Никогда не сравнивайте просветленных, иначе поневоле поступите несправедливо по отношению к одному из них и даже обоим. Кроме того, не поддавайтесь жестким представлениям. Следует обращать внимание на самое неуловимое, на текучесть. Текучесть, а не твердо установленные правила.Например, просветленный всегда по-особому молчит. Это молчание почти осязаемо. Рядом с ним умолкает любой открытый, восприимчивый человек. Просветленный излучает невероятную удовлетворенность, которую ничто не в силах нарушить.У него уже нет никаких вопросов, вопросы исчезают. Это не значит, что он знает все ответы, просто у него уже нет вопросов. И в этом состоянии глубокого безмолвия вне мышления он способен давать точнейшие ответы на любые вопросы. Ему не нужно обдумывать ответ. Он не знает, что произнесет в следующую секунду, слова текут сами собой, иногда они его самого удивляют. Но это не значит, что у него заранее заготовлены ответы на все вопросы. У него нет ни ответов, ни вопросов, есть только ясность, способность сосредоточить свой свет на любом вопросе, мгновенно постичь все грани вопроса и все возможные ответы.Подчас бывает, что ты спрашиваешь об одном, а он отвечает совсем о другом. Это означает, что ты сам не понимаешь всех граней своего вопроса. Но просветленный откликается не только на слова. Он откликается на тебя самого. Он откликается на разум, который породил этот вопрос. Вопрос и ответ нередко кажутся совершенно не связанными, но на самом деле они связаны неразрывно. И если ты сам задумаешься над своим вопросом, то поймешь, что ответ дали по сути, а не по форме. Часто бывает, что лишь после такого ответа ты вдруг впервые по-настоящему понимаешь собственный вопрос, потому что прежде не сознавал какой-то грани, не замечал какой-то части своего разума, своего подсознания — той стороны личности, где рождался вопрос.Но у просветленного нет готовых ответов, нет священных писаний, нет любимых цитат. Он просто тут, перед тобой. Он отражает, как зеркало, откликается тебе со всей силой и самоотдачей.Вот что я называю текучестью, противоположностью жесткости. Не обращайте внимания на мелочи — что он ест, как одевается, где живет. Это не имеет значения. Учитесь у него любви, состраданию, доверию. Его доверие не слабеет, даже если им злоупотребляют. Вы можете воспользоваться его состраданием, предать его любовь — все это не имеет значения. Это ваши трудности, а не его. Его доверие, его сострадание и любовь останутся прежними.В этой жизни его заботит только одно: как разбудить других. Что бы он ни делал, все его поступки преследуют только эту цель — помочь другим проснуться, потому что он сам уже проснулся и познал окончательное блаженство жизни. Оттачивая меч Я с самого детства любил рассказывать всякие истории, были и небылицы. Я даже не предполагал, что умение рассказывать сделает мою речь четкой, а это окажет неоценимую помощь после просветления.Просветленных довольно много, но не все они становятся Учителями. По одной простой причине: не все владеют красноречием, не все умеют передавать свои чувства, описывать свои переживания. Я научился этому случайно. Думаю, те немногие, кто стали Учителями, тоже пришли к этому случайно, ведь никто не станет учиться такому заблаговременно. Впрочем, с уверенностью я могу говорить только о себе...Когда наступило просветление, я молчал целую неделю. Молчание было таким глубоким, но у меня и мысли не возникало о том, что можно было бы что-то сказать. Но через неделю, когда я постепенно привык к безмолвию, к его красоте и блаженству, возникло желание поделиться им — острая и вполне естественная тяга поделиться своим счастьем с теми, кого любишь.И я начал говорить с друзьями — с теми, с кем меня что-то связывало. Я знал этих людей уже много лет, мы уже говорили обо всем на свете. Мне нравилось только одно упражнение — упражнение речи, и потому после просветления мне было не очень трудно снова заговорить, но на то, чтобы отточить свою речь, привнести в свои слова хоть что-то от внутреннего безмолвия и счастья, потребовались долгие годы... 1953-1956: Студент университета Ученые наловчились губить своими комментариями, толкованиями, так называемой наукой все прекрасное, любую красоту. Они делают все вокруг таким тяжеловесным, что даже стихи после их «анализа» напрочь теряют поэтичность. В университете я никогда не ходил на уроки поэтики. Декан факультета постоянно заставлял меня, он говорил: «Ты ходишь на все остальные лекции, почему же не бываешь на занятиях поэтики?»«Потому что хочу сохранить любовь к поэзии, — отвечал я. — Я ее искренне люблю — вот почему. И я прекрасно знаю, что наши профессора совершенно непоэтичны, они всю жизнь изучают поэзию, но ничего в ней не смыслят. Я это слишком хорошо понимаю. Каждое утро во время пробежки я вижу нашего преподавателя поэтики. И я никогда не замечал, чтобы он глядел на деревья, слушал пение птиц, любовался восходом солнца...»А в тех местах, где я учился, рассвет и закат были невероятно прекрасными. Университет стоял на пригорке, окруженном невысокими холмами. Я обошел всю Индию, но нигде больше не видел таких чудесных восходов и закатов. В окрестностях университета Сагара на рассвете и в сумерках по какой-то непонятной, таинственной причине постоянно собирались разноцветные облака. Кругом стояла такая красота, что ею не залюбовался бы только слепой.Но я никогда не замечал, чтобы профессор, читавший в нашем университете поэтику, любовался рассветом. Он не сбавлял шаг ни на секунду. А увидев, как я смотрю на небо, деревья или птиц, он вечно спрашивал: «Ты чего сидишь? Мы ведь на пробежку вышли — так бегай! Человеку нужны упражнения!»«Для меня это не упражнение, — отвечал я. — Для вас это упражнение, а для меня — любовь».Если же моросил дождь, он и носа на улицу не высовывал. Я подбегал к его дому, стучал в дверь и кричал: «Выходите!»«Дождь идет!» — говорил он.«Это лучшее время для пробежки, на улицах ни души, — восклицал я. — Глядите только, никаких зонтиков, ведь дождь — это так чудесно, так поэтично!»А он считал, что я рехнулся... Но разве человек, который никогда не гулял под дождем, способен понять поэзию? И потому я говорил декану: «В нем нет ни капли от поэта, он только губит стихи. У него сугубо научный подход, а поэзия настолько ненаучна, что между ней и наукой невозможно найти ничего общего».Университеты лишают интереса и любви к поэзии. Они разрушают верные представления о том, какой должна быть жизнь. Они внушают студентам, что хорошая жизнь — это удобства. Там учат, как больше зарабатывать, но ничего не говорят о том, как жить полной жизнью — а только она таит в себе проблески просветления. Крошечные окошки и двери открывают путь к окончательной истине. Но в университете рассказывают о важности денег, а не роз. Тебе твердят о значимости премьер-министров и президентов, а не поэтов, художников, певцов и танцоров. Там считают, что подобные вещи — только для сумасшедших.
Получив степень бакалавра, я уехал из Джабалпура, потому что один из профессоров Сагарского университета по фамилии Рой настойчиво уговаривал меня — он мне все время писал, звонил и говорил: «Ты должен пойти к нам в аспирантуру».Джабалпурский университет находится совсем недалеко от Сагарского — в какой-то сотне миль. Но Сагарский университет по-своему уникален. Он совсем невелик по сравнению с университетами Бенареса или Алигарха, где учится десять-двенадцать тысяч студентов. Это большие, известные университеты вроде Оксфорда или Кембриджа. В Сагарском университете всего тысяча студентов и сотни три преподавателей, то есть на каждого профессора приходится всего три ученика. В этом смысле заведение уникально. На свете вряд ли найдется еще один университет с таким соотношением числа студентов и преподавателей.Основатель этого университета знал лучших преподавателей по всему миру. Звали его доктор Харисингх Гаур, а родился он в Сагаре. Он был всемирным светилом в области права, зарабатывал кучи денег — но ни разу не подал нищему ни единого пая. Он не жертвовал средств ни единой организации, ничего не отдавал на благотворительность. Во всей Индии трудно было сыскать большего скупердяя. А потом он вдруг основал университет и вложил в него все свои сбережения, миллионы долларов.Он мне так сказал: «Вот почему я был таким скрягой. Иначе ничего бы не вышло — я был бедняком, я сам родился в нищете. Если бы я давал деньги этой больнице, этому нищему и тому младенцу, не было бы университета». Всю жизнь он лелеял одну мечту: в его родных местах должен появиться один из лучших в мире университетов. И его университет действительно стал одним из лучших. Еще при жизни он успел собрать там самых блистательных преподавателей. Все они получали двойную, тройную плату, он давал им все что угодно, — за не очень-то напряженный труд, ведь студентов была всего тысяча. Но в университете было столько факультетов, сколько может себе позволить только учреждение уровня Оксфорда. Десятки факультетов! На некоторых никто не учился, но весь штат был заполнен: декан, доценты, профессора, лекторы... Доктор Гаур говорил: «Не волнуйтесь. Сперва нужно сделать университет лучшим, а студенты придут, никуда не денутся». И потом профессора и деканы принялись искать лучших студентов. И профессор Рой, декан факультета философии, почему-то положил глаз на меня.До того я ежегодно бывал в Сагаре на традиционных межуниверситетских состязаниях в искусстве спора. Я четыре года подряд выигрывал главный приз, а профессор Рой все эти четыре года был судьей в жюри. На четвертый год он пригласил меня к себе домой и сказал: «Послушай, я ждал тебя целый год. Я знал, что ты появишься на соревнованиях и в этом году»."Ты представляешь свои доводы в довольно странной форме, — продолжил он. — Они порой настолько неожиданны, что... Мне просто интересно, как тебе удается видеть вопрос под таким причудливым углом? Я сам размышлял о некоторых обсуждавшихся проблемах, но мне и в голову не приходило рассматривать их с подобных точек зрения. И я понял, что ты, должно быть, просто отбрасываешь все, что может прийти в голову обычному человеку, что ты намеренно выбираешь самые непредвиденные точки зрения.Ты четыре года кряду выигрываешь главный приз по одной простой причине: твои доводы неожиданны, никто к ним не готов. Оппоненты даже не задумывались над подобными вопросами, ты выбиваешь их из колеи. Твои противники... Ты так себя ведешь, что их просто жалко становится, но что тут поделаешь? Я присудил тебе девяносто девять по сто-балльной шкале. Да я бы и больше сотни присудил, но даже девяносто девять... Многие решили, что ты у меня в любимчиках. Другие судьи говорят, что на наших соревнованиях никто не заслужит больше полусотни.Я пригласил тебя к себе на обед, чтобы сделать одно предложение. Я предлагаю тебе перевестись из Джабалпура к нам. Ты на четвертом курсе, скоро получишь диплом, и потому я предлагаю тебе место в нашей аспирантуре. Я не могу упустить возможность заполучить такого студента. И если ты не приедешь сюда, я готов сам устроиться в Джабалпурский университет!"А этот профессор был очень известным. Если бы он только высказал такое желание, Джабалпурский университет с восторгом отдал бы ему место декана. Но я сказал: «Нет, не стоит беспокоиться. Я приеду сюда. Мне тут нравится». Думаю, этот университет расположен в самом лучшем месте на свете: среди холмов, на берегу большого озера. Там удивительно тихо, а кругом — высоченные старые деревья... Одного этого достаточно для блестящего образования.Доктор Харисингх Гаур питал огромную страсть к книгам. Он передал университету свою личную библиотеку, а там у него были книги со всех уголков земного шара. Это такая редкость: усилиями одного-единственного человека... Он самостоятельно, в одиночку, создал целый Оксфорд. Разница лишь в том, что настоящий Оксфорд развивался тысячу лет силами тысяч людей. Но доктор Гаур в одиночку сотворил подлинный шедевр. Собственноручно, на свои деньги... Он целиком отдал себя этому делу.Я полюбил то, что у него получилось, и потому сказал доктору Рою: «Не волнуйтесь, я приеду, но... Вы ведь видели меня только на этих состязаниях. Вы плохо меня знаете. Я бываю несносным, я возмутитель спокойствия. Я хочу, чтобы вы получше узнали меня, прежде чем примете окончательное решение».«Мне хватает и того, что я видел, — возразил доктор Рой. — Довольно и того, что мне известно. Я видел тебя, твои глаза, я слышал, как ты говоришь, как видишь мир, — и этого достаточно. Не нужно пугать меня несносностью. Здесь ты сможешь делать все, что захочешь».
Первая лекция доктора Роя, которую я прослушал в Сагарском университете, была посвящена принципу Абсолюта. Речь шла о Брэдли и Шанкаре. Оба верили в Абсолют — так они именовали Бога.И я задал один вопрос, который установил между мной и доктором Роем тесную связь. После этого вопроса доктор всегда был со мной откровенен и доброжелателен. Я просто спросил: «Ваш „абсолют“ совершенен? Он уже замер в своем развитии или продолжает развиваться? Если развитие продолжается, это не Абсолют, потому что он не совершенен — именно потому и развивается. Если возможно что-то еще, какие-то новые ветви, новые плоды — то Абсолют жив. Но если он завершен, исполнен до конца — а именно это и подразумевается под словом „абсолют“, — то у него нет возможности развития и, значит, он мертв». Я сказал: «Объясните это, пожалуйста. Для Брэдли и Шанкары „абсолют“ означал Бога; это было их философское обозначение Бога. Так какой же он, ваш Бог, — живой или мертвый? Ответьте, прошу вас».Он был честным человеком и сказал: «Мне нужно подумать». В Оксфорде он защитил докторскую, посвященную философии Брэдли, вторую докторскую по трудам Шанкары он защитил в Бенаресе. Он считался лучшим знатоком учений этих философов. Он показал, что Брэдли на Западе, а Шанкара на Востоке пришли к одним и тем же умозаключениям. Но теперь он ответил: «Дайте подумать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43