Собираясь сдавать смену своей напарнице, Жанна имела похвальное обыкновение совершать обход всех своих владений – в том числе и двадцать первой палаты…Было около шести часов вечера, но ноябрь был на исходе, и на улице было уже темно. Свет в салоне я предусмотрительно не включал, уличный фонарь в этом месте тротуара не горел, а номера машины были так забрызганы грязью, что различить их можно было, лишь подойдя к бамперу вплотную. Мотор машины был выключен, и в кабине было прохладно, но меня била легкая дрожь не от этого. Это был мандраж, обусловленный сознанием того, что еще немного – и я узнаю, наконец-то, ответы на вопросы, которые не давали мне спать спокойно. Если не на все, то, по крайней мере, на некоторые из них…Вот в наушниках послышался стук и скрип, означавший, что Жанна открывает какую-то дверь. Вот прозвучал ее голос:– Все в порядке, Виктор?В ответ раздалось неразборчивое мычание. Судя по шорохам и прочим звукам, моя «любимая» подметала пол и стирала пыль с мебели. Хорошо же оберегают Стабникова от контактов с посторонними, раз уборщицу – и ту к нему в палату не пускают, а ее функции возложили на бедняжку Жанну! Причем, как она сама мне не раз жаловалась, за чисто символическую доплату!..Наконец, шум, вызванный уборкой палаты, прекратился, и я услышал голос своей пассии:– Ладно, я пошла… Тебе что-нибудь нужно, Виктор?Пауза. Потом – еле различимый, но вполне внятный мужской голос произнес:– Какое сегодня число?– Двадцать четвертое ноября, среда, – равнодушно-вежливо, как «говорящие часы», произнесла Жанна: видимо, она научилась не удивляться тому, что ее пациенты способны потерять всякую ориентировку во времени. Тем не менее, сказать Стабникову, который час, по собственной инициативе, без наводящих вопросов, она и не подумала. – Так что тебе принести?Было слышно, как Виктор хмыкнул.– Можно подумать, – скептически произнес он, – что вам разрешено что-нибудь приносить мне!.. На кой черт вы предлагаете мне свои услуги? Чтобы лишний раз показать, какая вы заботливая и милосердная?– Успокойтесь, что это вы так разнервничались, больной? – В голосе Жанны проскользнуло едва сдерживаемое раздражение – уж к этому времени я ее хорошо изучил. Слово «больной» она выделила особой интонацией. – Или желаете, чтобы я сделала в журнале для Риммы отметку о том, что плановая инъекция не принесла результата и вы нуждаетесь в дополнительной дозе? А может, вызвать санитаров с «распашонкой»? – (Тесное общение с медперсоналом обогатило мой лексикон некоторыми жаргонными терминами, и я знал, что милое словечко «распашонка» означало здесь смирительную рубашку).Стабников что-то невнятно пробормотал, и я услышал шаги Жанны по полу. Очевидно, она направлялась к двери.– До свидания, Виктор, – вежливо сказала она на прощание.Он промолчал.Что ж, было вполне естественно, что человек, проведший последние полгода в глухом заточении, не знает, какое сегодня число. Я допускал, что у него наверняка имеются и другие странности – было бы удивительно, если бы в таком месте аномалий не возникло. Однако, если судить по тому тону, каким к нему обращалась медсестра, разум еще теплился в Викторе Стабникове, и это не могло не радовать меня. Всё шло, как было задумано. Кроме того, по короткому, но красноречивому разговору между Жанной и моим предшественником можно было сделать вывод о том, что Виктор обладал сильной волей и мужеством. Тем, кто запихнул его в эту одиночку, не удалось сломить или запугать его. Возможно, они не очень-то к этому и стремились, но все равно такое поведение со стороны человека, обреченного заживо сгнить в этом склепе, вызывало невольное восхищение…Когда я сделал вывод, что Жанна направилась к двери, то нажал кнопку на передатчике, послав в эфир особый радиосигнал, отключивший «липучку» на «клопах» и «комаре». Стук в наушниках подтвердил, что микроскопические устройства упали на пол. Если я не ошибся – внутри палаты.Потом я выждал некоторое время, чтобы исключить возможность возвращения Жанны: мало ли, может быть, она забыла что-нибудь. В то же время тянуть резину не стоило: с одной стороны, Стабников мог уснуть, а с другой, каждая минута была дорога, потому что мне нужно было успеть получить максимум информации за каких-нибудь два часа. Насколько мне был известен распорядок дня в лечебнице, в восемь часов сменщица Жанны Римма должна была принести в палату ужин, а в девять больных ожидала «плановая инъекция», предназначенная для того, чтобы обеспечить спокойный сон не только им, но и обслуживающему персоналу, которому выпала нелегкая участь ночного дежурства в психбольнице. Да и емкости батарей тех устройств, которые мне удалось подкинуть в палату к Стабникову, используя свою ненаглядную в качестве носителя, хватит ненадолго.Что ж, пора было начинать. Я глубоко вздохнул, выкрутил ручку громкости передатчика ло отказа и включил амплитудную модуляцию низкой частоты. В палате сейчас должно было раздаться легкое жужжание, отчетливо различимое на расстоянии нескольких метров. Я представил, как, сидя на скомканных простынях, Стабников прислушивается к этому звуку, неведомо откуда доносящемуся до него. Вот он встает с кровати (еле слышно взвизгнули пружины), и взгляд его упирается в еле видимую черную точку на полу возле двери. Сейчас он подойдет к передатчику (показалось мне, или действительно раздались легкие шаги босых ног?), наклонится, возьмет «комара» двумя пальцами и поднесет к лицу, чтобы хорошенько рассмотреть. Именно в этот момент я отключил трансляцию сигнала вызова и поднес к своим губам чувствительный микрофон. Одновременно запустил подсоединенный к приемопередатчику магнитофон.– Здравствуйте, Виктор, – сказал я не без торжественности в голосе. – Не бойтесь, это не галлюцинация. У вас в руках – передатчик типа «комар». Кроме него, в палате находится парочка чувствительных микрофонов, так что мы с вами можем беседовать все равно что по телефону. Вам достаточно держать передатчик возле уха, а говорить вы можете не повышая голоса. Скажите что-нибудь.Я умолк. Некоторое время в наушниках было тихо, и я успел испугаться: неужели что-то из микротехники повредилось при падении на пол, и контакт не состоится по техническим причинам? Или Виктор по каким-либо причинам откажется разговаривать со мной?– Кто вы? – тихо, но отчетливо послышалось через микрофоны, и я облегченно вздохнул. Спина моя вмиг стала мокрой. – И чего вы от меня хотите?Связь действовала. Теперь надо было убедить своего невидимого собеседника в чистосердечности своих намерений и в том, что я – на его стороне.– Меня зовут Кирилл, – сказал я. – Сейчас я нахожусь в пятистах метрах от вас, за оградой того богонеугодного заведения, в котором вас держат. Поймите, Виктор, сейчас нет времени объяснять вам, как я вас нашел и каким способом вышел на связь с вами. Могу сказать только, что мы с вами – коллеги…– Были, – сумрачно поправил он меня.– Да-да, – торопливо согласился я. – То есть, я тоже работаю в Комитете.Впрочем, вы уже наверное об этом догадались по той технике, которую я использую для связи с вами. Скажу вам больше: полгода назад я был нанят неким полковником по прозвищу Генон для участия в одной операции, которая носит чрезвычайно секретный характер и называется Опекой…– Прекрасно, – с плохо скрытым раздражением сказал Стабников. – И зачем же я вам понадобился?– Я хочу, чтобы вы ответили мне на ряд вопросов.– Зачем?А действительно – зачем? Чего я добиваюсь? Неужели информация об Опеке, которую я тщусь получить от него, нужна мне лишь для удовлетворения зуда любопытства, не больше?.. Я понимал скрытый смысл вопроса Стабникова. Он хотел получить подтверждение того, что всё то, что я узнаю от него, будет обращено против Опеки. Ведь именно против Опеки он поднял безнадежный, обреченный на быстрый провал «бунт на корабле», и теперь он желал знать, собираюсь ли я поступить в будущем так, как полгода назад поступил он. Беда была в том, что я и сам этого до сих пор не знал, потому что решить это можно было бы лишь после того, как раскроется тайна Опеки…– Для меня это очень важно. Видите ли, я занял ваше место в этой команде, Виктор…– Ну и как? Нравится? – хмыкнул он.«Не отвлекайся, – мысленно просил его я, – и не упирайся как баран. Что тебе стоит ответить на мои вопросы? Что ты потеряешь от этого?». Но, естественно, от упреков я воздержался, а сказал вот что:– Я буду с вами откровенен, Виктор. Пока я не узнаю, за что они вас так наказали, я не могу гарантировать, что использую полученные от вас сведения в целях вашего освобождения отсюда. Да, скорее всего, дело обстоит так, что в нынешней ситуации это не удастся. Но вы поймите, пожалуйста, вот что… Генон и его шефы стремились заткнуть вам рот и поэтому упрятали в дурдом. По идее, вы должны стремиться хоть как-то отомстить им. И вы должны отдавать себе отчет в том, что наш с вами разговор будет первым и последним вашим контактом с окружающим миром, если не считать медицинского персонала и охраны лечебницы. А уж им-то наплевать на любые ваши откровения!.. Вы должны понимать, что это ваш единственный шанс открыть людям глаза на ваших бывших коварных начальничков и их махинации. Так чего же вы медлите, почему вы запираетесь?И в этот момент Стабников рассмеялся с каким-то странным клекотом. Мне стало немного не по себе. Может, он уже и вправду свихнулся в этой психушке?– Что конкретно вас интересует, Кирилл? – деловым тоном, внезапно оборвав смех, вдруг спросил он.– Так вы согласны отвечать на мои вопросы?– Черт возьми, какой же ты зануда, коллега! – воскликнул он. – Сам говоришь, что время-то идет!.. Давай, спрашивай!Переход от упрямого запирательства к панибратской открытости был так внезапен, что я невольно замешкался, лихорадочно формулируя первый вопрос.– Во-первых, меня интересует все об Опеке, – начал я. – Какую цель преследует Комитет в этой операции, чем так опасен Подопечный, когда и каким образом нашим удалось выйти на него – одним словом, всё, что ты знаешь об этом…– Послушай, Кирилл, – сказал Стабников таким тоном, будто я поведал ему очень смешной, но – вот беда-то какая! – весьма неприличный анекдот, – а тебя, случайно, не интересует тайна Тунгусского метеорита? Или, скажем, от чего на Земле погибли динозавры, а?– А что такое?– А то, что я знаю об Опеке не больше, чем ты!Сказать, что я был ошарашен в тот момент, значило ничего не сказать. Я даже горечь по-настоящему не успел еще ощутить – столько сил и времени затрачено, и всё зря?!..– Но тогда за что тебя здесь держат? – с удивлением спросил я.– А вот это я тебе расскажу с удовольствием! Может, пригодится когда-нибудь.Хотя бы для того, чтобы не повторить такие дурацкие ошибки!..И Виктор стал рассказывать.Как и меня, его взяли в Опеку с оперативной работы. Это было в восемьдесят четвертом. Сначала ему, как и мне, было обещано, что работать он будет год, после чего его якобы отпустят восвояси – с солидной премией в кармане. Однако за первый год Виктор неплохо зарекомендовал себя в глазах Генона, и тот сказал ему:«Срок нашего контракта автоматически продлевается, мой хороший, разве я тебя не предупреждал об этом?» (впоследствии я убедился, что эта присказка у Генона припасена для всякого, кто сумеет ему прийтись по душе в течение испытательного срока).Как и мне, поначалу Стабникову поручили весьма скромную задачу, и никто не собирался открывать ему глаза на смысл и цель проводимой операции. Но, как и в любой другой структуре, в системе Опеки со временем происходили кадровые изменения: одни уходили по своей воле, от других Генон избавлялся сам, так что к началу восемьдесят пятого года Стабников перескочил сразу несколько ступенек в иерархии Опеки и вошел в число так называемых кураторов – людей, с которыми Генон делился многими секретами. Однако это не прибавило ему знаний об Опеке.Впрочем, в отличие от меня, Стабникова это не очень-то мучило. С детства выросший в семье кадрового военного, Виктор отлично усвоил одно правило: успехов в служебной карьере может добиться лишь тот, кто умеет беспрекословно подчиняться своим начальникам, и не стремится узнать больше, чем ему полагается…Он съездил вместе с Подопечным сначала в Африку, потом – в жаркие Каракумы.Какую легенду придумал Стабникову Генон, чтобы он мог чуть ли не бок о бок работать с Подопечным и ежедневно дышать ему в затылок, Виктор мне не сказал, да я и не расспрашивал – времени и так было мало. Из его слов было ясно лишь, что он наблюдал за Подопечным уже не тайно, а совершенно открыто, на правах его знакомого – правда, держась на некотором отдалении.То ли это сближение с субъектом Опеки сыграло свою роль, то ли просто дало о себе знать время, проведенное в наблюдениях за одним и тем же человеком (почти два года – это не шутка!), но к январю восемьдесят шестого, когда Подопечный готовился к сдаче последней зимней сессии, Стабников был уже не в состоянии относиться к нему индифферентно. Наблюдая за этим парнем изо дня в день, он успел не только хорошо изучить его поведение, но и привязаться к нему, как к давнему другу. Все-таки опекаемый был в его глазах неплохим парнем, и Стабников, не отдавая себе отчета в этом, испытывал все большую симпатию к нему. А потом эта симпатия стала перерастать в сочувствие…У Виктора стали появляться сомнения по поводу тех методов, к которым прибегали его шефы, стремясь обеспечить максимальный комфорт Подопечному. А, как известно, любое сомнение при определенных обстоятельствах может превратиться в убеждение.Такие обстоятельства для Стабникова сложились, когда Подопечный получил то самое сообщение от сестры о болезни матери.Вместе с другими кураторами Стабников присутствовал на том экстренном совещании, которое Генон созвал, когда ему доложили об этом письме. Он хотел услышать мнение своих подчиненных о том, что следует предпринять, с учетом информации, полученной по каналам Комитета с родины Подопечного. На лечение матери Подопечного были брошены лучшие в стране врачи, которые имели право применять любые, пусть даже самые дорогостоящие лекарства, лишь бы только спасти жизнь больной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33