Сержант спросил Белами:
– Эту штуку разобьет?
– Вполне может разбить.
– Знаешь, мне жаль его. – Он кивнул в сторону Стрингера.
– Мне тоже.
Песок пробивался сквозь щели. Бумаги, оставшиеся после Кепеля, разметало по полу, и Белами собрал их, обратив внимание на заголовок одного из листов – "Белая птица". Он попробовал читать дальше, но не хватило знания немецкого, он свернул листы и сунул их за сиденье.
Свет в салоне стал горчично-серым; лица пожелтели. Время от времени они смотрели в иллюминатор на колеблющееся на ветру крыло и отворачивались.
– Знаю, чего тебе хочется, бедняга Бимбо. – Голос Кроу тонул в завываниях. – Тебе хочется попрыгать на зеленом деревце, хочется большого кокоса, полного молочка, так ведь? И чтобы было много других маленьких Бимбо, чтобы можно было резвиться на ветках. Чтобы журчала речка, а ты бы сидел на бережку и ждал, когда пройдут коровки...
Кроу никогда не употреблял грубых выражений при Бимбо – он ведь еще маленький.
– Вот чего тебе хочется. А дядя Альберт может только тебя почесать. Ничего, потерпи...
Самолет содрогнулся – раздались новые звуки: вместе с левым крылом стало колебаться и правое, ударяя в крышу кабины управления. Они слушали удары, считали секунды между ними, молились, чтобы они прекратились. Удары продолжались.
"Двадцать шестые сутки. Суббота. Работали всю ночь. Утром росы не было. Жажда очень сильная. Теперь песчаная буря сотрясает весь самолет. Пишу это во время бури, все укрылись в самолете. Боже, как воняет обезьянка Альберта! Но я понял, что он хочет. Обезьянка была Роба, и ему не хочется, чтобы она умерла раньше нас".
Страшный стук прекратился. Белами захлопнул дневник и через проход между креслами направился к генератору. Через минуту генератор завыл, как пропащая душа в пучине.
Отупевшие, скованные замкнутым пространством, некоторые из них впали в тяжелый сон. Тилни сидел спиной к грузовому отсеку, сомкнув веки и склонив набок голову. Его губы непроизвольно шевелились. Сержант в очередной раз чистил револьвер. Стрингер смотрел в иллюминатор. Его глаза медленно мигали в такт колебаниям крыла, как будто каждое движение век было рассчитано по какой-то формуле. Лицо покрывала свежая щетина: утром у него не было времени побриться.
– Легчает, – заметил Моран. Желтизна за иллюминаторами светлела.
Кроу поднял голову. Ему привиделись деревья и речка. Интересно, где Белами, подумал он. И услышал звук генератора.
Трос перестал выть. Ветер успокаивался. В иллюминаторах небо и весь окружающий мир были золотистого цвета.
Моран отодвинул задвижку и открыл дверь. Первым вышел Стрингер, уже водрузив на голову носовой платок.
– Нет навеса, – сказал кто-то.
Кроу обошел вокруг и понял, что парашютного шелка они лишились навсегда. Унесло куда-то за северные дюны. До конца дня им будет не хватать тени, а если выпадет роса, то они соберут на галлон-другой меньше воды. Прошло уже трое суток после последней полной выдачи – но и тогда воды было только по пинте.
Кроу направился в тень крыла, где собрались все. Таунс обнаружил песок в воздухозаборнике: тряпки сдуло ветром. Спустился с хвоста Стрингер. Когда началась буря, он хотел укрыть соединения рычагов, но не удержался и упал. Минут десять он осматривал узлы и рычаги, потом ушел в тень под крыло.
– Самолет выстоял. – В тоне Стрингера не было гордости, его голос вообще никогда ничего не выражал. – Переднее и заднее соединения забило песком, налипшим на смазку. Придется промыть бензином и смазать заново. Нужно прочистить и воздухозаборник.
Таунс отозвался:
– Сделаем это ночью. Ночью сделаем все, что нужно.
– Разумеется. Не вижу проблем. – И ушел в салон.
Белами спросил:
– Альберт, остались силы?
– Как у мышки. А что надо?
– Надо снова поставить дистиллятор.
Принесли ткань для фитиля, выгнули из металлической пластины новую горелку, установив испаритель и бутылку, на этот раз под хвостовым крылом, подальше от топливных баков. Уотсон начистил новый солнечный отражатель – старый унесло ветром. Работали медленно, каждые несколько минут делая передышку. Когда приходилось выходить из укрытия, шли напрямую под палящим солнцем.
Моран взял из своего багажа бумагу и карандаш, уселся под крылом. Отметив крестиком место аварии и окружив его подковой дюн, он именами обозначил место трех могил: Сэм Райт, Ллойд Джонс, Отто Кепель. По другую сторону восточных дюн нарисовал скелет и пометил: верблюд. Поблизости нанес еще две могилы – Харрис, Лумис. Если им удастся выбраться, на поиски тел будет послана команда. Если они поднимутся в воздух и разобьются, но не сгорят, то эту карту найдут при нем, если их вообще найдут. На обратной стороне он дал подробные разъяснения, добавив в самом конце: "Кобб и Робертс потерялись где-то в южном направлении, в пределах ста миль от базы. По отдельности. Не захоронены".
Шатаясь, прямо под солнцем пошел в салон. Там, держа на коленях лист металла, сидел Стрингер, склонившись над бумагами и чертежами. У его ног лежали какие-то журналы и каталоги. Он был поглощен работой и не заметил, как Моран прошел между разломанными сиденьями к тому месту, где хранились бумаги Отто Кепеля и письмо, адресованное отцу, матери и Инге. Нож, зажигалку и ключи он тоже положил к себе в карман: семье, в ее горе, захочется иметь на память эти мелкие предметы, к которым прикасались его руки. Нож Моран очистил, и они никогда не узнают его последнего назначения. Письмо и листы полетных рапортов уложил вместе с картой.
Стрингер даже не поднял головы, когда штурман проходил мимо него. Сержант спал. Тилни лежал на спине с открытыми глазами.
– Мы улетим завтра? – спросил он.
– Ровно в восемь, малыш. Не опаздывай.
Моран заметил, что в глазах юноши больше нет страха. Видно, для страха, как и для горя, есть свой предел: душа, как и тело, способна самоизлечиваться. Или же его примитивная вера в бога, который и пальцем не пошевелил ради капитана Харриса, – воплотилась теперь в Стрингера, конструктор сейчас олицетворял ту сверхъестественную силу, которая способна их спасти. Можно найти с десяток объяснений, но это не так и важно, раз страх прошел.
– Лью, – Таунс не спал, хотя ночью работал больше других. – Я вот о чем думаю. Надо вернуть патроны в обойму.
Моран с подозрением посмотрел в красные глаза на старческом лице. Теперь с Таунсом было все в порядке.
– Надо, – кивнул он.
– Вы можете забыть, куда их сунули. Или там для них слишком жарко. Где бы они ни были, для них не место. Они должны лежать в обойме. Завтра они понадобятся. – Он отвернулся.
В глазах его не было ничего подозрительного, хотя они и покраснели от начинавшейся пустынной слепоты. Голос тоже был нормальным; нечеткость произношения объяснялась только жаждой. Опять он был собран, стал прежним Фрэнком Таунсом. В этом был смысл: нужно протянуть еще шесть часов на жаре, затем выдержать долгую ночь, да еще работать – и все это на нескольких глотках воды, которую, может, лучше и не пить, потому что она способна свести с ума. К утру они забудут о многом даже очень важном. К тому времени самолет, возможно, будет готов к полету, но без пиропатронов мотор не запустить. В этом был смысл, но... не потому завел об этом речь Таунс. Трудно, почти невозможно представить себе, чтобы он заговорил в таком духе: "Послушай, я признаю, что главный – Стрингер. Но я пилот, и завтра все будет зависеть от меня, от того, как я себя чувствую. Могу ли я уважать сам себя, если от меня прячут эти штуки, как спички от ребенка? Дай мне возможность снова поверить в себя".
В этом был смысл. Летчик должен знать, что ему доверяют. Риска теперь нет.
– Сказать по правде, Фрэнк, я даже забыл, что мы вытащили патроны. Возьми их в ящике для почты. – Таунс поднялся и пошел в салон, несмотря на предостережение Морана:
– Дождись, пока станет прохладнее. Сейчас там ад.
– Я должен сделать это сейчас. Спасибо тебе.
Он тотчас пожалел, что не послушался совета, но в душе чувствовал, что прав: надо сделать это сейчас, только тогда он сможет забыть и ужасный вопль, и звон разбитой лампочки, и самое страшное – выстрел Морана.
Патроны лежали там, где и сказал штурман, – все семь патронов для семерых.
Стрингер сидел в салоне, сосредоточившись над бумагами, разложенными на листе металла. Таунс увидел начерченные его рукой самолетные силуэты. Тут же лежали цветные каталоги с выведенным на них большими буквами фирменным названием: "КЕЙКРАФТ". Таунс что-то слышал об этом.
Парень не заметил, как Таунс вошел в самолет. Он не обратил на него внимания и тогда, когда пилот склонился над ним. В этот миг он вдруг почувствовал, что проник в самую суть Стрингера, понял его до конца. Он даже вздрогнул от внезапного озарения: Стрингер мечтатель, как многие ученые. Он способен сосредоточиться на своей навязчивой идее до такой степени, что все остальное перестает для него существовать. Принимаясь за постройку нового самолета из обломков старого, с помощью никуда не годных инструментов, в нестерпимой жаре пустыни, он мог заявить: "Не вижу никаких проблем". Слыша, как корчится от боли Отто Кепель, когда сдвинулся с места фюзеляж самолета, он мог спокойно заметить: "Повреждений нет". Едва не лишившись рассудка от того, что встретилось препятствие на пути к его мечте, он способен был прийти в себя и возобновить работу, заявив при этом: "У меня нет времени, чтобы умирать!"
Для него не существует ни боли, ни жажды, ни жары, ни пустыни, ни самой смерти. Ничто, кроме его мечты, для него не реально. И, видимо, только такой мозг способен построить в этом аду такую машину, как "Феникс", и дать им всем шанс спастись. В студенческих очках и с мальчишеской прической, держа в руке карандаш, конструктор был поглощен своими чертежами.
Таунс направился к двери, но вдруг замер, точно пораженный молнией. Он зажмурил глаза. Охваченный паникой, забормотал: "Нет... нет... нет..."
Случилось самое простое. Как обычно бывает? Идешь по улице и невольно останавливаешь взгляд на названии какого-нибудь товара, рекламируемого проезжающим автобусом. Зрительный образ исчезнет, если не возникнет мостик, соединяющий его с твоим сознанием. Отходя от Стрингера, Таунс уносил с собой образ фирмы: "Кейкрафт". Слово на читаемых им каталогах. И было два мостика: чертежи, в которые был погружен Стрингер, и то обстоятельство, что он похож на школьника. Все три картинки слились.
Первый шок и паника прошли, но он стоял потрясенный, осознав вдруг, что те семь патронов, что он держал в руке, были теперь бесполезны.
Не то чтобы в этот момент они лишились шанса – просто его никогда и не было. Это была только мечта.
Глава 23
Моран сидел, зажмурив глаза, – яркий свет жег даже сквозь солнечные очки. Их тела медленно обезвоживались, и слезные железы были пусты. Больно было даже моргнуть. Он услышал чьи-то шаги, открыл глаза и увидел искаженное отчаянием лицо Таунса.
– Ничего не выйдет, – прошептал Таунс, опускаясь рядом с ним на корточки. Он закрыл лицо руками и продолжал говорить очень тихо, чтобы слышал один Моран: – Ничего не выйдет. – Он не мог молчать, нужно было с кем-то поделиться страшным открытием, чтобы оно не взорвало его изнутри. – Ничего не выйдет.
Пиропатроны лежали у него в кармане, и Моран заметил это.
– Что случилось? – К нему вернулся страх: Стрингер был в салоне, как раз там, откуда только что вышел Таунс, и слова его могли означать только то, что они снова схлестнулись.
– Что стряслось, Фрэнк? – переспросил он настойчиво.
– Полета не будет. – Таунс посмотрел на Морана. В его голосе еще звучало изумление – вот уже три недели все они, сами того не подозревая, живут грезами сумасшедшего мечтателя, – Знаешь, кто такой Стрингер?
В предчувствии чего-то страшного у Морана натянулась кожа на затылке. Итак, опять Стрингер и Таунс. В очередной раз.
– Знаешь, кто он, Лью? Он конструктор. Конструирует самолеты. Модели самолетов. Игрушки.
– Не понимаю. – Волнами поднимался полуденный зной, обжигая, размягчая мозг. – Что там у вас опять стряслось?
Таунс обхватил руками колени, положил на руки голову. Теперь он сожалел, что не сдержался и поделился с Мораном жуткой тайной.
– Фрэнк, вы опять сцепились?
– Нет, нет. Просто тихо поговорили.
И каждое сказанное Стрингером слово звучало вполне нормально, вполне осмысленно. Наихудшее из сумасшествий: внешне похоже на здравомыслие.
Он не помнил, сколько простоял в двери, спиной к Стрингеру. Видимо, достаточно долго, чтобы тот, наконец, заметил его.
– Что у вас, мистер Таунс? – Лишенный красок голос Стрингера не стряхнул с него оцепенения. – Мистер Таунс, что это у вас?
Обернувшись, он увидел, что Стрингер смотрит на его руку.
– Это? – Безумным, неуместным показался ему вопрос парня. – Пиропатроны. – Напрягшись, он вспомнил, куда собирался их отнести. – Для стартера.
– Зачем вы их взяли? – Мягкие глаза мерно моргали.
– Забрал для сохранности.
– Тогда положите их на место. Утром они понадобятся. Мы не можем их потерять.
– Не можем, это верно. Я как раз и пошел, чтобы положить на место.
Стрингер кивнул и опять уткнулся в чертежи. Таунс видел только яркие краски каталога и написанное большими буквами слово "КЕЙКРАФТ".
– "Кейкрафт" – это ваша фирма, Стрингер?
Стрингер поднял взгляд, снова опустил его на каталог. Может, сообразил, что их следовало бы убрать подальше?
– Да, это название моей компании.
– Я слышал о ней. Вы делаете модели самолетов, так ведь?
– Да. – В голосе Стрингера не было ни нетерпения, ни беспокойства. Скорее гордость. – Мы делаем лучшие из летательных аппаратов.
– Я не знал, что фирма производит и большие самолеты.
– Самый большой из тех, что мы выпускаем, – "Альбатрос", парасольная модель с охватом крыльев шесть футов, но это не моя конструкция. Это планер, а я работаю над силовыми моделями. – Он раскрыл каталог и протянул Таунсу. – Наибольший из тех, что проектировал я, – "Хок 6" – вот этот. В прошлом году модель завоевала кубок Стивенеджа в классе силовых по правилам ФАИ. Радиоуправление тоже моей конструкции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25