https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Ravak/
Нептун почтительно принял диссертацию, раскрыл её и обнаружил под обложкой бутылку, завёрнутую в паклю. Попробовал — вода, и за борт! Тогда придворный врач Нептуна, доктор Айболит, принялся осматривать представителей науки. Пока длился медосмотр, исполнялся похоронный марш. Доктор нашёл, что у мужей науки все не в порядке, и прописал им купание в бассейне. Под звуки «Калинки» наука полетела в бассейн — головой вниз, ногами вверх. Черти отнеслись к своей задаче с полной серьёзностью: крестины так крестины!
Оркестр заиграл «Трех танкистов». Появились представители транспорта. Они рассказали о «Пингвинах» и преподнесли Нептуну в подарок бутылку смазочного масла. Один из чертей, личный дегустатор Нептуна, попробовал его и скривил страшную рожу. Бутылку — за борт, службу транспорта — в бассейн.
Оркестр заиграл «Мы, друзья, перелётные птицы». Появились Фурдецкий и Афонин — в чёрной нарядной форме, в белых сорочках со строгими чёрными галстуками, в начищенных туфлях. Они представились Нептуну, рассказали ему о лётчиках, а потом попытались дать взятку, в виде бутылки, разумеется. Нептун оскорбился, и проворные черти тут же отправили лётчиков в воду, во всем их параде. Долговязый Фурдецкий, ростом больше шести футов, прежде чем плюхнуться в воду, сделал в воздухе полуторное сальто. Над бассейном мелькнули его жёлтые сандалии. А маленького по сравнению с ним Афонина черти швырнули так энергично, что тот завертелся над водой кубарем.
Снова зазвучала «Калинка». Все черти пустились под неё в пляс — их набедренные повязки развевались, их ботинки выделывали невероятные кренделя. А потом началось поголовное крещение. Черти врывались в толпу зрителей, хватали их за руки и за ноги, и люди летели в бассейн — кто головой, кто брюхом, кто спиной вперёд. Только с женщинами обходились деликатно. Я угодил в руки довольно свирепых чертей и благодарил судьбу за то, что бассейн у нас глубокий. Взлететь вверх и с высоты в два метра шлёпнуться в воду — уж тут потом пофыркаешь.
Мы выползали на другую, сторону бассейна, а там стояла на диво прекрасная Морская дева, которая подносила каждому крещёному большую поварёшку вина из бочки.
Палуба выглядела презабавно. С десятков людей, вполне или почти вполне одетых, текла вода, а сами они отдувались. Черти с «Кооперации» делали своё дело на совесть. Когда народу стало мало, они пошли искать укрывающихся. Судьба последних была плачевной. Я видел, как шестеро чертей волокли какого-то дезертира — по отсутствию туфли на одной ноге и по другим признакам можно было догадаться, что с чертями шутки плохи.
Вечером был торжественный ужин. С вином. Затем капитан выдал дипломы.
Конец — делу венец. А венцом сегодняшнего дня был праздник Нептуна и его чертей в музыкальном салоне. В жизни не видел ничего столь дикого, столь безумно весёлого, столь безудержного и столь дьявольского, в самом серьёзном смысле этого слова. Чертям и некоторым гостям главный черт поднёс тёплой прозрачной жидкости и по куску хлеба с огурцом и грибами. Напиток оказался разведённым спиртом, причём гримасы гостей и слезы на глазах показывали, что разводился он скорей для приличия. Произносились тосты, отличавшиеся своей краткостью, сочностью и ясностью мысли. Черти пели. Черти отплясывали русские пляски, гармонисты играли все в более быстром и быстром темпе, руки плясунов мотались, а за ногами уже нельзя было уследить. Салон был полон весёлых молодых парней, ни одному из которых не стоялось на месте. И весь этот шум перекрывал отеческий голос Нептуна:
— Дети мои!
Винт «Кооперации» делает сто тридцать оборотов в минуту, сто тридцать раз в минуту корабль пронизывается слабым толчком, но во время праздника чертей корабль сотрясало куда сильнее и чаще.
22 ноября
Атлантический океан
Встретились с «Товарищем», учебным кораблём Одесского мореходного училища. Чтобы не разминуться с ним, «Кооперация» уклонилась на несколько миль к западу от той кривой, которой обозначен наш путь от Ла-Манша до Кейптауна. «Товарищ» совершает дальнее плавание. Он побывал в индийских портах, в Джакарте и в Кейптауне. Последняя стоянка до встречи с нами у него была, на острове Святой Елены. В родной порт он прибудет в феврале. Писем с ним мы не отправили: обычным путём из Кейптауна они дойдут скорее.
У «Товарища» на передней и центральной мачте прямые паруса, а на задней — гафельные. В том, как белели вдали на синем фоне океана эти паруса, освещённые солнцем, как он, казавшийся очень высоким, шёл к нам, было столько напоминавшего мне о несбывшихся мечтах моего детства! Между прочим, это первый большой парусник, которые мы встретили за все плавание. Мало их осталось. И когда встретишь один настоящий, то это впечатляет так же, как если бы в наш музыкальный салон вошёл лорд Байрон.
Мы обменялись кинофильмами. Суда стояли рядом, и к небу как с «Товарища», так и с «Кооперации» взлетали мощные «ура». Но тут ветер и волны подогнали к нам «Товарища» слишком близко, и курсанты ретировались с бушприта, который уже покачивался над «Пингвинами». С угрожающей медлительностью бушприт мотался от люка к люку, скребя сверху по борту «Кооперации», — корпуса кораблей составляли огромное «Т». Затем бушприт добрался до самого высокого места кормовой палубы — и полетели щепки. «Товарищ» учинил у нас на корме изрядный беспорядок, одна из наших спасательных шлюпок нуждается в серьёзном ремонте. Выражение «столкнуться нос к носу» в применении к кораблям перестаёт быть шутливым. Для них это дело серьёзное.
Встреча с «Товарищем» вновь пробудила во мне одну мысль, которую я подспудно вынашиваю уже давно. А именно: мысль написать пьесу об одном из самых своеобразных и колоритных людей в истории эстонских мореплавании, о Михкеле Ууэтоа, об этом «диком капитане», известном нашим отцам под именем Йыння с острова Кихну. Независимо от того, кто эту пьесу напишет, она, по-моему, должна быть песенным зрелищем. Но прежде чем приступать к ней, надо хоть немного поплавать на паруснике. Лучше всего для этого подходит «Вега», учебный корабль Таллинской мореходной школы. Следует взять с собой в плавание режиссёра Пансо и декоратора.
Расставшись с «Товарищем», мы взяли курс на юг. Вечером была лекция Бурханова о роли наземного транспорта в работах третьей экспедиции. Проблема эта крайне сложная. Одним из наиболее трудноразрешимых вопросов был для конструкторов вопрос о том, как избежать падения мощности моторов на высоте в четыре тысячи метров и более, да ещё при семидесяти — восьмидесятиградусном морозе. Тот же вопрос стоит и перед лётчиками, особенно в отношении старта. У нас есть большой опыт двух предыдущих экспедиций, но «Пингвины» — это новые машины, и они едут в Антарктику впервые. Они вышли из заводского цеха незадолго до отплытия «Кооперации», и их истинные, практические достоинства будут определены только в Антарктике. «Пингвин» является детищем двух заводов — Ленинградского имени Кирова и Волгоградского тракторного, и по всем данным машина получилась очень удачной. У неё закрытая кабина, отличная теплоизоляция, в ней даже при самых низких температурах, возможных в природных условиях, могут жить и работать пять человек. «Пингвин» располагает компасом и радиопередатчиком. Мощность мотора 240 лошадиных сил, то есть на тонну веса приходится по 15 сил, так как «Пингвин» весит 16 тонн. По-видимому, предстоит ещё испытать в условиях Антарктики его пригодность в качестве амфибии, но на больших высотах и при очень низких температурах он должен показать себя с наилучшей стороны.
После лекции мы разбились на группы, и водители «Пингвинов» познакомили нас со своими машинами.
Написал полстраницы пьесы. Смешно, но времени не хватает. После того как кончаю вечером писать дневник, «раздирает рот зевота шире Мексиканского залива». И я засыпаю. Тем самым ещё раз подтверждается тот факт, что эстонские писатели умеют спать на любой широте.
24 ноября
Атлантический океан
Утром были на траверзе устья Конго. Погода туманная, свежо, ветер пять баллов. По-прежнему читаю книгу Маркова. Вечером показывали «Карнавальную ночь». Это на самом деле хорошая кинокомедия. А в море люди особенно любят весёлое.
Уже несколько вечеров выискиваю для себя удобное место на время сеанса. Сегодня нашёл. Это — спасательная шлюпка э 5 на корме. Здесь гуляет ветер, здесь над головой ночное небо, здесь у тебя такое чувство, будто ты один. Со шлюпки видишь глянцево-чёрный океан.
Не могу заснуть. Кто-то на палубе с отчаянием и фальшью распевает цыганские романсы, песни Ива Монтана и «Шумел камыш». Певец раздобыл в музыкальном салоне гитару, благодаря чему его выступление превратилось в настоящую пытку.
В соседней каюте тоже не спят, хотя уже за полночь, а на корабле встают в семь утра. Но никто из нас не вмешивается. У товарища день рождения. Пусть хотя бы попоёт! И грустен не только голос певца. Грустны и мои мысли.
26 ноября
Атлантический океан
В 12.00 нашими координатами были 12°44' южной широты и 2°20' западной долготы. Быстро приближаемся к нулевому меридиану. На востоке, в сотнях миль от нас, — Ангола, португальская колония на западном побережье Африки.
После встречи с «Товарищем», как и за несколько дней до того, совсем не встречалось кораблей. Это объясняется огромностью океана, тем, что мы уклонились от обычного морского пути, и тем, что Суэц функционирует исправно. Мало судов огибает мыс Доброй Надежды.
Встретили большую стаю дельфинов. Погода прекрасная. Интересно, что на той же северной широте очень жарко, а здесь уже прохладно. Подлинный экватор, то есть полоса наибольшей жары, пересекающая Атлантику, проходит значительно севернее географического экватора. До Кейптауна остаётся семь-восемь дней. На юге, в сороковых широтах, по-прежнему бушуют одиннадцатибалльные штормы. Посмотрим, как встретит нас море там.
Сегодня счастливый день. Посидел над пьесой, и работа начала двигаться. Те две страницы, что я написал, кажутся мне довольно сносными. Может быть, это объясняется тем, что я всегда, когда пишу, гоню от себя всякие сомнения, подстёгиваю свою веру в себя и в непогрешимость своего решения. Без этого невозможно. Сомнения, душевные муки, потеря веры в свои способности, такое чувство, будто ты кого-то убил, — все это начинается после окончания работы. А пока что весь этот инквизиторский набор висит в шкафу, туго перетянутый брючным ремнём.
По совести говоря, я немного сомневаюсь в сценичности своей пьесы. И жаль, что такие опасения появляются всегда в тот момент, когда берёшься за работу. Тут кончается самый лучший, самый богатый фантазией, самый волнующий период, в течение которого вещь, ещё не обременённая грузом усилий и обязательств, существует только в воображении. Она все разрастается, постепенно приобретая все более устойчивую форму. Вырисовываются главные черты отдельных характеров. Отрывочные реплики, отрывочные диалоги уже обозначают, словно пунктир на карте, их пути, их метания. Но пока что мы видим своё неродившееся произведение, как видит осенний лес близорукий человек, различающий лишь большие сливающиеся пятна разного цвета.
Мучение для меня начинается лишь тогда, когда душу стихотворения, рассказа или пьесы приходится загонять в какое-то тело — в форму. Задуманное часто оказывается на бумаге бескрылым и бесцветным, скучным, словно чернила, втиснутым либо в слишком узкие, либо в слишком широкие рамки. Оно или не помещается в них, или не заполняет их.
Приступая к новой работе, я переживаю то же чувство, что переживаю иногда и по утрам — после сна о том, как я пишу стихотворение, превосходное стихотворение, которое пишется само собой.
Рифмы сталкиваются со звоном,
И слова сверкают, как щиты….
Но если и выхватишь из сна какую-нибудь строку, то видишь, что рифмы никуда не годятся, что мысль лишена логики, что во сне существуют иные законы и ограничения, чем наяву. Говорят, что поэтам, больным язвой желудка, снятся совершенно готовые и безупречные стихотворения, которые остаётся лишь записать утром на бумаге. Завидую стилю, дисциплине и эрудиции этих сновидцев, но, к счастью, желудок у меня вполне здоровый и на сны мне надеяться не приходится. Да и вряд ли можно сочинить во сне что-нибудь объёмистое.
До сих пор я чуть ли не ежедневно только тем и занимался, что бился над композицией, заботы о которой часто угнетали меня и во время отдыха. Учитывая это, следовало бы, наверно, на первых порах вообще отказаться от драматического жанра. Но я редко оставлял на полпути начатое.
Несчастье в том, что я очень плохо знаю сцену, её законы, её приёмы.
В этой пьесе, описывающей весьма мрачную сектантскую среду, нельзя идти и по линии высмеивания верующих, хотя бы эта линия и приводила к успеху. Не веря в бога, я верю в божественное в человеке. И сегодня, прежде чем приступить к пьесе, я перечитал написанную мною в Таллине в начале сентября характеристику сектантки Леа Вийрес, главной героини пьесы.
«Леа Вийрес. Светлая, милая, человечная. Она хочет, но никак не может замкнуться в тесной сектантской скорлупе. Поначалу она принимает и признает сектантскую антисоциальную и человеконенавистническую философию, но не может подчинить ей своё „я“, смелое, ищущее, страстное и привязанное ко всему земному. Главная проблема: прорыв человечности, любви и воли к жизни сквозь учение безволия, равнодушия, фатальности, невмешательства в жизнь и т. д. и т. д.»
Судьба, повсюду за тобой послушно
Я следовал до нынешнего дня.
Благослови ж теперь великодушно
Моё перо — не позабудь меня.
Я не знаю, чем готов пожертвовать, лишь бы моя главная героиня удалась. Если не удастся она, не удастся все. Я всё-таки очень её люблю. Я ещё в ранней юности полюбил человека, у которого для образа Леа Вийрес будет взято больше, чем у кого-либо другого. Тяжело и больно подступаться к проблемам, которые для этого человека являются вопросами жизни и смерти и которые я должен разрешить абсолютно неприемлемым для него образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Оркестр заиграл «Трех танкистов». Появились представители транспорта. Они рассказали о «Пингвинах» и преподнесли Нептуну в подарок бутылку смазочного масла. Один из чертей, личный дегустатор Нептуна, попробовал его и скривил страшную рожу. Бутылку — за борт, службу транспорта — в бассейн.
Оркестр заиграл «Мы, друзья, перелётные птицы». Появились Фурдецкий и Афонин — в чёрной нарядной форме, в белых сорочках со строгими чёрными галстуками, в начищенных туфлях. Они представились Нептуну, рассказали ему о лётчиках, а потом попытались дать взятку, в виде бутылки, разумеется. Нептун оскорбился, и проворные черти тут же отправили лётчиков в воду, во всем их параде. Долговязый Фурдецкий, ростом больше шести футов, прежде чем плюхнуться в воду, сделал в воздухе полуторное сальто. Над бассейном мелькнули его жёлтые сандалии. А маленького по сравнению с ним Афонина черти швырнули так энергично, что тот завертелся над водой кубарем.
Снова зазвучала «Калинка». Все черти пустились под неё в пляс — их набедренные повязки развевались, их ботинки выделывали невероятные кренделя. А потом началось поголовное крещение. Черти врывались в толпу зрителей, хватали их за руки и за ноги, и люди летели в бассейн — кто головой, кто брюхом, кто спиной вперёд. Только с женщинами обходились деликатно. Я угодил в руки довольно свирепых чертей и благодарил судьбу за то, что бассейн у нас глубокий. Взлететь вверх и с высоты в два метра шлёпнуться в воду — уж тут потом пофыркаешь.
Мы выползали на другую, сторону бассейна, а там стояла на диво прекрасная Морская дева, которая подносила каждому крещёному большую поварёшку вина из бочки.
Палуба выглядела презабавно. С десятков людей, вполне или почти вполне одетых, текла вода, а сами они отдувались. Черти с «Кооперации» делали своё дело на совесть. Когда народу стало мало, они пошли искать укрывающихся. Судьба последних была плачевной. Я видел, как шестеро чертей волокли какого-то дезертира — по отсутствию туфли на одной ноге и по другим признакам можно было догадаться, что с чертями шутки плохи.
Вечером был торжественный ужин. С вином. Затем капитан выдал дипломы.
Конец — делу венец. А венцом сегодняшнего дня был праздник Нептуна и его чертей в музыкальном салоне. В жизни не видел ничего столь дикого, столь безумно весёлого, столь безудержного и столь дьявольского, в самом серьёзном смысле этого слова. Чертям и некоторым гостям главный черт поднёс тёплой прозрачной жидкости и по куску хлеба с огурцом и грибами. Напиток оказался разведённым спиртом, причём гримасы гостей и слезы на глазах показывали, что разводился он скорей для приличия. Произносились тосты, отличавшиеся своей краткостью, сочностью и ясностью мысли. Черти пели. Черти отплясывали русские пляски, гармонисты играли все в более быстром и быстром темпе, руки плясунов мотались, а за ногами уже нельзя было уследить. Салон был полон весёлых молодых парней, ни одному из которых не стоялось на месте. И весь этот шум перекрывал отеческий голос Нептуна:
— Дети мои!
Винт «Кооперации» делает сто тридцать оборотов в минуту, сто тридцать раз в минуту корабль пронизывается слабым толчком, но во время праздника чертей корабль сотрясало куда сильнее и чаще.
22 ноября
Атлантический океан
Встретились с «Товарищем», учебным кораблём Одесского мореходного училища. Чтобы не разминуться с ним, «Кооперация» уклонилась на несколько миль к западу от той кривой, которой обозначен наш путь от Ла-Манша до Кейптауна. «Товарищ» совершает дальнее плавание. Он побывал в индийских портах, в Джакарте и в Кейптауне. Последняя стоянка до встречи с нами у него была, на острове Святой Елены. В родной порт он прибудет в феврале. Писем с ним мы не отправили: обычным путём из Кейптауна они дойдут скорее.
У «Товарища» на передней и центральной мачте прямые паруса, а на задней — гафельные. В том, как белели вдали на синем фоне океана эти паруса, освещённые солнцем, как он, казавшийся очень высоким, шёл к нам, было столько напоминавшего мне о несбывшихся мечтах моего детства! Между прочим, это первый большой парусник, которые мы встретили за все плавание. Мало их осталось. И когда встретишь один настоящий, то это впечатляет так же, как если бы в наш музыкальный салон вошёл лорд Байрон.
Мы обменялись кинофильмами. Суда стояли рядом, и к небу как с «Товарища», так и с «Кооперации» взлетали мощные «ура». Но тут ветер и волны подогнали к нам «Товарища» слишком близко, и курсанты ретировались с бушприта, который уже покачивался над «Пингвинами». С угрожающей медлительностью бушприт мотался от люка к люку, скребя сверху по борту «Кооперации», — корпуса кораблей составляли огромное «Т». Затем бушприт добрался до самого высокого места кормовой палубы — и полетели щепки. «Товарищ» учинил у нас на корме изрядный беспорядок, одна из наших спасательных шлюпок нуждается в серьёзном ремонте. Выражение «столкнуться нос к носу» в применении к кораблям перестаёт быть шутливым. Для них это дело серьёзное.
Встреча с «Товарищем» вновь пробудила во мне одну мысль, которую я подспудно вынашиваю уже давно. А именно: мысль написать пьесу об одном из самых своеобразных и колоритных людей в истории эстонских мореплавании, о Михкеле Ууэтоа, об этом «диком капитане», известном нашим отцам под именем Йыння с острова Кихну. Независимо от того, кто эту пьесу напишет, она, по-моему, должна быть песенным зрелищем. Но прежде чем приступать к ней, надо хоть немного поплавать на паруснике. Лучше всего для этого подходит «Вега», учебный корабль Таллинской мореходной школы. Следует взять с собой в плавание режиссёра Пансо и декоратора.
Расставшись с «Товарищем», мы взяли курс на юг. Вечером была лекция Бурханова о роли наземного транспорта в работах третьей экспедиции. Проблема эта крайне сложная. Одним из наиболее трудноразрешимых вопросов был для конструкторов вопрос о том, как избежать падения мощности моторов на высоте в четыре тысячи метров и более, да ещё при семидесяти — восьмидесятиградусном морозе. Тот же вопрос стоит и перед лётчиками, особенно в отношении старта. У нас есть большой опыт двух предыдущих экспедиций, но «Пингвины» — это новые машины, и они едут в Антарктику впервые. Они вышли из заводского цеха незадолго до отплытия «Кооперации», и их истинные, практические достоинства будут определены только в Антарктике. «Пингвин» является детищем двух заводов — Ленинградского имени Кирова и Волгоградского тракторного, и по всем данным машина получилась очень удачной. У неё закрытая кабина, отличная теплоизоляция, в ней даже при самых низких температурах, возможных в природных условиях, могут жить и работать пять человек. «Пингвин» располагает компасом и радиопередатчиком. Мощность мотора 240 лошадиных сил, то есть на тонну веса приходится по 15 сил, так как «Пингвин» весит 16 тонн. По-видимому, предстоит ещё испытать в условиях Антарктики его пригодность в качестве амфибии, но на больших высотах и при очень низких температурах он должен показать себя с наилучшей стороны.
После лекции мы разбились на группы, и водители «Пингвинов» познакомили нас со своими машинами.
Написал полстраницы пьесы. Смешно, но времени не хватает. После того как кончаю вечером писать дневник, «раздирает рот зевота шире Мексиканского залива». И я засыпаю. Тем самым ещё раз подтверждается тот факт, что эстонские писатели умеют спать на любой широте.
24 ноября
Атлантический океан
Утром были на траверзе устья Конго. Погода туманная, свежо, ветер пять баллов. По-прежнему читаю книгу Маркова. Вечером показывали «Карнавальную ночь». Это на самом деле хорошая кинокомедия. А в море люди особенно любят весёлое.
Уже несколько вечеров выискиваю для себя удобное место на время сеанса. Сегодня нашёл. Это — спасательная шлюпка э 5 на корме. Здесь гуляет ветер, здесь над головой ночное небо, здесь у тебя такое чувство, будто ты один. Со шлюпки видишь глянцево-чёрный океан.
Не могу заснуть. Кто-то на палубе с отчаянием и фальшью распевает цыганские романсы, песни Ива Монтана и «Шумел камыш». Певец раздобыл в музыкальном салоне гитару, благодаря чему его выступление превратилось в настоящую пытку.
В соседней каюте тоже не спят, хотя уже за полночь, а на корабле встают в семь утра. Но никто из нас не вмешивается. У товарища день рождения. Пусть хотя бы попоёт! И грустен не только голос певца. Грустны и мои мысли.
26 ноября
Атлантический океан
В 12.00 нашими координатами были 12°44' южной широты и 2°20' западной долготы. Быстро приближаемся к нулевому меридиану. На востоке, в сотнях миль от нас, — Ангола, португальская колония на западном побережье Африки.
После встречи с «Товарищем», как и за несколько дней до того, совсем не встречалось кораблей. Это объясняется огромностью океана, тем, что мы уклонились от обычного морского пути, и тем, что Суэц функционирует исправно. Мало судов огибает мыс Доброй Надежды.
Встретили большую стаю дельфинов. Погода прекрасная. Интересно, что на той же северной широте очень жарко, а здесь уже прохладно. Подлинный экватор, то есть полоса наибольшей жары, пересекающая Атлантику, проходит значительно севернее географического экватора. До Кейптауна остаётся семь-восемь дней. На юге, в сороковых широтах, по-прежнему бушуют одиннадцатибалльные штормы. Посмотрим, как встретит нас море там.
Сегодня счастливый день. Посидел над пьесой, и работа начала двигаться. Те две страницы, что я написал, кажутся мне довольно сносными. Может быть, это объясняется тем, что я всегда, когда пишу, гоню от себя всякие сомнения, подстёгиваю свою веру в себя и в непогрешимость своего решения. Без этого невозможно. Сомнения, душевные муки, потеря веры в свои способности, такое чувство, будто ты кого-то убил, — все это начинается после окончания работы. А пока что весь этот инквизиторский набор висит в шкафу, туго перетянутый брючным ремнём.
По совести говоря, я немного сомневаюсь в сценичности своей пьесы. И жаль, что такие опасения появляются всегда в тот момент, когда берёшься за работу. Тут кончается самый лучший, самый богатый фантазией, самый волнующий период, в течение которого вещь, ещё не обременённая грузом усилий и обязательств, существует только в воображении. Она все разрастается, постепенно приобретая все более устойчивую форму. Вырисовываются главные черты отдельных характеров. Отрывочные реплики, отрывочные диалоги уже обозначают, словно пунктир на карте, их пути, их метания. Но пока что мы видим своё неродившееся произведение, как видит осенний лес близорукий человек, различающий лишь большие сливающиеся пятна разного цвета.
Мучение для меня начинается лишь тогда, когда душу стихотворения, рассказа или пьесы приходится загонять в какое-то тело — в форму. Задуманное часто оказывается на бумаге бескрылым и бесцветным, скучным, словно чернила, втиснутым либо в слишком узкие, либо в слишком широкие рамки. Оно или не помещается в них, или не заполняет их.
Приступая к новой работе, я переживаю то же чувство, что переживаю иногда и по утрам — после сна о том, как я пишу стихотворение, превосходное стихотворение, которое пишется само собой.
Рифмы сталкиваются со звоном,
И слова сверкают, как щиты….
Но если и выхватишь из сна какую-нибудь строку, то видишь, что рифмы никуда не годятся, что мысль лишена логики, что во сне существуют иные законы и ограничения, чем наяву. Говорят, что поэтам, больным язвой желудка, снятся совершенно готовые и безупречные стихотворения, которые остаётся лишь записать утром на бумаге. Завидую стилю, дисциплине и эрудиции этих сновидцев, но, к счастью, желудок у меня вполне здоровый и на сны мне надеяться не приходится. Да и вряд ли можно сочинить во сне что-нибудь объёмистое.
До сих пор я чуть ли не ежедневно только тем и занимался, что бился над композицией, заботы о которой часто угнетали меня и во время отдыха. Учитывая это, следовало бы, наверно, на первых порах вообще отказаться от драматического жанра. Но я редко оставлял на полпути начатое.
Несчастье в том, что я очень плохо знаю сцену, её законы, её приёмы.
В этой пьесе, описывающей весьма мрачную сектантскую среду, нельзя идти и по линии высмеивания верующих, хотя бы эта линия и приводила к успеху. Не веря в бога, я верю в божественное в человеке. И сегодня, прежде чем приступить к пьесе, я перечитал написанную мною в Таллине в начале сентября характеристику сектантки Леа Вийрес, главной героини пьесы.
«Леа Вийрес. Светлая, милая, человечная. Она хочет, но никак не может замкнуться в тесной сектантской скорлупе. Поначалу она принимает и признает сектантскую антисоциальную и человеконенавистническую философию, но не может подчинить ей своё „я“, смелое, ищущее, страстное и привязанное ко всему земному. Главная проблема: прорыв человечности, любви и воли к жизни сквозь учение безволия, равнодушия, фатальности, невмешательства в жизнь и т. д. и т. д.»
Судьба, повсюду за тобой послушно
Я следовал до нынешнего дня.
Благослови ж теперь великодушно
Моё перо — не позабудь меня.
Я не знаю, чем готов пожертвовать, лишь бы моя главная героиня удалась. Если не удастся она, не удастся все. Я всё-таки очень её люблю. Я ещё в ранней юности полюбил человека, у которого для образа Леа Вийрес будет взято больше, чем у кого-либо другого. Тяжело и больно подступаться к проблемам, которые для этого человека являются вопросами жизни и смерти и которые я должен разрешить абсолютно неприемлемым для него образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39