Вдруг его внимание привлек пронзительный женский визг. Он доносился из коридора. Сининцын, перемахивая через штабеля бумаг, ринулся туда. Первое, что он увидел, были болтающиеся на уровне его лица ноги электрика. Взглянув вверх, лейтенант не поверил своим глазам. Электрик из последних сил отбивался от чего-то или кого-то невидимого. При этом его шею стягивал кусок кабеля, а лестница находилась в нескольких метрах в стороне. Поднявшей крик женщиной оказалась совсем еще юная практикантка, шокированная открывшейся ее взору картиной. Она как раз собиралась пересечь коридор, чтобы набрать воды в электрический чайник. Быстро подтащив стремянку, Синицын буквально взлетел по ней вверх и, ухватив теряющего сознание мужчину, стал распутывать петлю вокруг его шеи. Именно его быстрые и решительные действия спасли бедолаге-электрику жизнь. Набежавшие работники архива и музейщики запрудили узкий проход коридора, мешая вызваным санитарам унести пострадавшего. В скверном расположении духа Синицын вернулся к своей работе. Однако нехорошие мысли не давали ему сконцентрироваться. И все же, когда ему на глаза попалась фамилия Митрохин, он нашел в себе силы с особым вниманием изучить обнаруженные бумаги. Все это время он слышал, как за стеной громко переговариваются прибывшие на место происшествия сотрудники милиции. Вскоре в его дверь постучались. Появившийся оперативник держал в руках его, Синицына, баул и глуповато улыбался.
— У вас там что, котенок? — спросил он, скосив глаза на сумку.
Лейтенант вопросительно взглянул на вошедшего.
— Пока мы там работали, — кивнул тот в сторону коридора, — в сумке постоянно кто-то возился.
— Ах, да, — сообразил Синицын, — я совсем про него забыл! Мне же ведь его еще вовремя отдать нужно.
Сказав это и захватив с собой найденные материалы, Алексей спешно покинул здание военно-исторического музея.
Документы лейтенанта Синицына, как я уже неоднократно успел убедиться за эту поездку, открывали нам любые двери. Так же получилось и в этот раз. Несмотря на то что свободных купе на вечерний поезд не было, Алексей уже пятью минутами позже размахивал перед моим носом неизвестно откуда взявшимися билетами.
В купе кроме нас никого не оказалось. Только сейчас, освободившись от вещей и заняв свои места, нам стало ясно, как мы устали. Но все-таки о том, чтобы лечь спать, никто из нас даже не думал. Уходящая неделя была очень сложной. И вовсе не потому, что мы как охотничьи псы мотались по северу Алтайского края, только успевая «менять перекладных», недосыпая и нерегулярно, зачастую прямо на ходу, питаясь. Проблема была в другом. Приобретенные в этой поездке знания тяготили нас. Возможно, потому, что они были неправильно распределены. В смысле, слишком много, на первый взгляд, невозможного выпало на долю всего только двух человек. Рассказы очевидцев, мои сны, пережитое Синицыным. А самое главное, возникшее с момента появления в наших руках рокового бюста, и постоянно усиливающееся ощущение опасности. Отсутствие душевного уюта, может быть, даже равновесия. Неспособность расслабиться или отвлечься. Однако предпринятое нами путешествие все же входило в свою заключительную стадию. Я чувствовал это. И лейтенант Синицын, безусловно, тоже. Наступало время подводить итоги, ибо мы возвращались. Сутками позже, по расчетам Алексея, мы должны были прибыть туда, где располагался… центр. Что это был за центр, я не знал и мог лишь догадываться. Однако это слово я слышал от своих сослуживцев чаще, чем какое-либо другое. Рассуждая на эту тему, я в первую очередь представлял себе высокое здание с множеством окон. В котором работают сотни, нет, даже тысячи людей. Одетые в белые халаты, они снуют из кабинета в кабинет, из лаборатории в лабораторию, задумчиво хмурят высокие лбы и следят за тем, чтобы выражения их лиц были по меньшей мере неглупыми. Привозимые и присылаемые со всех концов страны, да что там страны — со всего мира, «странности» проходят особую обработку и потом исследуются в специальных стерильных камерах. При этом все результаты тщательно заносятся в протоколы и картотеки. А если во время изучения таких вот объектов происходят несчастные случаи, то пострадавшие проходят лечение в секретных реабилитационных центрах. А погибших хоронят тайком от всего мира, даже не сообщая родным о местонахождении погребения. И вообще, все это сильно-сильно, нет, даже сильно-сильно-сильно засекречено.
— Как ты думаешь, Вячеслав, — прервал мои размышления Синицын, — мы с тобой справились с порученным нам заданием?
При этом он полулежал на своей полке, перекладывая на коленях наспех прихваченные из архива бумаги.
— Думаю, что справились.
— А из чего ты это заключаешь?
— Мы собрали показания свидетелей и имеем на руках…
— Ничего мы не имеем, Вячеслав! — не дал мне закончить лейтенант.
Даже не знаю, как у меня получилось, но в ответ на это высказывание я усмехнулся так, словно прекрасно отдавал себе отчет в том, что мой товарищ намеренно преуменьшает наши заслуги.
— Не спорю, — отреагировал Алексей, — мы постарались сделать все возможное. Но результаты недельной работы более чем скромные.
— Вы же сами говорите, что занимались мы этим делом лишь неделю. Конечно, этого времени мало. И все же я…
— И если учесть, что сны, Вячеслав, и деревенские байки к делу не пришить… — не обращая внимания на мои слова и тяжко вздыхая, продолжал мой собеседник. — А твоя фотография и эти вот бумаги лишь удивительное совпадение, которые мы с тобой пытаемся подтасовать под возникшие в нашем воображении картины… то мы и вправду ничего не имеем!
Я призадумался, не спуская глаз с Синицына. Мне просто не верилось, что он серьезно так думает.
— В таком случае я не совсем понимаю, с чего мы вдруг так заторопились покинуть Барнаул. Если ни нам, ни нашему окружению в действительности не угрожала опасность, тогда зачем эта спешка? — с обидой в голосе проговорил я.
Синицын улыбнулся.
— Ладно, Вячеслав, я ведь тебя только проверить хотел.
— Проверить?
— Ну и продемонстрировать, что значит относиться к такого рода вещам скептически. Ведь в нашем деле нельзя быть чересчур доверчивым.
Теперь я был совсем сбит с толку.
— Ничего не понимаю, Алексей, — признался я ему. — Доверия у меня к тому, что нам стало известно, не уменьшилось. А вот уверенности, что я вас правильно понимаю, поубавилось.
Синицын рассмеялся.
— Хорошо, практикант, — махнул он рукой, — оставим эту тему. Ты бы только посмотрел, какие проверки нам устраивал в свое время майор Галкин. Кстати, он и в самом деле считает, что если в чем-то сильно убежденного человека заставить засомневаться, так сказать, вызвать внезапный переполох в его мозгах, то и взгляд на вещи у «подопытного» становится намного острее.
Я молчал и слушал.
— А теперь и в самом деле подведем итоги! Итак, у нас имеется бюст В. И. Ленина в количестве одной штуки. Ручной, а не фабричной работы. А также многочисленные свидетельства, удостоверяющие причастие оного к по меньшей мере двум-трем несчастным случаям. И в одном, а именно в случае с самим Митрохиным, возможно, даже к смерти последнего. Кроме того, рядовой Майзингер видит два сна, по всей вероятности, с участием того же Григория Митрохина и опять же вышеназванного бюста вождя пролетариата. Так!?
— Не по всей вероятности, а совершенно точно! — заметил я.
— Дальше. Мы располагаем еще и фотографией… — При этом лейтенант покрутил карточку в руке. -…оригиналом, на которой запечатлен Митрохин с известным нам бюстом в руках, что, в свою очередь, указывает на возможную связь увиденного рядовым Майзингером во сне с событиями семидесятилетней давности. Я ничего не забыл?
Я кивнул на документы, которые он до этого просматривал.
— А, да! И вот эти вот бумаги.
Синицын сделал паузу и потом сказал:
— Знаешь, Вячеслав, несмотря на не совсем лестную характеристику, которую дают здесь Григорию Митрохину его товарищи по партии, особо указывая на его вспыльчивость… А кроме того, на отсутствие нескольких страниц, теперь неясно, откуда вырванных, мы не знаем, что же произошло незадолго до его последнего назначения… А там просто должно было что-то произойти, ведь отсутствуют сведения о последних семи месяцах его службы в качестве командира отряда. Итак, несмотря на все это, я не думаю, что он был каким-то там злым гением! Скорее всего, он действительно свято верил в светлое будущее тогда еще молодой страны советов и всеми правдами и неправдами боролся с ее врагами. Тогда подобным, к сожалению, страдали многие.
— Я не считаю, что это оправдывает его действия, — хмуро проговорил я, живо представив себе казненную женщину.
— Вячеслав, не забывай, что все то негативное, что тебе известно о Григории Митрохине, ты увидел в своих кошмарных снах! — словно прочитав мои мысли, подвел черту лейтенант. — У нас нет никаких доказательств, что все это правда!
— А фотография?
— Что фотография? — помахал ею, словно веером, Синицын. — Здесь что, написано, что он расстрелял своих бойцов, или жестоко убил какую-то там невинную женщину?
Я приуныл. С ним нельзя было не согласиться.
— Тебе я верю. Верю, что каким-то немыслимым путем тебе действительно удалось заглянуть назад, в прошлое. Но согласись, что сон, каким бы правдивым и натуральным он ни казался, навсегда так и останется только сном…
— Согласен, — качнул я головой. — А что же тогда с этим бюстом?
— Вот мы и подошли к единственно важному моменту, — выпрямился лейтенант, cпустив ноги на пол. — Я считаю, что во всей этой истории виноват материал, из которого изготовлена фигура. То есть мрамор! Каким-то удивительным способом этот кусок камня аккумулирует негативную энергию. Возможно, даже притягивает таковую. И уж совершенно точно то, что он может эту негативную энергию отдавать. Точнее сказать, выплескивать ее. Ибо нам придется согласиться, что выбросы отрицательной энергетики в случае с нашим бюстом происходили нерегулярно. До происшествия с Паниным, пожалуй, ничего подобного вообще не имело места. Хотя не стоит забывать, что Алена, со слов Марины Сергеевны, вела себя в кабинете шефа как-то странно и несколькими часами раньше. Вероятно, что первый контакт такого рода все-таки был у этой девушки. Но вот то обстоятельство, что в последнее время наблюдается учащение похожих случаев, заставляет меня серьезно задуматься о куда большей опасности, таящейся в бюсте. Эх, нам бы выяснить, откуда, из каких каменоломен этот мрамор вышел?
О чем-то подобном я и сам уже догадывался, поэтому слушал разглагольствования своего старшего товарища очень внимательно. Но вот Синицын замолчал, и сразу стало тихо. В это время поезд резко тронулся. Оказывается, мы уже успели где-то остановиться. Увлеченные беседой, мы с лейтенантом того даже и не заметили. Кто-то быстро прошел вдоль нашего купе, царапнув по двери чемоданом. Потом из глубины вагона донесся приглушенный голос проводника. Шла проверка билетов. Минут через пять дверь в наше купе отъехала в сторону.
— Ваши билетики, пожалуйста! — глядя куда-то в конец вагона, потребовал проводник. И тут же окрикнул кого-то еще: — Здесь, гражданин, здесь ваше место! Я же вам сказал — в середине вагона!
— О, — заулыбался Синицын, — к нам сейчас кого-то подсадят.
Проверив билеты, проводник двинулся дальше. Дверь оставалась полуоткрытой. Но пока никто не изъявлял желания к нам присоединиться.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал? — обратился ко мне Алексей. — Нам бы медиума сюда! Устроили бы прямо здесь, в купе, небольшой спиритический сеансик и выудили из нашего «дружка» все его секреты! Как мыслишь, Вячеслав?!
— Думаю, было бы круто! — разделил я его энтузиазм.
Дверь до упора отскочила в сторону, а на пороге возникла мужская фигура. Падающий из прохода свет мешал рассмотреть лицо вошедшего.
— Здрасьте, я — медиум! — раздался знакомый голос. — Медиума вызывали?!
Мы не верили своим глазам. Перед нами с улыбкой старого знакомого стоял Кацев Матвей Моисеевич.
— Чудеса, да и только! — обронил Алексей.
Кацев театрально поклонился и скромно присел на краешек нижней полки.
— Друзья мои, это просто необходимо отметить!
Он раскрыл свой старенький, но на вид все еще крепенький, чемоданчик и извлек оттуда завернутую в газету бутылку. За ней на откидной столик последовали две банки консервов, ломоть копченой оленины и баночка с домашней горчицей. Синицын развязал висевшую на крючке авоську и высыпал на разложенную бумагу успевшие остыть пирожки с печенью, которые мы купили на вокзале в Барнауле. Я сбегал за чаем, заказав сразу шесть стаканов. Кацев со знанием дела разлил по маленьким, на манер матрешек входящим друг в друга металлическим стаканчикам водку. Синицын предупредил меня:
— Только в виде исключения! Можешь выпить зараз, а можешь растягивать. Но больше не получишь, понял?
Я пожал плечами с таким безразличным видом, что даже сам себе поверил.
— За встречу! — произнес Кацев и запрокинул голову.
Когда мы немного перекусили, Матвей Моисеевич поинтересовался:
— Так зачем же вам медиум-то понадобился?
— Да это мы просто дурачились, — отмахнулся Алексей.
Кацев вдруг пристально посмотрел на лейтенанта и только потом произнес:
— Вы меня, Алексей, действительно так не уважаете?
Синицын чуть было не подавился пирожком.
— Ну зачем же вы так, Матвей Моисеевич? — сделал он большие глаза. — Мы здесь с Вячеславом распространялись на тему…
Однако Кацев не дал лейтенанту договорить.
— Ну-ка, покажите мне сейчас же вашего «дружка»! — потребовал он.
Их глаза встретились. Минуты две оба молчали. Потом Синицын поднялся и достал с багажной полки наш баул. А из него — завернутый в тряпицу бюст Ленина. Кацев вдруг резко отстранился.
— Ух ты, — прошептал он, — как разит!
Я незаметно принюхался. Но ничего не почувствовал. Горлышко бутылки было заткнутым, а выпить мы успели лишь по одной.
— Вы что-то чувствуете? — быстро переспросил Кацева Алексей.
— Еще бы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39