его. М-р Джонсон тоже человек приятный, но на американский лад. У него нет такого такта и деликатности в обращении, как у французов. Он, к примеру, ни разу не подумал о том, чтобы пригласить куда-либо миссис Блинкингсоуп. Это м-р Блинкингсоуп говорит не в укор, нет, — просто так, чтобы подчеркнуть достоинства их нового знакомого. Еще бы, нельзя же требовать, чтобы какой-то Джонсон вел себя так, как Гюстав Рабо.
Гюстав спросил почему. М-р Блинкингсоуп улыбнулся. Он ведь ворочает большими капиталами, доверенными ему, скромному труженику, который, хотя лишь управляет чужими делами, однако, естественно, — он этого не намерен скрывать, — получает с них кое-какой доход и даже весьма ощутимый, поскольку обороты немалые; так вот: он никогда не берется за дело, не получив точных сведений о том, с кем ему предстоит заключать контракт. Такая предосторожность вполне целесообразна, и, хотя он собирает сведения о финансовом положении противной стороны, равно как и другие, более конфиденциального характера, пользуется он ими только в случае крайней нужды.
— Что же вы узнали обо мне?.. — спросил Гюстав не без волнения, которое потом позабавило его самого, потому что кто же мог рассказать Блинкингсоупу о Гюставе Рабо.
— О вас — нет… нет… Вы ведь генеральный секретарь компании. Такой же служащий, как и я. Нет, интересно знать подлинное лицо тех, кто вкладывает капитал, и отчетливо понимать, что эти люди собой представляют. Хотите пример? Так вот: я знаю все о тех, кто составляет совет директоров вашей компании.
— О Фридберге? И Джонсоне?
— Конечно! А также о Гете, и о Беллони, и О'Балли. Немец, например, является лишь ширмой. Он представляет семь различных капиталов. Вы, конечно, знаете — кого?
— Нет, это не мое дело.
— Понимаю. И все-таки… О, можете не беспокоиться: здесь все в порядке и деньги верные. Господин Гете, кстати, начинал свою карьеру в торговом флоте: он работал по административно-счетной части на «Бремене». Только трагические последствия войны заставили его сменить профессию… Ну, а Беллони?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37