Что, если он провел всех вас, в том числе и свою жену?
Не успел Максуэлл произнести последнее слово, как миссис Маркл нанесла ответный удар.
— Экую, право, ерунду вы несете! Да я скорее заподозрю это невинное дитя! — заявила она, указывая на свою Манти. — Известное дело, адвокаты! Рае не понимают, значит подозревают. — Она помолчала, и Максуэлл тем временем повторил свой привычный жест. — В чем вы его обвиняете, скажите толком? Что вам о нем известно?
— Ровным счетом ничего. Но раз вы критикуете ее, почему не покритиковать и его? На том же основании. Посудите сами, простой человек, совершенно необразованный…
— Неверно, что он необразованный, — прервала собеседника миссис Маркл, принося истину в жертву своей симпатии к Гэбриелю.
— Хорошо, условимся считать его взрослым ребенком. Так вот, этот ребенок открывает самую богатую жилу в Гнилой Лощине и устраивает дело так, что за ее разработку берется самый пройдошливый финансист во всей Калифорнии. До того, не дав никому даже глазом моргнуть, он умудряется вступить в брак с прехорошенькой женщиной, законной владелицей той самой земли, где проходит его жила. Вы говорите, что все объясняется его простотой; но, как правило, простота так щедро не вознаграждается.
— Нет, не будет ему от них добра, помяните мое слово, — сказала миссис Маркл, с победным видом завершая дискуссию.
Вполне вероятно, что раздражение миссис Маркл поддерживалось и даже разжигалось ее помощницей, мисс Сол, которая, побуждаемая ненавистью к жене Гэбриеля, установила целую систему шпионского наблюдения за Конроями. Именно от нее, в пристрастной ее интерпретации, миссис Маркл узнавала об одиночестве Гэбриеля и о его паломничествах к старой хижине; о гостях миссис Конрой, о численности их и отличительных особенностях; даже о некоторых личных беседах Гэбриеля с женой. Я допускаю, что и другие уже известные читателю толки о миссис Конрой имели своим источником все ту же очаровательную молодую особу, которая делилась своими наблюдениями и догадками на этот счет не только со своей хозяйкой, но и с другими собеседниками. Когда однажды заезжий незнакомец, проживавший в «Великом Конрое», решил оживить монотонность утренней трапезы беседой о Конроях, мисс Сол выложила ему почти все, что рассказывала до того миссис Маркл.
Некоторые утверждают, что виною всему было неизъяснимое очарование внешности и манер незнакомца, подействовавшее на чувствительную натуру этой суровой девственницы и сделавшее ее болтливее обыкновенного. Но в конце концов, в чем можно было винить Сол? Правда, она стремилась лично обслужить гостя за столом; время от времени нависала над ним с подносом, уставленным закусками несколько обильнее, чем положено для заезжего гостя, быть может, пыталась рекомендовать ему с излишней пылкостью какое-нибудь лакомое блюдо. Но и то сказать, постоялец был не совсем обыкновенный, мало походивший на завсегдатаев отеля; и это само по себе извиняло несколько, особое к нему отношение. Он был молод, бледен, белозуб, руки у него были желтые, манера вести себя южная, почти тропическая. Говоря о нем, мисс Сара Кларк именовала его не иначе как «айтальянец».
Позволю себе привести образчик их застольной беседы.
— Я не большой поклонник оладий, да и сушеные яблоки не в моем вкусе, — сказал Рамирес, которого проницательный читатель, конечно, уже узнал. — Но я жажду получить из этих прелестных ручек — я припадаю к ним! — маленькую чашечку кофе. Сахара не кладите, мисс; мне сладко от ваших взоров. Так, значит, вы считаете, что миссис Конрой несчастлива в семейной жизни? Ах, мисс Кларк, как тонко вы все подмечаете! Ни за какие миллионы не согласился бы попасть вам на язычок!
— Господь дал человеку глаза, чтобы смотреть, что вокруг творится. Хвастать не хочу, но зарывать талант в землю тоже было бы грешно, — сказала вконец смущенная комплиментами гостя мисс Сол и вылила недожаренную яичницу со сковороды, которую держала в руках, прямо на воротник ничего не заметившему судье Бисуингеру. — А что вы скажете, если жена говорит собственному мужу, которого поклялась слушаться во всем и почитать: «Дом мой, земля моя; иди куда глаза глядят!» Назовете вы такую семейную жизнь счастливой?! Если бы я не слышала этого своими ушами — чисто случайно, конечно, зайдя к ним по соседству, — в жизни бы никому не поверила. Строит из себя важную даму, а ведь и простой вежливости не соблюдает с людьми, которые ничуть не хуже ее, а может быть, и получше; они, конечно, не выходят замуж по расчету, как некоторые другие, но если бы захотели, то вышли бы, да еще в тысячу раз побыстрее. Что ж, женщина женщине рознь, и хвалить себя никому не положено. Особенно рекомендую вам эти бобы. А свиная отбивная — наше фирменное блюдо; мы колем свиней сами.
— С вашего позволения, мисс Кларк, я совершенно сыт. К отбивной я даже не притронусь; просто не в силах, — сказал Виктор, сверкнув сразу всеми тридцатью двумя зубами. — Вы расстроили меня, рассказав эту грустную историю. И ведь богатые люди! Увы, такова жизнь! И ведь имели все для счастья! Нет, нет, не кладите мне больше ничего. Я совершенно сыт. А это еще кто такой?
Он понизил голос и опустил глаза. Незнакомец — тот самый старомодный щеголь, которого Гэбриель встретил вчера вечером на холме Конроя, — поднялся из-за бокового столика, где сидел все это время, никем не замеченный, и спокойно направился к выходу. Виктор мгновенно узнал его. Это был игрок из Сан-Антонио и изругавший его клерк с Пасифик-стрит. Подозрения и дурные предчувствия охватили Рамиреса. Но когда Сол шепотом разъяснила ему, что незнакомец прибыл по вызову суда в качестве свидетеля, он нашел это вполне правдоподобным. То, что переводчик его не узнал, также было добрым признаком. Дождавшись, пока незнакомец уйдет, Сол вернулась к прерванному рассказу.
— Что до его богатства, то люди, которые в этих делах разбираются, разное толкуют. Вот только на прошлой неделе останавливались у нас приезжие; как видно, богачи, но из таких, что не прочь часок-другой потарабанить с простым народом. Хоть мы с миссис Маркл и взяли себе за правило не вступать в разговоры с заезжими людьми — айтальянцам мы оказываем исключение, поскольку они здесь вроде как на чужбине, — вставила мисс Сол со свойственным ей чувством такта, — послушали мы их, а они и говорят: серебряная жила на холме Конроя обследована, мол, до конца и оказалась она в фунт шириной, не больше; и иссякнет она никак не позже, чем через месяц; и старый Питер Дамфи, как только узнал об этом, так сразу и ноги унес; а Гэбриель Конрой потому и решил уехать, что не хочет, чтобы при нем все это дело под откос пошло.
— Как, мисс Сол? Гэбриель уезжает от вас? Но это невероятно! — вскричал очаровательный иностранец, почти задохнувшись от волнения и злобно оскалив обе челюсти.
Быть может, Сол и почувствовала бы что-то неладное во внезапном волнении незнакомца, если бы блеск его зубов вновь не пленил ее воображение. «Если видела я у кого в жизни ангельскую улыбку, — говорила она позже, по секрету, миссис Маркл, — так это у него, у молодого айтальянца». В замешательстве она поставила перед Рамиресом еще несколько тарелок — частью совершенно пустых — и излила свои чувства в притворном негодовании:
— Значит, я лгунья? Спасибо! Поделом мне за мою болтливость! Ну, а если он не уезжает, почему, скажите, Олимпия Конрой укатила на полгода в пансион? И зачем прибыл к нам новый управляющий на место Гэбриеля? Да вы ведь сами его видели только что; сидел рядом с вами в сером сюртуке! Как, вы больше не хотите ничего кушать? И пирожков не отведаете, ни с яблоками, ни с клюквой? Мы их сами печем. Ах, останетесь вы сегодня голодным!..
Но Виктор вылетел стремглав из-за стола и умчался прочь, оставив Сол в тяжком раздумье, уж не перехватила ли она сегодня в своем кокетстве, не довела ли впечатлительного айтальянца до отчаяния. «Как это упустила я, что он все-таки иностранец и не привычен к нашим вольностям речи? Бедняжка! Совсем ведь расстроился, когда я заявила ему, что он назвал меня лгуньей».
Твердо решив угостить его наутро чем-нибудь очень вкусным и тем показать, что простила его и более не сердится, удрученная Сол удалилась к себе в кладовую. Чуть позже она решила обмести пыль в холле неподалеку от комнаты Рамиреса, но убедилась, к своему разочарованию, что дверь в номер распахнута настежь и постояльца нигде не видно. Еще немного погодя она доверительно пересказала миссис Маркл свою беседу с Рамиресом, причем напустила на себя томный вид и дала понять собеседнице, что, только лишь принося в жертву интересам отеля свою девичью гордость и скромность, она терпела дерзкие приставания иностранца.
— Почему он не сводит с меня глаз, почему заговаривает со мной, просто ума не приложу, — заявила она, — кто завтракал, все видели. А что обиделся он под конец да убежал сломя голову, что ж, не беда, пусть успокоится немножко, в себя придет…
Искусно создав таким образом впечатление, что она дала отпор пылкому южанину, притушила, так сказать, его страстный порыв, Сол погрузилась в таинственное молчание.
Полагаю, что толкование отъезда Гэбриеля, предложенное мисс Кларк, не было ею выдумано. Путешествие Гэбриеля не одобрялось ни на старательских заявках, ни у трактирных стоек. Так трудно доставшаяся ему популярность исчезла, не оставив следа; многие прямо говорили, что он не имеет права покидать Гнилую Лощину, пока не упрочит финансовое положение своего предприятия. Те самые люди, которые еще недавно оспаривали какое-либо касательство Гэбриеля к произошедшему буму и утверждали, что он не более чем подставная фигура, теперь громко осуждали его за то, что он уходит со своей должности. «Гонец Среброполиса»в туманных выражениях намекал, что смена управляющих происходит в неподходящий момент и может дурно отразиться на курсе акций. Конкурирующая газета — за истекшее время стало ясно, что интересы города требуют издания двух газет с различным направлением, — поместила передовую статью против «попытки некоторых лиц уклониться от своих обязанностей»и против абсентеизма вообще и обрушилась на всех тех, кто, «обогатившись на разработке природных ресурсов Гнилой Лощины, теперь безрассудно транжирит деньги в заграничных поездках».
Тем временем смиренный герой всех этих пересудов, нисколько не помышляя, что какие-либо его действия или намерения могут представлять общественный интерес, был занят приготовлениями к отъезду. Он отказался выгодно сдать свой дом новому управляющему и поручил смотреть за ним служанке; он думал о том, что вдруг в его отсутствие вернется Грейс.
— Если здесь будет меня спрашивать молоденькая девушка, — загадочно сказал он служанке, — вы не задавайте ей никаких вопросов; в особенности же если увидите, что она робеет, стесняется; прямо откройте ей самую лучшую комнату и пошлите мне срочную телеграмму. Миссис Конрой можете ничего не сообщать.
Заметив на лице служанки выражение праведного беспокойства — она была замужняя женщина, еще недурная собой, и рассталась со своим супругом лишь из-за неистовой его ревности, — Гэбриель поспешно добавил:
— Это богатая молодая особа, у нее денежные неприятности, и она вынуждена скрываться.
Окончательно убедив служанку таким разъяснением, что дело нечисто и что Конрой скрывают какую-то роковую фамильную тайну, Гэбриель умолк. Никому не сказавшись, он съездил к Олли; упаковал и спрятал все, что осталось от гардероба покойной матери; отрезал (бог знает для чего) по маленькому лоскутку от одежды, некогда принадлежавшей Грейс и тщательно хранимой им вместе со своими вещами; спрятал эти лоскутики в бумажник; отправился один, как всегда, в старую хижину и провел там в задумчивости несколько часов; избегнул настойчивых приставаний миссис Маркл, которая атаковала его во время послеобеденной прогулки; избегнул робкой ласки своей жены, которая хотела немного побыть с ним наедине. Сделав таким образом несчастными обеих женщин, которые его искренне любили, он, по Обычаю всех мужчин, принялся размышлять о том, как счастлив он будет, когда избавится от них навсегда.
3. МИСТЕР ДАМФИ ПОЗВОЛЯЕТ СЕБЕ РАЗВЛЕЧЬСЯ
На калифорнийском побережье стояла невыносимая жара. Даже старейшие из американских поселенцев не помнили столь жаркой погоды, и хотя высказывания калифорнийцев испанского происхождения во всем, что касалось американских интересов, признавались не заслуживающими доверия, в данном случае их свидетельство, что подобной жары не было добрых шестьдесят лет, никем не оспаривалось. Однако добавочное заявление дона Педро Перальта, что после семи дней именно такой жары случилось, знаменитое землетрясение, разрушившее стены миссии Сан-Хуан-Батиста, было тут же отвергнуто, ибо могло дурно повлиять на приток иммигрантов. Так или иначе, дышать было нечем. Ежедневные послеполуденные пассаты словно затаили свое робкое прерывистое дыхание; побережье лежало, как бы пораженное насмерть. Туманы, имевшие обыкновение являться по вечерам и ласково окутывать побитые ветром сумрачные приморские утесы, исчезли неведомо куда. Безжизненный океан ослеплял своим невыносимым блеском. Песчаные дюны, не охлаждаемые даже малейшим движением воздуха, опаляли лицо и жгли ноги незадачливому пешеходу. Наконец-то все те, кто считал просторные санфранцисские веранды, галереи и балконы праздной архитектурной выдумкой, должны были отказаться от своей клеветы. Сейчас, вкушая непривычную прелесть подобного времяпрепровождения, они, поскидав сюртуки, восседали на своих балконах. Доходившие до пола створные окна, всегда запертые на задвижку от яростного вечернего ветра, стояли распахнутые настежь. Энергия и подтянутость, отличающие жителя Сан-Франциско, все равно — спешит ли он к себе в контору или идет куда-нибудь развлечься, сменились задумчивой томностью. Салуны были заполнены толпами жаждущих; люди, которым ни разу в жизни не приходило в голову глотнуть свежего воздуха, устремились на набережные и к пристаням;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63