Четыре вперед, четыре после. Семье без отца ой как пригодятся! А моих забот – запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами стыд стерпеть.
– До суда дотянуть не надеялись?
– Ни в коем случае – детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч, а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда!
Входит Томин, держа историю болезни, здоровается с Тобольцевым, тот не отвечает.
Знаменский раскрывает тонкую медицинскую папочку. В ней две-три записи на одной странице. Прочтя их, Пал Палыч обменивается с Томиным понимающим, облегченным взглядом.
– Введите, – говорит Томин в коридор.
Конвоир впускает Грибеник.
– С этой женщиной вы беседовали в медчасти?
– Она не виновата. Она меня пожалела и помогла…
– Погодите с рыцарскими порывами. Вам известен человек, который вам благодарен, гражданка Грибеник?
– Похоже, один из наших арестантов.
– Ваша медицинская специальность?
Грибеник молчит.
– Забывчивы женщины, беда! – вмешивается Томин. – Не по опухолям она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.
– Горло не меньше болит, Василий Сергеич? – спрашивает Знаменский.
Тобольцев машинально щупает горло и сплевывает, неотрывно глядя на Грибеник.
– Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?
– Может быть, мне показалось… там написано по-латыни… в истории болезни.
– Будьте добры, пальчиком: где тут по-латыни или по-английски, по-испански, по-марсиански написано «рак»?
Грибеник отворачивается от папки.
– Вы поняли, Василий Сергеич?
– Нет, я не… Невозможно же… Да как же так?!
– Грибеник – добрая знакомая Холиных.
Тобольцев вскакивает как подброшенный, беспорядочно мечутся руки, душат бессвязные слова:
– Ты!.. Заживо похоронила… Гадина ты подлая… подлая. Тебе бы, как мне…
Захлебываясь слезами, он странно топчется и шатается, словно пьяный в гололед.
– Неужели жить буду?.. Буду жить…
– Гражданка Грибеник, вы когда-нибудь слышали слово «совесть»?
– Это понятие не юридическое, – она смотрит на Знаменского вызывающе.
– Давайте о юридических понятиях. Вам оставалось по старому делу…
– Пять месяцев, – подсказывает Томин.
– А нового не будет. Нет статьи. Я ведь тут не врач, а так, на побегушках. Мало ли что сболтнешь в коридоре?
– Номер не пройдет. Вы участвовали в организации двух преступлений: укрывательство убийцы и самооговор невинного человека!
– Ничего я не организовывала… Не докажете!
Слово берет Томин.
– Кира Михайловна, вы самонадеянны. О вашем знакомстве с семьей Холиных людям известно. Обман Тобольцева очевиден. Если добавить оригинальную деталь, что последнее время на свидания с вами приходит не муж, а Дмитрий Холин, то, пожалуй, для начала довольно. А дальше еще поработаем.
Грибеник начинает всхлипывать.
Томин подходит к Знаменскому, который отвернулся к зарешеченному окну, тихонько спрашивает:
– Паша, ты что? Тобольцев плачет с радости, Грибеник со страху, а ты-то что невесел?
– Да знаешь, ненавижу, когда приходится ненавидеть!..

* * *
В квартире Холиных семья за ужином.
– Кушай, Вадик, кушай, ты так осунулся, – приговаривает счастливая мать.
– По-моему, мы больше осунулись, пока он сидел… – замечает старший брат. – Иди же, папа!
– Сейчас, – тот в соседней комнате возится с протезами.
– А можно не стучать челюстями, когда люди едят? – оборачивается к нему Вадим.
– Он у себя в камере привык к тишине! – качает головой отец.
– Вадик, нехорошо, – на мягких тонах журит мать. – Папа для вас всю жизнь, не разгибая спины…
– Оставь его, он глуп, – бормочет отец, садясь за стол.
Некоторое время все едят в молчании. Но вот Вадим отодвигает тарелку и поднимается.
– Куда? – настораживается отец.
– Прогуляться-проветриться.
– Твои прогулки слишком дорого обходятся семье.
– Мама, он спятил! Он хочет снова запереть меня в четырех стенах!
– Сядь, говорю тебе! И затихни до суда. Еще неизвестно, чем все кончится, – поддерживает отца Дмитрий.
– Митя, но Вадик столько перестрадал, – робко вступается мать. – Иногда ему все-таки нужно развлечься?
– Он не умеет развлекаться прилично, мама.
– Ах, Вадим, Митя по-своему прав. Он опытней, прислушивайся к мнению брата. Митя все имеет, добился хорошей должности и пожинает плоды…
– Доби-ился! Без вас он заведовал бы в бане мочалками!
– А где бы ты был без родителей?
– Между прочим, в институт я прекрасно поступил сам!
– Мальчики, мальчики, перестаньте ссориться! – страдает мать. – Вадик, ведь разговор только о том, чтобы ты немножко потерпел.
– А я не могу терпеть. Организм не позволяет. Я не желаю пожинать плоды, когда на макушке засветит плешь!
– Он глуп, – повторяет отец, который один еще продолжает жевать.
– Зачем ты так, Вадик? Ведь ты всех нас любишь! – Мать пытается обнять его. Вадим увертывается.
– Люблю? Да чем вечно клянчить у вас то трояк, то сотнягу, лучше пойти и трахнуть кого-нибудь по башке!
– Вадик, мы никогда ничего для тебя не жалели! – скорбно восклицает мать.
– Да, кое-что я получал. Периодически. Но когда мне нужно было позарез, вы в воспитательных целях показывали мне кукиш.
– Заткнись! – обрывает Дмитрий. – Не хватает обвинять мать с отцом! Ты хоть представляешь, во сколько обошлось тебя вытащить? А еще во сколько обойдется!
– Отдайте половину этого мне, и я внесу гениальное рацпредложение.
– Какое?
– С Тобольцева довольно. Купите против него свидетеля. Очевидца и дешевле и надежней.
– Откуда же очевидец? – изумляется мать. – Митя?
Митя задумывается.
– Вообще-то… найти, пожалуй, можно.
– Отец, ты слышишь?
– Оставьте меня.
– Но как умный человек…
– Я не умный человек. Я не имею на это времени – я делаю зубы. Кому вставить? Пожалуйста, хоть в три ряда, как у акулы. Дальше меня не касается.
– Не сердись, семье нужен твой совет.
– Сколько с меня причитается за право спокойно жить в своем доме?! – Он встает, уходит в свою комнату, и слышно, как запирает дверь.
Пока Холина провожает его взглядом, Вадим быстро выпивает рюмку коньяку и выскакивает в переднюю, закусывая пирожком. Дмитрий направляется следом. Вадим уже кинул на руку пальто, брат преграждает ему дорогу. Кажется, они готовы подраться. И тут раздается звонок в дверь. На площадке стоят Томин и два милиционера.
– Добрый вечер, – говорит Томин.
– Здрасьте, – автоматически откликается Дмитрий и пятится.
Вадим застывает с недоеденным пирожком.
– Вадим Холин?
– Д-да…
– Старший инспектор уголовного розыска Томин.
Пятясь, Дмитрий кричит:
– Мама, к вам пришли!
Кругленькой, растревоженной наседкой выбегает мать.
– Вадик, что такое? Кто вы? В чем дело?! – налетает она на Томина.
Вадим на мгновение приободряется:
– Да, собственно, в чем дело?
– О вас, Вадим, тюрьма плачет, – доверительно сообщает Томин. – В три ручья.
– Опять?! – Глаза Холиной мечут голубые молнии. – Это провокация! Вам здесь нечего делать! Мы будем немедленно жаловаться прокурору!
– Именно он подписал постановление на арест. Я только выполняю его поручение.
– Вадик, не бойся!.. Не волнуйся… Мы все сделаем! Я последнюю рубашку!.. Митя!.. Отец!..
Но Митя скрылся в комнате, и отец не отзывается.
– Вадик, мальчик мой! Мы спасем тебя! Любой ценой. Любой ценой!

* * *
Холина потом часами толклась в районной прокуратуре, в городской, в судах всех инстанций, в приемных мыслимого и немыслимого начальства. Она нанимала адвокатов, писала бесконечные кассации, жалобы и прошения; из года в год слала посылки по далекому северному адресу; она поседела и сморщилась. Она перенесет все и останется любящей матерью.
Осуждать? Крутить пальцем у виска? Или снять шляпу перед такой верностью чувства?

1 2 3 4 5