.. и стану участником этих великих волнующих событий.
Жаль, что мы не могли толком показать вам картину проезда от нью-йоркского муниципалитета к зданию суда. Никогда в жизни я еще не видел столько изношенных машинописных лент и бумажек из мусорных корзин. Вы знаете, что триумфальный проезд по улицам обычно называют парадом старых машинописных лент, но на самом деле служащие учреждений на Манхэттене бросают из окон не только ленты… они вываливают все из мусорных корзинок, и пока не выпутаешься из лент, которые летят со всех тридцати этажей, тут уже не до телевизионной передачи, друзья.
По крайней мере, хорошо, что сейчас в употреблении шариковые ручки и нас не бомбардируют таким большим количеством бутылок из-под чернил, как прежде.
Теперь мы приближаемся к зданию суда, и я вижу судью Мэнтона, который вышел на мраморную лестницу, чтобы приветствовать нас. Наша другая камера покажет вам это… вот она показывает… а теперь вернемся к нам, к Пану Сатирусу, который находится рядом со мной на сиденье. Какие вы испытываете ощущения, Пан, становясь полноправным человеком?
Ладно, у вас нет настроения говорить, Пан, но тогда хотя бы улыбнитесь в объектив. Не хотите? Я понимаю – это довольно торжественный момент для старины Пана. Так его зовут, как вы знаете. Ему не нравится, когда его называют Мемом, капитаном “Мем-саиба”…
Говорит Игги Наполи. Дорогие друзья, я стою на ступенях у входа во Дворец правосудия, а человек, который, как вы видите, приближается к веренице автомобилей, – это судья Пол Мэнтон. Это он возведет Пана Сатируса в ранг полноправного человека.
Из лимузина передача внезапно прекратилась, но этого следовало ожидать – инженеры говорили мне, что при передаче из этих, так сказать, каньонов, искусственно созданных из стали и бетона… железобетона, как говорят в Англии… волны, несущие изображение, проходят очень сложный путь. Звуковые волны, наверное, тоже, ибо голос Билла Данхэма, моего старого друга и коллеги, мы вдруг перестали слышать. А к этому голосу мы все привыкли, мы полюбили его – уже много-много лет радиоволны доносят к нам голос Билла Данхэма. Я не знаю, сколько лет Билл вещает американскому народу, но я не удивился бы, если бы узнал, что он со своим микрофоном брал интервью еще у генерала Гранта в Ричмонде.
Прямо передо мной стоит Пол Мэнтон – судья суверенного штата Нью-Йорк, человек, который возведет старину Мема в ранг полноправного человека. Так ли я сказал, судья? Правильно ли я выразился?
“Я думаю, мистер Наполи, что надо просто говорить о гражданстве. Мэр уже присвоил Мему звание почетного гражданина Нью-Йорка, а я просто узаконю этот акт. Конечно, вы понимаете, что в его возрасте было бы желательно, чтобы…”
Простите, судья. Лимузин уже подъехал, и полицейский Хью Галлахан, старейший служащий нью-йоркской полиции, краса и гордость Нью-Йорка, подходит, чтобы открыть дверцу автомобиля.
Это мичман-минер Бейтс из военно-морских сил США… Выходит, улыбаясь, и смотрит прямо в наш объектив. А это радист первого класса Майкл Бронстейн становится рядом с ним. А теперь выходит старина Мем, пилот “Мем-саиба”…
…Говорит Центральная радиовещательная компания. Передача с места церемонии у Дворца правосудия прекратилась по техническим причинам, и до ее возобновления позвольте мне рассказать вам кое-что о прошлом великой обезьяны, которая вот-вот станет великим американцем. Повторяю – великой обезьяны, ибо Мем – это шимпанзе…
Глава тринадцатая
Даже самый глупый шимпанзе может отличить настоящие деньги от фальшивых.
Иллюстрированная библиотека по естественным наукам. Американский музей естественной истории, 1958

– Не надо было этого делать, Пан, – сказал Горилла. – Эта радиовещательная компания теперь тебя невзлюбит. Сначала ты нокаутировал ее главного говоруна, а потом сорвал крышку с телевизионной камеры. Нехорошо.
– Я не люблю, когда меня называют Мемом, – просто сказал Пан. Он посадил судью, которого нес на руках, и спросил: Теперь вы можете идти, ваша честь?
– Да, наверно. Я… Это оскорбление суда, сэр.
– Называйте меня просто Паном. А вот и доктор Бедоян.
Врач спешил им навстречу.
– Что, Пан?
– Посмотрите, не требуются ли судье ваши услуги.
– Нет, нет, я совершенно здоров, – сказал судья. – Здесь моя камера. Сама церемония должна состояться в зале суда, разумеется, но я думал, что с предварительными формальностями мы покончим здесь. Может быть, вы присядете, мистер Пан?
– Надо говорить, “мистер Сатирус”. Но называйте меня просто Паном, а я присяду на этот шкаф с папками.
Судья бочком пробрался к своему громадному, с высокой резной спинкой креслу, точной копии того кресла, которое стояло в зале суда.
– Возраст – семь с половиной лет; значит, вы родились… ясно. Имена родителей?
– Мать – Пан Сатирус Плененная, отец – Пан Сатирус Вольный.
Судья взглянул на него.
– Полно вам!
Пан Сатирус нагнулся, оторвал одну из медных ручек шкафа для бумаг и швырнул ее в угол.
– Я не узнаю тебя, Пан, – сказал доктор Бедоян. – Прежде ты был таким покладистым.
– Мне не раз… как это там. Счастливчик?
– Ему не раз доставалось на орехи, – подсказал Счастливчик. – Ну и… он стал вроде бы плохого мнения о людях…
– Я стал питать презрение к людям, – сказал Пан. – Не к вам троим и не к тем сторожам и служителям, которые у меня были. Но чувствую, как во мне растет настоящая ненависть…
– Джентльмены, прошу вас, – перебил его судья Мэнтон.
– Не называйте меня джентльменом! Я шимпанзе.
– Шимпанзе и джентльмены, в зале суда нас ждет много людей. Много высокопоставленных лиц. Итак, мистер Сатирус, цель этой процедуры – возвести вас в ранг человека. Учитывая ваш нежный возраст, мистер Уильям Данхэм назначен вашим опекуном. А кстати, где он?
– Мы оставили его в машине, – сказал Пан Сатирус. – Он вещал по радио всякую чепуху обо мне, и я ткнул ему пальцем в солнечное сплетение. Теперь он спит. Верно, доктор?
– Он не получил серьезных повреждений, судья, – сказал доктор Бедоян.
– Но его присутствие обязательно, – возразил судья. – Он должен подписать бумаги, которые утвердят его в роли вашего опекуна.
– Я не хочу иметь опекуна, – сказал Пан.
– Но вам всего семь с половиной лет.
– Сделайте так, чтобы мне был двадцать один год, – сказал Пан. – Вы судья; раз вы можете сделать меня полноправным человеком, так сделайте меня еще и совершеннолетним.
– Я вижу, вы никогда не изучали юриспруденции. Такого прецедента никогда не было!
– А прецедент превращения шимпанзе в полноправного человека был?
– Если бы я под вашим давлением объявил, что вам двадцать один год… пожалуйста, оставьте в покое этот шкаф… апелляционный суд сразу же отменил бы мое решение.
– А тем временем я получал бы десять тысяч в неделю, сказал Пан. – И затем, если бы решение вынесли не в мою пользу, никто не мог бы предъявить иск и получить деньги назад, потому что человек в семь с половиной лет не отвечает за свои поступки.
– А вы знаете законы, – сказал судья Мэнтон.
– Дайте-ка я изложу вам дело короче, чем это сделал бы адвокат: подготовьте соответствующие бумаги, подпишите их и поставьте печать, а затем вы можете выйти в своей мантии и позировать перед телевизионными камерами. Вместе со мной и очень хорошенькой, как я предполагаю, актрисой. Попробуйте не сделать того, что я вам сказал, и вас придушит, и возможно даже насмерть, безответственный шимпанзе, которому не исполнилось и восьми лет. Просто, да?
– Такого даже Ла-Гардиа не проделывал с Таманни-холлом, сказал судья, но взял перо и стал писать.
Время от времени он хмыкал. Кончив писать, он сказал:
– Мой клерк поставит здесь печать.
– Ладно, – сказал Пан. – Вызовите его.
Судья нажал кнопку звонка. Вошел клерк, чернильная крыса средних лет, тут же вышел, принес печать и приложил ее к бумагам. Доктор и Счастливчик засвидетельствовали документы, которые после этого были вручены Пану Сатирусу.
Прочтя бумаги, он пошуршал ими, но у него не было карманов, чтобы их спрятать. Он вручил бумаги на сохранение Горилле.
– Добро пожаловать в род человеческий, – сказал Горилла.
Пан одарил его тем, что можно было счесть улыбкой.
– Все в порядке, судья, – сказал он. – Идите в зал суда и садитесь, в свое кресло, а ваш клерк покажет нам, куда пройти.
Судья вышел.
– Успокоительного не надо, Пан? – спросил доктор Бедоян.
– Вы очень заботливы, Арам, – сказал Пан. – Мы скучали без вас во Флориде. Позже я расскажу вам о своей карьере наемного партнера в танцах. Я заработал больше десяти долларов.
– А теперь ты будешь получать десять тысяч каждую неделю. Почему?
Пан перевел взгляд блестящих глаз с Гориллы на Счастливчика, а затем подмигнул доктору Бедояну.
– Я регрессировал, – сказал он.
– Деградировал.
Пан пожал плечами.
Клерк распахнул перед ним дверь. Они вошли в зал и стали рядом с судейским креслом. До них донесся напряженный шепот:
– Говорит Игги Наполи, дорогие друзья, и снова на ваших экранах великий Пан Сатирус, как он любит, чтобы его называли. Сейчас он присоединится к роду человеческому! Это великий момент в его жизни. А быть может, это даже более великое событие, чем его полет вокруг Земли? Я задам ему этот вопрос при первом же удобном случае.
Два моряка за его спиной – это его большие друзья, мичман Бейтс и радист Бронстейн, а штатский – его личный врач доктор Арам Бедоян. Видите, они выстроились перед судьей, который… Давайте послушаем его.
– Пан Сатирус, поднимите правую руку. Клянетесь ли вы сохранять верность Соединенным Штатам Америки? Только им и никакой другой стране? В таком случае объявляю вас гражданином Соединенных Штатов Америки.
– И вот, дорогие друзья, все кончено. Судья удаляется, заседание суда объявляется закрытым, а теперь перед вами Джейн Бет, которую телевизионная компания попросила вести сегодня передачу о Пане Сатирусе. Вот она представляется ему.
– Пан, милый. Я Джейн Бет.
– Я видел вас по телевизору.
– О, как это мило с вашей стороны! Я буду играть роль вашей владелицы в очень милой новой постановке, которую компания подготовила специально для нас. Она называется “Красавица и чудовище”…
– Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.
– Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…
– Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..
– Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…
Глава четырнадцатая
Шимпанзе более ловко манипулирует различ­ными предметами, чем собаки.
Джон Пол Скотт. Поведение животных

Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.
Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом – флажок великого города Нью-Йорка.
Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.
С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.
Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.
– Не бойтесь, – сказал он. – Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.
– Это верно.
– Да, сэр.
– Нет, – сказал Пан, – вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.
– Я не мог оставить машину, – сказал шофер.
– Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.
Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.
Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.
Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено – доктор Бедоян сказал:
– Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.
– На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.
– Тебя я любил больше всех других пациентов.
Пан Сатирус поежился.
– Вы меня расстроили, – сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. – Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.
– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.
– Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.
– Бывают исключения, – заметил доктор Бедоян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19