Когда Робертс в первый раз после аварии дал ей отпить из металлической кружки, она ухватилась за ее край миниатюрным кулачком и долго рассматривала в воде свое отражение, пока у Робертса не иссякло терпение.
Теперь он стоял перед Кроу, почесывая затылок.
– Ты бы мог присмотреть за ней вместо меня?
– Ты спятил! – изумился Кроу.
– Имей в виду, даю только на время, с возвратом, – он расстегивал куртку. – Не могу же я взять ее с собой.
Когда Кроу брал из его тонких костистых рук обезьянку, Робертс съехидничал:
– Какое сходство. Вы могли бы сойти за братьев. – И пошел предупредить капитана, что к утру будет готов.
Тогда никто из них не думал, что есть какая-то связь между решением Робертса и поведением сержанта Уотсона. Казалось несомненным, что Уотсон последует за капитаном, даже если к ним больше никто не присоединится. Но произошло непредвиденное.
Услышав крик Уотсона, Таунс бросился к нему. Тот неуклюже сидел на песке, вытянув ногу. По вискам катился пот, малиновая физиономия кривилась от боли.
– Подвернул, – сказал он сквозь зубы, – подвернул проклятую.
Его втащили в тень под полог и усадили. Подошел Харрис. Кривясь от боли, Уотсон рассказал, что случилось.
– Там, где мы вырыли наш сигнал, сэр, я споткнулся. Видите ли, она была под песком, и я не заметил...
Он стиснул зубы, пока Харрис ощупывал лодыжку.
– Вывихнул, – со стоном выдохнул он.
Харрис кивнул:
– Держите ее в покое. Боюсь, мы не сможем сделать холодный компресс. Но перелома нет.
Через полчаса он вернулся к Уотсону, помог снять ботинок.
– Попробуйте пошевелить пальцем, Уотсон.
Тот повиновался, скорчив гримасу боли.
– Все в порядке. Обычное растяжение... – Капитан выпрямился. – Мне жаль, что это случилось. Разумеется, вы не пойдете со мной.
Глядя на него, Уотсон решил воспользоваться часто им применяемым трюком, одним из тех, что по вкусу этим горлопанам:
– От меня вам будет мало проку, сэр. Боюсь, что я подведу вас, а мне бы этого не хотелось.
– Ничего. Всякое случается, Уотсон.
– Неужели мало того, что уже случилось, сэр?
– Вам просто не повезло. Пусть это вас не тревожит. Я думаю как раз о вас – бог знает, сколько вам придется здесь пробыть, пока мы сможем направить помощь. – И он вернулся в самолет, где Робертс рассматривал карту.
Незадолго перед закатом к Харрису подошел Тракер Кобб, походка его была нетвердая, руки отвисли, как плети, рыжие волосы не чесаны.
– Говорят, вы уходите?
– Так точно.
– Я тоже пойду. Кто еще идет?
Капитан косо глянул на него, ощущая, как становится страшно. До сих пор, – он это выяснил уже давно, – напугать его могло только одно: присутствие рядом человека, который не совсем в себе. Ему припомнился дикий взгляд Кобба в ту ночь, когда силой пришлось удерживать его, чтобы он не пошел на свет "огней".
– Я беру с собой мистера Робертса. Нас только двое.
И он занялся упаковкой рюкзака, болезненно ощущая присутствие рядом с собой тучного человека. Все равно, что оказаться запертым в помещении с неразорвавшейся бомбой.
– И я, – настаивал Кобб. Вряд ли до него дошло сказанное капитаном.
Харрис заметил, что вслушивается в тиканье часов. Он не представлял, насколько невменяем этот человек и сколько ему еще нужно, чтобы окончательно перейти предел. Он знал только одно: взять с собой Кобба – все равно, что отправиться туда верхом на тигре. Он вспомнил слова Морана: "Не всегда это жажда, жара или расстояние, которое нужно пройти..."
– Есть риск потеряться... – услышал он свои, еще не до конца обдуманные слова. Он заметил, как тяжело дышит Кобб. Это от жары, конечно. – Все остальные, кроме Робертса, решили остаться, и я уверен, они правы, – он натянуто улыбнулся. – Считают меня беспокойным типом... – Улыбка, однако, тотчас сошла с его лица, стоило ему взглянуть в глаза Кобба.
– Они пусть делают, что хотят, а я... – Взмахнув огромной рукой, Кобб неожиданно крикнул: – Господи, хватит с меня всего этого, хватит! Ты понял?
Харрис пытался говорить спокойно, сознавая, что очутился в такой опасности, какую трудно даже представить.
– Не будем беспокоить беднягу Кепеля. Поговорим там. – Он положил руку на плечо этого человека. На ощупь оно было, как деревянная балка. И тише добавил: – Ему лучше помереть.
Кобб, не мигая, смотрел Харрису прямо в глаза.
– Как и всем нам – и вы это знаете. Поэтому вы и уходите. – Поверх руки Харриса, все еще лежавшей на его плече, он положил свою ладонь; огромные пальца истекали потом. – Ты возьмешь с собой и меня, сынок. Ты знаешь дорогу.
Харрис резко выдернул руку, словно боясь, что она попадет между створками захлопывающихся ворот. Кобб заслонил проход. За дверью на дюны садилось солнце. Капитану было стыдно, что он не видит иного выхода, кроме того, который подобает трусу.
– Давайте обсудим этот вопрос с остальными.
– Ну их всех знаешь, куда. – Взгляд Кобба повеселел, он радовался прекрасной идее: вместе с Харрисом пойти домой. Теперь это был человек, нашедший спасительное лекарство.
Харрис скосил глаза на блестящую кобуру лежащего рядом револьвера. Пакуя рюкзак, он не решил еще, как быть с оружием. В пустыне можно наткнуться на воинственных бедуинов. Таких осталось немного, они не осмеливались нападать на нефтяные прииски, но частыми были случаи угона скота. Два христианина в пустыне значили бы для них легкую добычу. Конечно, едва ли здесь поможет один револьвер. Но была и другая сторона дела. Если они с Робертсом потеряются и больше не останется воды, револьвер поможет умереть достойно и в своем уме.
Он легко мог опередить Кобба, но сознавал, что тот дошел до предела: из-под спутанных рыжих волос смотрело лицо ребенка, которому пообещали лакомство, – голубые глаза алчно загорелись. Скажи ему сейчас, что его лишают этого лакомства, и он не только выхватит револьвер – под танк бросится. Разумеется, о стрельбе не может быть и речи; револьвером можно воспользоваться только для устрашения, блефуя.
Кобб тучен, кажется, у него одышка, это человек, который быстро погибнет в пустыне даже при двойном рационе воды. Сам Харрис был среднего сложения, а Робертс почти тощий. Если они потеряются, Кобб погибнет первым, и умрет умалишенным – он и сейчас не в себе. Им придется отдавать ему часть своей нормы, ждать, когда он будет отставать, помогать, когда ослабеет. И все это совершенно бессмысленно.
Даже будь он в здравом рассудке, и тогда его нельзя брать с собой.
И Харрис решился на нечто такое, чего никогда прежде не делал.
– Хорошо, Кобб. Пойдем.
Глава 5
По мере того как исходил день, дюны окрашивались в розово-лиловый цвет. Песок под ногами был еще горяч, но в воздухе становилось прохладнее.
Они наблюдали, как капитан застегивает кобуру. Все встали, даже сержант Уотсон. Рубец на щеке Лумиса почернел, на щетине запеклась кровь. Кобб находился где-то по другую сторону самолета; тревожно было слышать, как рыдает такой грузный человек.
Намеренно пойдя на обман, – поступок столь чуждый Харрису, что голос его дрожал, – он дал Коббу десять минут на сборы. Это была единственная возможность переговорить с остальными. Все без споров согласились с позицией капитана, а Лумис взялся уговорить Кобба остаться. Прежде чем Лумису успели помочь, разъяренный Кобб сбил его с ног. От схватки поднялся в воздух песок. Кобб разразился рыданиями, зажмурив глаза и безвольно раскинув на песке руки. Его оставили одного. Он поднялся на ноги и в безнадежной ярости ребенка побрел в хвост самолета, подальше от людей.
Кроу хотел было пойти за ним, чтобы утешить, но Белами остановил его.
– Он изобьет тебя до полусмерти.
Харрис, как бы извиняясь за случившееся, произнес:
– Очень сожалею, но мы не можем взять его с собой...
– Да, это равносильно самоубийству, – согласился Таунс. – Здесь он будет в порядке.
– Возьмите хороший темп в первый час. Нам нелегко будет присматривать за ним, когда стемнеет, – сказал Моран.
Когда солнце опустилось за дюны, Харрис бодро проговорил:
– Что ж, до свидания, Уотсон. Теперь оборону придется держать вам.
Им пожелали удачи, и Харрис с Робертсом зашагали в сторону проема между дюнами – следом по песку тянулись длинные тени.
Пока оба не скрылись из виду, все остальные оставались на месте, как на панихиде.
Широко расставив ноги, Таунс вглядывался в пурпурный горизонт, молясь про себя, чтобы эти двое выжили; двое уже мертвы, вслед за ними умрет Кепель – счет этот тяжелым грузом ложился на его плечи.
Моран, стоя с ним рядом, смотрел, как двое исчезают за дальними дюнами. Он думал о том, что у них, наверное, есть нечто общее, раз только они решились выбрать такую дорогу домой.
Лумис, привалившийся длинным сутулым туловищем к корпусу самолета, отвернулся в сторону прежде, чем двое скрылись из вида, потому что ему казалось, что они сейчас, у всех на глазах, теряются в опускающейся на землю темноте, и данное Харрису поручение отправить телеграмму – "Дорогая, скоро буду, Ким" – никогда не будет исполнено.
На руках у Кроу затихла обезьянка. Он не смел шевельнуться, когда она засыпала. Он предлагал Робу двадцать монет за Бимбо, а сейчас отдал бы ему эти деньги только за то, чтобы он остался.
Белами стоял с полуприкрытыми глазами. Его грудь еще тяжело вздымалась после стычки с Тракером. В уме складывались слова для дневника: "Сегодня нас оставил Роб, и с ним Харрис. Не думаю, что мы увидим их снова".
В тонких пальцах Тилни дрожала сигарета; у него не было сомнений насчет того, что делать, – уходить или оставаться. Если те, двое, выберутся, они сразу же отправят помощь, если же нет, спасение все равно придет – ведь с воздуха легче заметить потерпевший аварию самолет, чем две человеческие фигурки в пустыне. Он невольно дрожал от мысли, которая сама шла на ум: "Господи, милый боже, пришли нам спасение..."
На лице Уотсона ярко блестели глаза. "Это собьет с него спесь – если только он выберется оттуда". Мысленно он слал проклятия вслед своему офицеру.
Один Стрингер оставался у левой гондолы самолета, где провел весь прошедший день.
Наконец, переглядываясь, они двинулись в самолет.
– Теперь нас только десять, – тихо резюмировал Кроу.
* * *
Всю ночь под холодными звездами горели огни. И небо, и пустыня молчали, и единственными звуками на огромном пространстве были те, что шли от крепко спавших в обломках самолета людей.
Спать снаружи было слишком холодно, но когда первые лучи окрасили в розовый цвет восточные склоны дюн, инея не оказалось, так как ночью роса не выпала.
Едва солнце осветило машину, они проснулись и первым делом увидели розовую продолговатость двери; от того, что им снились города, деревья и все, без чего нет нормальной жизни, пробуждение сулило кошмар еще одного дня; и сразу пришло на ум, что эта залитая солнцем дверь ведет в никуда. Они продолжали лежать, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, снова уснуть и погрузиться в мечту о том, как их находят. Тилни дрожал, в который раз умирая очередной смертью. Таунса терзали тяжелые сны о будущем, вновь и вновь разные голоса повторяли одно и то же: ошибка пилота... Кепель, глядя в уже красный дверной проем, пытался вернуться в то время, когда ему не приходилось лежать с раздробленным телом в тошнотворном запахе собственного пота и грязи. Кроу сквозь искаженную перспективу рассматривал беспорядочно разбросанные сиденья и ободранные металлические панели, оглядывал и тех, кто еще не поднялся, и тех, кто уже сидел, откинувшись в креслах, подобно пассажирам во время полета. Осторожно перебравшись через свернувшегося клубочком Белами, он вышел наружу.
Стрелка костра догорала; не ощутимый на лице ветерок увлекал за собой нити черного маслянистого дыма, паутиной отражавшиеся на гладком песке. Солнце огромным полукружьем поднималось над верхушками дюн, и косые его лучи изгоняли последние ночные тени.
Обходя вокруг самолета, Кроу трогал его пальцами; металл был сухой – росы не было. Осмотрев все вокруг, заглянув под низкую плоскость правого крыла, в желоба и воронки, пропаханные на песке самолетом, он вернулся в самолет. Заметив, что Белами не спит, сказал:
– Кобб ушел.
Солнце слепило Белами глаза, он морщился. Только что ему снился дождь, стучавший в окна его дома в Ридинге.
– Кобб?
– Он ушел.
Белами ощутил неприятную сухость во рту. Он потянулся за водой, но вспомнил, что на день давалась только одна кружка. Все же выпил глоток, чтобы смочить рот.
– Куда ушел? – спросил у Кроу.
– Куда тут пойдешь, черт побери! – Кроу повернулся и вышел наружу помочиться. Следя за струйкой, он испытывал острую жалость к себе от того, что приходится отдавать воду. Нельзя ли как-то ее очистить, пусть бы получилась самая малость, хоть с яичную скорлупку, и то хватило бы еще на пару часов. Это ужасно – все равно что мочиться золотом.
Из самолета вышел Бедами. Солнце блестело на его щетине.
– Давай-ка посмотрим вокруг, Альберт.
Низкое солнце хорошо освещало следы вокруг места крушения, и они сразу увидели три ниточки – две из них рядом, Харриса и Робертса. Третья соединялась с ними ближе к проходу между дюнами, а дальше мешалась с двумя первыми.
– Самоубийца, – проговорил Кроу. – Все-таки ушел.
Они прошли по следам до дальнего края дюн и остановились. Впереди лежала плоская золотистая нетронутая пустыня, и Белами вспомнил слова Морана: "Там – целый океан". В первый раз он видел сушу – такую пустую и безбрежную. В Джебел Сарра и на других буровых всегда было на чем задержать взгляд – то вышка, торчащая, как церковный шпиль, то крыши поселка, то грузовик или движок, а в Джебел был даже оазис Маффа-Суд, на южном горизонте, с похожими на клубы зеленого дыма финиковыми пальмами. Здесь, если обернуться, увидишь только дюны, а между ними обломки самолета.
– Боже, каким крошечным кажется самолет отсюда, Альберт.
– Даже отсюда. Совсем вблизи. Не удивительно, что нас все еще не заметили сверху.
Кроу снова посмотрел вслед цепочке следов.
– Думаю, надо рехнуться, чтобы пойти вслед за ними, Дейв. В такое-то пекло!
Часу не прошло с тех пор, как поднялось солнце, а небо уже ослепляло скорее белым, чем голубым сиянием;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25