изверглись в окружающее пространство Мгновенно заполнили весь объем тесного кабинета, каждую его щель!
Я обмер.
Собственно, ничего другого мне и не оставалось. Любое движение мгновенно стало бы смертельно опасным для меня. О том, чтобы хоть как-то замести следы своего визита в наполненную сумраком комнатенку, теперь не было и речи. Я сидел, вдавившись в уродское кресло, и, боясь даже вздохнуть, составлял в уме план дальнейших действий. Осы после первого бурного всплеска энергии немного успокоились и теперь, в большинстве своем, покрывали все открытые поверхности комнаты слабо шевелящимся живым орнаментом. Я не стал даже вспоминать, сколько подобных ожогу раскаленным железом «поцелуев малышек» профессора Миллера необходимо для того, чтобы загнать в гроб взрослого и вполне здорового человека. В любом случае этот-то минимум будет мне обеспечен, случись сделать неверный шаг и прогневать обретших свободу узниц костлявого профессора. Так я и сидел — то обмирая, то воскресая в такт наполнявшему пространство вокруг неровному звону осиных крылышек. Сидел неподвижной колодой, и осы ползали по моим рукам и лицу...
Наконец, помолившись Неверному Богу Удачи, я медленно поднялся на ноги и, не отрывая подошв от пола, чтобы — не приведи господи! — не придавить дюжину-другую мерзких тварей, стал выбираться из-за стола. Это заняло у меня минут сорок и стоило, наверное, пары лет жизни. Дальше пошло веселей: словно пародируя спятившего лыжника, волоком передвигая ноги, я двинулся к оставленной открытой двери. Она была все ближе и ближе. Она манила. Олицетворяя собой спасение... И все больше и больше росла моя вера в избавление от этого кошмара.
Жестокое разочарование терпеливо поджидало меня в самом конце. Буквально на пороге выхода из ада.
Разочарование было не только полным и жестоким, но и предельно, несправедливо неожиданным. Тяжелая старинная дверь наполненной жужжащей смертью комнатушки захлопнулась перед самым моим носом! И ключ повернулся в замке. Невидимый мне ключ — с той стороны. И одновременно с тяжелым хлопком, отрезавшим мне путь к свободе, в затылок мне вошел докрасна раскаленный штырь.
Укус осы.
Странно: не помню — закричал ли я. Помню только ощущение полной, парализующей беспомощности, обрушившейся на меня. Беспомощности и потерянности.
А потом в тесной комнатушке заморосило. Мелкие капельки пахнущей лекарством жидкости мерно зашелестели по жутковатому шевелящемуся ковру из осиных тел, покрывшему все в этой комнате. И перестал шевелиться этот ковер. И звон стих. А последним стих и шорох дождя.
Этот пахнущий лекарством дождик усыпил не только насекомых. Я ощутил его действие почти мгновенно — только принял сперва свое головокружение за результат осиного укуса. Тошнота волной подкатила к горлу, слабость ударила в ноги, сделав их ватными. Еще немного и я наверняка кулем рухнул бы на усыпанный бездыханными насекомыми пол.
Но этого мне не дали сделать.
Майкл Миллер вовремя вошел в боковую, замаскированную под книжный шкаф, дверь. Вошел, бесцеремонно похрустывая раздавленными подошвами его башмаков «малышками». Вошел и подхватил меня под руки.
— Вот так, вот так, Клаус... — приговаривал он, с натугой выволакивая меня в соседнюю комнату.
Натянутый на физиономию респиратор придавал его голосу особо гнусную интонацию.
— Свежий воздух вам не повредит, — приговаривал он, кряхтя.
Волок он меня, впрочем, не в одиночку. Кто-то второй помогал ему. Но я плоховато соображал и не сразу узнал его. Только когда этот второй устроил меня на жестком диванчике, отворил высокое окно и как-то по-мальчишески ловко устроился на каменном подоконнике, я сообразил, что помогал доку Миллеру в его возне с моим полутрупом не кто иной, как сам шеф «Лексингтон Грир» — Рой Хайлендер.

* * *

Так необходимая способность соображать быстро возвращалась ко мне с каждым глотком сыроватой ночной прохлады. Я приподнялся и стал ощупывать свой источающий тупую боль затылок. Миллер сдернул с лица респиратор, нагнулся ко мне и тоже заботливо провел ладонью по вздувшемуся на месте укуса желваку.
— Ничего, это скоро пройдет... — добродушно бросил со своего насеста Хайлендер. — Конечно, поноет немного, но зато вы можете гордиться: вы теперь — не простой смертный. Вы один из тех, кто получил ПОСЛАНИЕ. Таких на этом свете немного...
— Пока что я — из тех, кто глупо вляпался в элементарную ловушку... — без особого энтузиазма в голосе отозвался я, осторожно переходя в сидячее положение и окидывая взглядом место действия.
Это была просто-напросто ванная комната, облицованная унылым белым кафелем. Видно, никаких особых перестроек она, как и все остальные помещения второго этажа, не претерпела. Только возле стены, отделявшей эту комнатушку от кабинета, стояли два каких-то нестандартного вида баллона. От них убегала вверх, под самый потолок целая шеренга тонких трубок — система орошения чего-то, пребывающего там, за стеной, в плохо освещенном кабинете. Например, вырвавшихся на свободу ос. Орошения их чем-то успокоительным.
Впрочем, эта техническая деталь, как и все прочие окружающие предметы, имела значение только с точки зрения тех возможностей, которые они предоставляли мне для того, чтобы вновь обрести свободу.
Да не было, собственно говоря, никаких таких возможностей.
Конечно, два явных непрофессионала, гордых тем, что так ловко скрутили меня, особой проблемы сами по себе не являли. Обоих можно было мгновенно перевести в разряд «недействующих лиц» простейшими приемами рукопашного боя. Только вот была ли гарантия того, что где-нибудь поблизости не ждут своего выхода более подготовленные по этой части ребята. И — в достаточном количестве. Глупо надеяться, что это не так.
А кроме того, гораздо более необходимо, чем вырваться на свободу, мне надо было знать. Знать, что же ожидает меня теперь — после «поцелуя малышки» профессора Миллера. Не стоило суетиться: судя по всему, никто не собирался немедленно умерщвлять меня.
Более того, мне, кажется, собирались что-то сообщить. По крайней мере старались, чтобы я был способен воспринимать информацию.
Никто из обоих моих противников не проявлял признаков нетерпения. Они были совершенно спокойны. Можно сказать — доброжелательны. Миллер по мобильнику давал кому-то распоряжения в том смысле, что в кабинете надо прибрать — там насекомые расползлись из инсектария. Хайлендер рассеянно выбивал трубку о подоконник.
Была у него такая привычка — вечно возиться со своей трубкой, словно именно состояние его «Данхилла» и определяло основной смысл происходящего в мироздании. Впрочем, закуривал он его редко. В моменты действительно важные.
Впрочем, достаточно о «Данхилле». И о нем, и о Хайлендере можно много рассказать интересного. Но времени нет. В другой раз.
— Вы, видно, считаете, что последует какой-то допрос? — осведомился у меня научный директор «Лексингтон Грир». — Если вы так думаете, то ошибаетесь, — продолжил он, извлекая специальный ершик и вдумчиво проталкивая его в канал трубки. — Мы просто-напросто извинимся перед вами за некоторые неприятности, которые вы пережили, работая на нашем предприятии. По вашей собственной, заметим это, вине... По вашей собственной... Или — скажем, лучше так: по вине тех, кто нанял вас... Вас, Файнштейна и того несчастного, что пришел первым...
Ни про какого «несчастного, пришедшего первым» слышать мне до сих пор не приходилось. Да, впрочем, и о многом другом, что я узнал в ту ночь.
— Вас, может быть, удивит это, — продолжил профессор, со знанием дела набивая свою трубку табаком, извлеченным из кожаного кисета, который, в свою очередь, появился из вместительного кармана его старомодного пиджака, — Но мы не будем досаждать вам своими вопросами относительно таких в общем-то второстепенных материй, как имена ваших нанимателей, ваши каналы связи с ними, явки, пароли и тому подобное. Ну, просто из соображений человечности. И для того еще, чтобы не тратить времени даром. Все это нам в общих чертах известно — и имена и каналы...
Тут профессор удивился чему-то в своих мыслях, и это его удивление отразилось в некоей гримасе, которую он адресовал, по всей видимости, собственной трубке, с которой по-прежнему не сводил заинтересованного взгляда.
— Да ведь, пожалуй, нам гораздо лучше, чем вам, господин Гильде, известно все это... И поэтому — уже неинтересно.
Его лицо сделалось демонстративно постным.
— Да ведь никто нам и права такого не давал — устраивать агенту Клаусу Гильде допрос с пристрастием только потому, что упомянутый агент проявил повышенный интерес к нашей коллекции насекомых-вирусоносителей. Разве не так?
Я молча пожал плечами. У меня не было никакого желания подыгрывать почтенному светилу науки в его фиглярстве. Мне важен был итог.
— Не дуйтесь, Клаус, — подбодрил меня Хайлендер. — Вы остаетесь не внакладе: вы получите полный расчет без малейших изъятий. Вы будете вольны даже подавать в суд на «Лексингтон Грир» — за незаконное увольнение с места работы. С которой, надо сказать, вы справлялись вполне квалифицированно.
Он наконец оторвался от созерцания «Данхилла» и бросил на меня хотя и короткий, но довольно заинтересованный взгляд. Потом снова сосредоточился на трубке и принялся с величайшим тщанием ее раскуривать.
— Но я думаю, — продолжая ерничать, сообщил он с деланным добродушием в голосе, — что нам это не угрожает. Дело не в том, что мы и так — безо всяких исков и судов — уплатим вам определенную, разумных, конечно, размеров неустойку. Дело в том, что уже в ближайшее время у вас самого возникнут совершенно иные заботы.
— Было бы неплохо, если бы вы просветили меня — какие... — отрешенно бросил я в пространство перед собой.
Эта моя отрешенность не была последствием обморока. Она не была и игрой. Я не хотел прикидываться, да и не мог. Просто это был конец.
Не были бы концом ни смерть, ни допрос какой угодно степени. Ни смерть игрока, ни его мучения на самом деле не есть конец игры. Собственно говоря, все это не имеет к ней никакого отношения. Они — смерть и мучения существуют в нашем мире — здесь и сейчас. А у игр, которые мы ведем, свой мир. И случается, что погибшие под пытками выигрывают у живых.
А вот такое: «Валяй-ка ты, братец, на все четыре стороны... Не интересны нам твои секреты...» — это и было настоящим концом игры. Шахом и матом.
Безразличие навалилось на меня немой, безликой тушей. Было ли мне и впрямь интересно продолжение этой истории?
— Ну вот видите, — снова обратил на меня свой взор Хайлендер, — какой же это допрос, если это вы уже задаете мне свои вопросы? И, поверьте, вы получите на них ответы. Да, да — на любой вопрос! Ну, почти на любой...
— Чем же я обязан такой щедрости и такому великодушию? — с какой-то автоматической иронией осведомился я.
— Видите ли... — Хайлендер, вздохнув, пристроил дымящийся «Данхилл» на плиту подоконника. — Мы, господин Гильде, заинтересованы в том, чтобы знать теперь вашу тайну...
— Вот как? Мою? Вы только что говорили, что у вас нет вопросов ко мне.
— Вопросов? Упаси бог, Клаус! Вопросы — это то, на что вы могли бы ответить... А своей тайны вы еще и сами не знаете, Гильде... Вам только предстоит ее узнать... Мы говорим о тайне, а не о глупых секретах конспирации. О тайне, ради раскрытия которой мы нисколько не боимся раскрыть вам кусочек другой тайны — нашей... Мы этого не боимся: то, что узнаете вы от нас, — уже проданный секрет. И деньги от этой продажи потрачены... Мы, можно сказать, продали ключик от того сейфа, в котором покоится тайна, ради раскрытия которой и существует «Лексингтон Грир». Но по-прежнему только мы знаем, как этот ключик повернуть. Впрочем... — Он не глядя ухватил валяющийся поодаль «Данхилл» и сунул его себе в рот. Пыхнул ароматным дымком. — И этот секрет, он тоже будет продан. Дайте только срок... Мы за свои секреты не держимся. Другое дело это то, что мы, разумеется, не собираемся расставаться с ними просто так, даром.
Хайлендер добродушно попыхивал трубкой и присматривался к моей реакции на его довольно путаную тираду. Я отвлекся на то, чтобы бросить взгляд по сторонам. Миллер закончил свои переговоры по мобильнику, устроился в сторонке, на краю ванны, и не проявлял особого желания прерывать речь шефа. Он вроде даже не особенно внимательно слушал его. Скорее уж его привлекали звуки, доносившиеся из-за стены кабинета, — похоже, там шла уборка.
Хайлендер проследил за моим взглядом.
— Так что не в ключике дело... — продолжил он, найдя, видимо, сложившуюся диспозицию вполне приемлемой. — И даже не в том секрете, как этим ключиком отпирается некая шкатулка. Ящик Пандоры, скажем... Дело в том, что в этом ящике находится. Надеюсь, вы нам это расскажете, Клаус. Или кто-то, кто пойдет по вашим стопам. Тот, кто следующим получит Послание.

* * *

Я смотрел на дока с терпеливой ненавистью. Глядел достаточно долго, и док этот гейм игры в гляделки проиграл-таки. Чуть поперхнулся табачным дымом, парой взмахов сухой ладошки разогнал повисшее на миг перед его лицом сизое облако и осведомился:
— Вас, похоже, не волнует даже то, о каком Послании идет речь?
— Я просто надеюсь, что, сказав «а», вы скажете и «бэ», профессор...
— Верно, Гильде... От того, чтобы поговорить о Послании, я не удержусь... Собственно, затем мы здесь и собрались. Чтобы поговорить о Послании. О самом древнем и важном для рода людского Послании...
— Таковыми пока что считаются Евангелия, — сухо парировал я велеречивое вступление Хайлендера в любимую, видно, им тему.
— Евангелия не такой уж древний документ, Гильде. То Послание, о котором говорю я, старше Святого Писания в десятки тысяч раз. Даже — в сотни тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55