А медицину у нас Санжапов курирует, это не ко мне претензии, это Санжапова надо за зебры брать! Я вас предупреждал…— Выгоню я тебя, — перебивая Куретайло, вслух подумал губернатор. — Этот Даосов таким делом занимается, а ты, понимаешь, и ухом не ведешь. Про ТОО «Мистерия жизни» что-нибудь слышал?— Ничего, — сразу став серьезным и озабоченным, признался Куретайло. — Ну, может, я что-нибудь и пропустил, Иван Николаевич. Недосмотрел, как говорится. Делов-то невпроворот. Но зачем же сразу оргвыводы делать? Исправлюсь, значит. Видите, записываю уже? ТОО «Мистерия жизни»… Даосов… Борис… Как там по папашке его?— Романовичем его по папашке зовут, — утомленно сказал Жухрай. — Даосов Борис Романович. И сроку тебе, чтобы справку о нем и его, понимаешь, мистериях навел, я тебе Игорь Дмитриевич, даю два дня. И ни днем более. Хочешь, сам по городу бегай, можешь милицию к этому делу подключить. Твое дело. Только через два дня я об этом человеке и обо всех его занятиях должен знать все.— Будет сделано, — сказал Куретайло, который на глазах веселел и обретал прежнюю живость. — Можете даже не помнить, Иван Николаевич, сам напомню и доложу. Разрешите?— Ну, что у тебя еще? — недовольно поморщился Жухрай. — Только побыстрее, мне через полчаса в аэропорт ехать надо, китайцев встречать.— Из Союза писателей интересуются, — доложил Куретайло, — вы на похоронах будете или пришлете кого? Губернатор задумчиво поиграл нижней губой. Особого желания произносить над гробом, а тем более выслушивать рядом с покойником прочувствованные и неискренние речи о нем Жухрай не испытывал. Да и на поминках пришлось бы чокаться со всеми собратьями покойного по поэтическому перу, и не только чокаться, но и пить, тем более что от желающих выпить с губернатором и попросить у него денег на издание нового произведения отбоя не будет. И ведь полезут, обязательно полезут, а здоровья и денег у него не так уж и много. Порой даже не поймешь, чего меньше.— Сам поедешь, — сказал он Куретайло. — Выпьешь, скажешь, что, понимаешь, положено… Только ты там смотри, печень свою береги, все-таки творческий народ…— Понял, — сказал Куретайло. — Веночек от вашего имени заказать?— Как обычно, — согласился Жухрай. — Талантливому поэту — от администрации области.— Это как водится, — сказал Куретайло. — А лично от вас веночек не сделать? Все-таки вы с Владимиром Дмитриевичем, можно сказать, довольно близки были. Помню, вы у Сыроварова в откормсовхозе парились!Жухрай хмыкнул.— А ты забудь, коли помнишь. Венка не надо, — сказал он— — Заедешь в совхоз декоративных культур, корзинку живых цветов возьмешь. Не будем, понимаешь, афишировать банную дружбу.Куретайло вышел из кабинета. Слышно было, как он отпускает игривые комплименты секретарше. Жухрай откинулся в кресле. До прилета китайской торговой делегации оставался еще час. Брюсов… Нет, с мэром пора кончать. Больно смел сокол, высоко летать хочет. Надо бы-ему крылышки малость укоротить. Да и язык не мешало бы. Впрочем, это самый крайний вариант. Более всего губернатору Царицынской области Ивану Николаевичу Жухраю хотелось, чтобы все рассказанное ему о реинкарнаторе Борисе Романовиче Даосове оказалось чистой правдой. Именно такой человек был нужен губернатору. Именно такой!А Куретайло меж тем вошел в свой кабинет и преобразился. Хищная щука бесследно исчезла, как, впрочем, И скользкий налим. Сом сидел в кресле, уверенный в себе сом, хозяин омута сидел под портретом первого российского президента и макетом двуглавого орла, похожего на корону. И вел себя Куретайло подобно самодержцу — казнил и миловал.Но больше все-таки казнил. Глава 2 Поэтические сборники старейшего члена Царицынского отделения Союза писателей Владимира Дмитриевича Маковецкого продавались в любом магазине Царицына. В подарочных изданиях и в обычных, в бумажных мягких обложках. Обычного формата и малого. Иначе и быть не могло, кого же издавать местному издательству, как не того, кто рулил местным отделением Союза писателей добрый десяток лет? Не молодежь же желторотую с ее идеологическими вывертами и душевными колебаниями? «Поэт в России больще чем поэт…» С этим Владимир Дмитриевич полностью. соглашался. Все творчество Владимира Дмитриевича было направлено на то, чтобы утвердить в сознании граждан нетленные истины и уважение к власть предержащим. Поэт в России больше, чем поэт. Он — мессия, который несет в народные массы доброе, мудрое, вечное. Творчество — его крест, с которым поэт обречен брести на свою собственную Голгофу. Голгофа Владимира Дмитриевича Маковецкого находилась в баре ресторана «Маяк», расположенного неподалеку от Царицынского отделения Союза писателей. Мако-вецкий всходил на эту Голгофу ежемесячно. Сначала он выпивал стаканчик-другой, чтобы взбодриться после трудного рабочего дня. После этого ему начинали нравиться женщины — от рядовой официантки до случайной посетительницы. Владимир Дмитриевич начинал усаживать их за столик, принимался читать им свои сокровенные стихи, чтобы женщины ощутили и поняли его нежную ранимую душу. Некоторые женщины (а таких было подавляющее большинство) понимать Маковецкого не хотели и порывались уйти, порой даже допуская оскорбительные выпады в адрес заслуженного поэта, лауреата премии Шумахера и участника Больших Марковских чтений. Маковецкий с достоинством, но порой излишне горячо отвечал им, разгорался скандал, в котором продажная администрация ресторана занимала сторону оскорбительниц. И тогда появлялись вызванные администрацией римские легионеры в серых мундирах и с резиновыми мечами на поясе. Каждый раз все заканчивалось тривиальным вытрезвителем. Утром следующего дня заслуженный поэт извинялся перед администрацией ресторана и клялся, что подобного больше никогда не повторится. Стыдливо дыша в сторону, Маковецкий каялся перед работниками общественного питания, объяснял, что во всем виновата суровая, полная схимничества жизнь творца, и все успокаивалось до следующего раза.Царицынский классик был невысок и дороден. Ходил он обычно в синей тройке и черном беретике, который залихватски сдвигал на ухо, тщательно следя, однако, за тем, чтобы плешь, уже занявшая на голове все основные высотки, пе привлекала к себе особого внимания. На лацкане пиджака желтел постоянно лауреатский кругляш, в праздничные дни левую сторону пиджака занимали орденские планки, а в особо торжественных случаях — тяжело звенящая чешуя орденов и медалей. К наградам своим Маковецкий относился с пиететом и даже так писал о них в своих стихах: Я получил медалей много —Хотя о них и не мечтал!На пиджаке сияет строгоТрудом заслуженный металл. ,Я их обрел — не по наряду!Не как вожди застойных лет…Других медалей мне не надо,Мне мил моих медалей свет! Автор использовал в тексте стихи Е. Евтушенко, В. Высоцкого, М. Абрамова, О. Гегемонова, И. Жеребцова, В. Мамуриной, М. Брюсова. — Примеч. авт.

Правда, находились злые языки, которые утверждали, что почетное место в иконостасе Маковецкого занимали медали «За сдачу пустой тары» и «За победу над зеленым змием». Маковецкий лишь презрительно топырил губы — известное дело, у каждого живого классика есть свои недоброжелатели. Александра Сергеевича Пушкина недруги при жизни вон как полоскали! И где они теперь, эти недруги? Зато Пушкину памятники по всему миру стоят, скоро двухсотлетие со дня рождения великого русского поэта отмечаться будет! А стихи Маковецкого, в которых житейский опыт и вдохновение переплавлялись в единый выверенный сплав, печатались в различных издательствах, переводились на языки народов могучей страны, знакомство со стихами Маковецкого рождало у читателей душевную сопричастность к творчеству Владимира Дмитриевича и доставляло тем истинное удовольствие и радость для каждого читающего. Ни в Москве, ни в Туле, ни в Рязани,Ни в Сибири… счастья не найдешь,Если женишься, как в наказанье,Если в жены, не любя, пойдешь!Нет, не будет счастья в Тегеране,Не поймут ни Австрия, ни Рим,Коль стрелой Амура не израненный,Из-за денег ты ложишься с ним.Или с ней. И будет наказанье —Если без любви ты вступишь в брак,То любой москвич или рязанинСправедливо скажет: ты — дурак! Молодых шалопаев Владимир Дмитриевич старался не замечать. На семинар они к нему не ходили, а значит, шанс стать настоящим поэтом у самоуверенных сопляков был совсем незначительным. А если время от времени и появлялся, то рецензии на творчество молодых писал именно Владимир Дмитриевич, и он был в своих рецензиях строг и принципиален, как и подобает мастеру большого поэтического дарования.По совместительству Владимир Дмитриевич также являлся советником губернатора Ивана Николаевича Жухрая по вопросам искусства. Губернатор был раньше директором рыбозавода, который неожиданно окунулся в хозяйственные заботы, ему искусством заниматься некогда было — то посевная, то уборочная, то жатва, то скирдование. Бензин найди, технику выбей, элеваторы подготовь, голодных коров накорми, механизаторов напои, а то ведь вообще откажутся работать! Поэтому губернатор каждому слову Маковецкого внимал с тем уважением и доверчивостью, с какими робкий первоклассник внимает своему классному руководителю. В области литературы авторитет Маковецкого был на немыслимой высоте. Он уже смело мог о Роберте Рождественском отозваться как о певце нашего коммунистического прошлого, Николая Рубцова беззастенчиво лягнуть за злоупотребление спиртными напитками, Андрея Вознесенского назвать формалистом. А уж о местных стихотворцах, особенно о тех, кто не входил в узкий круг друзей и почитателей Владимира Дмитриевича, и говорить не приходилось. Маковецкий отзывался со всей своей крестьянской прямотой и открытостью.С особой теплотой и бережливостью Владимир Дмитриевич Маковецкий относился к молоденьким поэтессам. Этих он всегда приглашал к себе в дом, когда его труженица-жена находилась на даче, долго и с упоением зачитывал поэтессам свои стихи, показывая неопытным ученицам, как правильно сочетать форму с содержанием. Маковецкий учил молодых учениц верно описывать эмоциональные всплески, которые рождаются в общении с противоположным полом, за что и получил незаслуженно обидную кличку от завистливых товарищей по литературному цеху — «лирик-производитель». На навешиваемые ярлыки Владимир Дмитриевич внимания не обращал, однажды он так и написал в очередном лирическом стихотворении, посвященном очередной любови. отгоревшей и осыпавшейся, словно цвет герани:Сожаленья друзей мне не надо. Осужденья врагов — не приму! Я ушел, и душа моя рада, Что все вышло у нас по уму…Труженица-супруга к выходкам Владимира Дмитриевича привыкла, как привыкают среднеазиатские дехкане к норовистому ишаку, и в общении с ним придерживалась восточной мудрости, которая гласила, что «как осел ни петляет, перед старостью все равно на прямую дорогу выходит». Между тем Владимиру Дмитриевичу Маковецкому уже исполнилось шестьдесят лет, и местное издательство выпустило юбилейный двухтомник его избранных стихов, но до прямой дороги ему было идти и идти. Ишак Ольге Дмитриевне Маковецкой попался чересчур норовистый и упрямый.Впрочем, это только казалось. На самом деле дорога оказалась не слишком долгой. Аккурат в ноябрьский праздник Маковецкий сидел в ресторане «Маяк» с очередной любительницей высокой поэзии и по этому поводу вел себя на редкость прилично и вежливо — брал молоденькую поэтессу за тонкую белую руку, наливал ей из графинчика водку и цитировал себя любимого и влюбленного: Ax, Рая, Рая, РаяМой давний идеал!От счастья замирая,Тебя я целовал… И в этот самый совершенно неподходящий момент к токующему поэту подошел высокий, худой и полупрозрачный товарищ, который коротко и выразительно представился:«Товарищ Кондратий!» Маковецкий непонимающе вскинулся побледнел и грянулся лицом в салат из свежих помидоров а пришел в себя уже в реанимационной палате областной клинической больницы. Анализы и кардиограмма были неутешительными, и Маковецкий понял, что может рассчитывать лишь на свое литературное бессмертие. Но книги книгами, а жизнью Маковецкий был в достаточной степени умудрен, понимал внутренне — не Гомер он, не Гете, даже не Слуцкий, в конце концов.Больничные коридоры, выкрашенные тоскливой казенной краской, располагают к размышлениям о душе и небе. Тем более что вдоль этих коридоров ходят такие же бедолаги, уже внешним видом показывая, что вечная жизнь — удел богов, но не смертных. Вспоминался печальный анекдот, который раньше рассказывался со смехом, а теперь располагал к грустной философии. Больной спрашивает:«Доктор, жить буду?» «Будете, — вежливо отвечает врач. — Но недолго».Верить в это не хотелось, поэтому, когда в курилке Владимир Дмитриевич услышал о загадочных карначах, которые скупают для повторного использования души, ему страстно захотелось познакомиться с одним из таких повелителей человеческих сущностей, и он начал расспрашивать про карначей каждого встречного, надоедая и врачам, и больным. Долгое время ничего существенного узнать не удавалось, так, слухи, не больше того. Да и слухи все эти были, что говорится, из пятых рук, они больше походили на бредовые фантазии, которые только распаляли любопытство и больше ставили новых вопросов, чем давали ответов на уже существующие.— Ты, мил человек, с какого дерева свалился? — поинтересовался сухонький древний старикан, лицом и фигурой похожий на высушенный опенок. — Ишь, реинкарнатора ему подавай! Нет, мил человек, по правилам карнач с тобой о покупке души и разговаривать не станет, а ежели кто назовет себя карначом да прицениваться начнет, сам понимай, откуда он! Карнач души оптом покупает, он знает, у кого души-то брать, а что до твоего покупателя, так на таких вот, как ты, душеприказчики есть, они этим делом занимаются.Маковецкий осторожно тронул больничного старца за плечо. Уж больно хрупким он ему казался, прикоснись — один табачного цвета дымок по коридору поплывет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38