Сразу возникли в памяти рассказы о пьяных дебошах американских моряков, приходящих из плавания в иностранные порты.— Нет-нет, Игор, ты просто обязан быть с нами в этот вечер. Мы заедем за тобой в гостиницу.И действительно, вечером за мной заехал моряк, и пришлось ехать. Тревоги мои оказались напрасными. Была обычная вечеринка в американском стиле. Все вина стояли на одном столе, а закуски — на другом, и каждый наливал себе выпить, накладывал на тарелку кушанье и гулял с этим где угодно. Да, были девушки, но оказалось, что мы так отвыкли от общения с ними, так их стеснялись, что даже выпивка не спасла положения. Моряки, вместо того чтобы ухаживать за девицами, вдруг снова сбились в кучки и начали вести бесконечные беседы друг с другом, вспоминая Мак-Мердо, какие-то случаи, которые знали все на зимовке, но которые невозможно понять посторонним. Девушки сначала вежливо слушали, а потом одна за другой разошлись.Дней десять я жил в Крайстчерче, этом маленьком, утопающем в цветах и зелени городе. Жил в гостинице, такой же старомодной, как и машины, как одежда людей на улицах. Для экономии сняли одну комнату на двоих с Луи Каплери, инженером фирмы «Дуглас». Днём я работал в библиотеке местного университета, собирал дополнительные материалы для моей работы, а по вечерам обычно заезжал кто-нибудь из местных знакомых, приглашал в гости.Иногда мы с Луи ходили на танцы в банкетный зал гостиницы, который для этого арендовали различные организации. Как-то этот зал сняла для своего вечера фабрика по сборке швейных машин фирмы «Зингер». Когда мы с Луи пришли в зал, уже играла музыка, и несколько пар чинно кружились в такт, а остальные — в большинстве женщины и молодые девушки — сидели на стульях вдоль стен, как в деревне на посиделках. Только семечек не было. Набравшись храбрости, мы пригласили каких-то девушек и вошли в круг танцующих. Но ведь надо же говорить о чём-то, и я задавал своей первой девушке-иностранке, с которой танцевал, какие-то глупые вопросы, на которые она застенчиво давала какие-то удивительно неиностранные ответы. А потом я рассказал ей о том, что я русский, зимовал у американцев в Антарктиде и сейчас возвращаюсь на Родину. И вдруг я понял, что, несмотря на мой ломаный английский, показывающий, что я иностранец, эта девушка не верит ни одному моему слову, даже, казалось, она обиделась за то, что я её разыгрывал. И мне вдруг представилось, что я в зале какой-нибудь чайной или столовой, которую сняла для своего вечера фабрика в маленьком районном центре где-нибудь под Смоленском или Калугой. Там танцы, и девушка, и даже разговор и его результат были бы, наверное, в точности такими же. И так меня вдруг потянуло домой, в Москву. Ничего я не хочу смотреть и узнавать нового, я хочу одного — домой. Я покинул «свою» девушку и пошёл к выходу.Через несколько дней, закончив работу в библиотеках Крайстчерча, я купил билет на теплоход и отплыл в Веллингтон, откуда должен был лететь дальше на север. В Веллингтоне я поселился в советском посольстве в маленькой, чистенькой комнатке. И тут неожиданно выяснилось, что у меня трудности с русским языком. Я не забыл ни одного слова по-русски, но появилось что-то в построении фраз, что заставляло останавливаться, исправляться. Правда, через сутки это состояние прошло окончательно. Мне было достаточно посмотреть наш советский фильм.Однажды мы выехали со знакомыми на машине за город и остановились на каком-то поле с высокой некошеной травой, полной огромных, качающихся под ветром ромашек. И меня вдруг поразила нереальность окружающего. Всего несколько дней назад в Антарктиде вокруг были только снег и лёд, через неделю я буду в заваленной уже другим снегом холодной зимней Москве, а здесь — ромашки.Когда я прилетел в Москву, была уже середина зимы. Жена к этому времени взяла отпуск, купила путёвки в подмосковный дом отдыха, и целыми днями мы катались там на лыжах. Засыпанные пушистым, ласковым неантарктическим снегом поляны, согнутые снежными набросами кусты орешника и молодые берёзки, тихие домики деревень — все это было так удивительно хорошо, необычно. Мне хотелось показать все это моим новым знакомым американцам. Это им я восторженно, молча как бы рассказывал все о своей стране, гордился ею.На работе у себя я нашёл все почти неизменившимся, как будто и не уезжал. Прежде всего старался завершить срочные дела: отчёт, первые, самые неотложные статьи о результатах исследований.Мы с Гау написали статью о намерзании под языком ледника Кеттлиц, и она должна была быть прочитана этим августом на юбилейном симпозиуме Института низких температур в городе Саппоро, в Японии. Поэтому я начал готовиться к поездке в Японию в качестве научного туриста. Пришло лето, и я взял остаток своего отпуска, уехал к отцу в домик, который он когда-то купил в деревне на берегу Истринского водохранилища. Я ходил с младшим сыном по лугам, на целые дни уезжал на лодке на рыбалку. Рыба не клевала, но мне она и не была нужна. Я смотрел на волны, на облака, на небо, на синие дали из зубчатых лесов. И был счастлив. Но вот во время моего очередного визита в Москву мне сказали, что вопрос с поездкой в Японию окончательно решён, ехать надо уже скоро. И тут я вдруг подумал, что статью может прочитать один Гау, и отказался от поездки и продолжал наслаждаться такой простой, неторопливой жизнью.А потом началась обычная трудовая научная деятельность: обработка результатов наблюдений на зимовке, разработки, связанные с термическим бурением ледников, попытки использования различных новых физических подходов к исследованию ледников.Были и экспедиции, но это были не длительные и не далёкие поездки на ледники Кавказа, Памира, Полярного Урала. Удалось поработать и на дрейфующей станции «Северный полюс-19». Могло показаться со стороны, что Антарктида для меня отходит на второй план. Но это только казалось. Голова моя по-прежнему была полна ею.Я защитил докторскую диссертацию по Антарктиде и написал книгу о тепловом режиме ледников Антарктиды, ряд статей об этом. И когда вдруг получил предложение от руководства американской антарктической научной программы принять участие в специальном широком, многолетнем, комплексном «Проекте исследования шельфового ледника Росса», я был готов к этому.Так начался для меня новый период, связанный с поездками в Антарктиду, теперь уже в центральную часть самого большого плавающего ледника Земли — шельфового ледника Росса. В то время внимание многих учёных обратилось к шельфовым ледникам, ведь они занимали очень большую часть береговой линии Антарктиды.Что происходит в их толще? Существует ли жизнь в тьме морей под такими ледниками? Идёт ли там таяние у нижней поверхности или скованные льдом моря замерзают у границы ледников со льдом? Каков характер процессов в условиях подледниковых внутренних морей, отделённых от открытой воды иногда расстояниями до 500 километров? Действительно ли именно здесь образуются переохлаждённые придонные воды, оказывающие существенное влияние на жизнь всего Мирового океана? Правда ли, что шельфовые ледники в течение последних десятков тысяч лет то исчезали совсем, что приводило к сбросам льда с ледяной шапки Антарктиды в моря и «всемирным потопам», то быстро нарастали и становились такими толстыми, что вытесняли под собой моря и ложились на дно? Эти и многие другие вопросы стояли перед исследователями, и некоторые из них носили не только теоретический, но и прикладной характер.Дело в том, что увеличивающееся за счёт хозяйственной деятельности человека количество углекислого газа в атмосфере Земли, по мнению многих учёных, должно привести к повышению её температуры. Через 50 — 100 лет она поднимется на 2 — 3 градуса в экваториальных широтах и на 10 — 15 градусов — в полярных областях. Как подействует этот эффект на шельфовые ледники? Ведь если они начнут таять, станут тоньше, всплывут в тех местах, где упирались в дно, и, расколовшись, уйдут в море, это откроет ранее запруженные пути стока льда из центральных областей Антарктиды. А оценки показывают, что если это произойдёт лишь на шельфовом леднике Росса, то и тогда уровень Мирового океана поднимется на 4 — 5 метров. Море затопит такие центры цивилизации, как Венеция, Бостон, Ленинград, сотни других портов и густонаселённых прибрежных областей разных стран. Произойдёт ли это — ответ мог быть найден на шельфовом леднике Росса, в исследовании которого я и принимал участие.Я ещё не знал тогда, что мне и моим помощникам Вите Загороднову и Юре Райковскому, тоже сотрудникам Института географии АН СССР, очень повезёт. Нам удастся первыми обнаружить под ледником тёплое течение, пробурить 400 с лишним метров толщи этого ледника, «проткнув» его насквозь, извлечь по всей толщине этого ледника драгоценный ледяной керн, достать кусочек таинственного дна ледника, показать, что под ледником идёт намерзание, что предполагаемое в ближайшие 50 — 100 лет разрушение ледника, по-видимому, не произойдёт, а значит, и уровень Мирового океана не поднимется.Совместно с коллегами из США и других стран я изучал полученные на леднике Росса данные. Эта работа велась во многих научных учреждениях США: в университете штата Мейн, в городе Бангоре, в местах, которые живописал Рокуэлл Кент, в Полярном институте в городе Колумбус, столице штата Огайо, в Институте высокогорных и альпийских исследований университета штата Колорадо, в быстро растущем научном центре «Дикого Запада» городе Болдер и расположенных рядом лабораториях национальной администрации океанологии и атмосферы, в университете штата Небраска, «кукурузного штата» Америки, в котором почему-то размещался штаб «Проекта ледника Росса», и в университете штата Нью-Йорк в городе Буффало, на берегу знаменитого озера Эри и всего в получасе езды на машине от ещё более знаменитого Ниагарского водопада (там размещался холодильник, в котором хранились мои образцы льда, полученные на Ледяном континенте). А главным, «постоянным» местом моего пребывания в США был городок Лебанон, откуда я осуществлял свои «набеги» на загадочную для меня Америку в странствиях за новыми сведениями по проблемам Антарктиды, читая лекции о Ледяном континенте.И вот теперь, когда у меня за плечами уже не две, а шесть антарктических экспедиций, мне, сидящему сейчас за своим рабочим столом, кажется, что я ещё и не уезжал никуда, а только готовлюсь к своей первой экспедиции, не зная, с чего начать, чему отдать предпочтение в изучении. Ведь так много ещё не изученного! Можно было бы заняться исследованием теплообмена у нижней поверхности айсбергов и всем сложным комплексом вопросов, связанных с буксировкой их из Антарктики к берегам горячих пустынь, где они будут использоваться для орошения. Возникает множество проблем: исследование тепло— и массообмена айсбергов при буксировке, изучение способов быстрого их превращения в воду после доставки, выяснение того, как изменится местный и глобальный климат и водный баланс Земли, если такие мероприятия будут крупномасштабными и длительными.Особо обсуждается возможность захоронения радиоактивных отходов атомной промышленности в леднике Антарктиды. Несколько лет назад эта проблема была поставлена американскими исследователями в связи с ростом опасности радиоактивного заражения при хранении этих отходов на других материках. В Антарктиде контейнеры с такими отходами рано или поздно протаяли бы путь до ложа. Обнаруженное таяние льда у нижней поверхности Антарктиды показало, что такое захоронение опасно, так как талая вода под ледником Антарктиды имеет сток в океан. Кроме того, оно противоречит Договору об Антарктике. Однако вопрос о влиянии тепла таких отходов на режим Антарктиды должен быть изучен более фундаментально. Он переплетается с более общим вопросом: могут ли тепловые или иные вызванные человеком воздействия привести к катастрофическим подвижкам ледникового покрова Антарктиды и связанным с ними подъёмам уровня Мирового океана?А может быть, надо посвятить себя глубокому бурению в Центральной Антарктиде, всему комплексу грядущих исследований её подлёдного ложа? Ведь скважина на станции Восток уже достигла сейчас двух тысяч метров, а на Комсомольской — восьмисот. По всей вероятности, в Центральной Антарктиде можно будет получить скважину во льду глубиной в три с лишним километра, то есть до дна ледника, до таинственных подледниковых озёр.Получить скважину? А нельзя ли отказаться от скважины? Что если протаивать лёд и позволить образующейся при этом воде снова замерзать, после того как нагреваемая головка бура уйдёт вниз? Но в этом случае все провода, которые соединяют буровой снаряд с поверхностью, тоже вмёрзли бы в лёд и не позволили бы снаряду двигаться вниз. Однако можно весь запас проводов и кабеля держать в специальном контейнере, который погружался бы в лёд вместе с буровой головкой. В этом случае буровой снаряд продвигался бы вниз, как паучок на своей паутинке, выпускаемой из животика.А ведь можно сделать снаряд и полностью автономным. Когда-то, много лет назад, мы с Андреем Капицей предложили на заседании Междуведомственной комиссии по исследованию Антарктиды при АН СССР проект создания так называемой подлёдной автономной станции — сокращённо ПЛАС. По замыслу авторов, ПЛАС должна была содержать в себе комплекс различных автоматических измерительных приборов и устройств, помещённых в специальный контейнер, снабжённый автономной установкой для выработки энергии, необходимой для протаивания. ПЛАС под действием своего веса должна идти вниз в толщу ледника.При обсуждении было высказано предложение использовать в качестве энергетической установки небольшой атомный реактор мощностью около 100 киловатт. Расчёты показали, что при такой мощности ПЛАС диаметром в один метр и длиной три-четыре метра сможет проникнуть на глубину в четыре тысячи метров, то есть к нижней поверхности ледника Антарктиды в его центральной области, за четыре месяца непрерывной работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19