Дернувшиеся было слушатели опять прилипли к своим местам.
Шер спрыгнула с Лабухова плеча и принялась сосредоточенно обнюхивать деревянный костыль, на котором стояла шарманка.
— Послушайте, Йохан, — Лабух старался быть предельно любезным, хотя после «отвали», сказанного Йоханом, можно было бы и не церемониться. — Не вернуться ли вам обратно, в собор? Я, право, не совсем понимаю, что у вас тут происходит, но одна милая старушенция просила вправить вам мозги, что я непременно и сделаю. Не хочу разочаровывать старушку. Хотя, я вижу, вы вошли во вкус.
Йохан снова посмотрел сквозь Лабуха, потом дернул за какой-то штырь, торчащий наверху деревянного лакированного ящика, и шарманка загнусавила еще громче. Шер откровенно развратно мяукнула в ответ.
Почему-то Лабуху это совсем не понравилось.
— Ты кончай мне кошку растлевать! — возмутился он. — Подумаешь, отпуск у него! Отпуск — это еще не повод, чтобы нагнать на всех тоску. Брось этот ящик, вернись к органу, и все будет в порядке!
— Как хочу, так и отдыхаю, — с достоинством ответил Йохан. — А ты кто такой, и какое тебе, собственно, дело?
— Я боевой музыкант, — с гордостью отрекомендовался Лабух, — и, смею надеяться, кое-что в музыке понимаю.
— А я — городской органист, — сообщил Йохан, — и, смею вас уверить, что в здешней музыке вы ни черта не понимаете. Так что лучше ступайте себе, сударь, туда, откуда пришли, или еще куда подальше, и не мешайте мне делать то, что я делаю!
— А что ты, собственно, делаешь? — спросил Лабух. — Головы людям дуришь своей шарманкой? А в городе без твоего органа завтра черного хлеба не сыщешь. Безответственный ты человек, Йохан, и больше ничего!
— Отвали! — упрямо повторил Йохан. — Пускай они посмотрят на себя со стороны, может быть, что-то и поймут.
Лабух подумал, что если все, что рассказала тетушка Эльза, правда, то и это занятие Йохана не такое уж бессмысленное. Фигурки на шарманке вели себя именно так, как должны были, по мнению старушки, вести себя добропорядочные граждане. Так что Йохан и впрямь был в каком-то смысле бунтарем и подстрекателем, потому что, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом, то есть играть городскую жизнь по нотам, написанным его великим предком, занялся игрой в куклы. Хотя, по правде говоря, жители города, с интересом наблюдающие за разыгрывающимся перед ними кукольным действом, очень мало походили на революционно настроенную толпу, напротив, похоже им очень нравилось смотреть на себя со стороны.
— Йохан, — проникновенно сказал Лабух, решив сменить тон, — для них это просто спектакль. Развлечение. Сейчас ты прекратишь вертеть свою шарманку, вернешься в собор, и они немедленно отправятся по своим делам. Как и положено. Поверь мне, я полжизни играл на площадях и знаю, что это все равно что кричать в колодец. Гулко, холодно, а за водой все равно ведро опускать приходится. И вообще, пойдем в какое-нибудь уютное тихое местечко, потолкуем, как музыкант с музыкантом? Да, кроме того, у них и деньги-то кончились.
В самом деле, не лупить же этого упрямого чудака в полосатых чулках и башмаках с нелепыми пряжками боевой гитарой по голове.
— В отпуске расслабляться полагается, выпивать там, закусывать. К женщинам приставать, пойдем, а? — Лабух заглянул Йохану в лицо.
— Вот я и расслабляюсь, — отозвался Йохан. — На органе играть надо, трудиться, а тут музыка сама собой получается, знай себе ручку крути. А денежки-то сыплются. Здорово, правда? Да еще и сцены разные разыгрываются, не хуже, чем в жизни. Вон, смотри, тетушка Эльза в своем скворечнике, видишь?
И в самом деле, недалеко от края верхней деки шарманки, в миниатюрной стене открылось совсем уж микроскопическое окошко, из которого явственно потянуло запахом кофе. К окошку, проворно, словно ящерка, полз нестриженный человек с малюсенькой гитарой за спиной. На плече у человечка сидела кошка, похожая на черную запятую.
— А это еще кто? — холодея, спросил Лабух.
— Ты, кто же еще! — ответил Йохан. — Что, себя не узнал?
Однако озвученная Лабухом мысль о том, что в отпуске выпивают, закусывают, а также пристают к женщинам, показалась мятежному органисту новой и небезынтересной, потому что он захлопнул откинутую крышку своего агрегата, пинком вышиб костыль, с кряхтением закинул лакированный ящик за спину и, махнув Лабуху рукой, двинулся к ближайшему кафе. Не забыв аккуратно увязать в платок деньги и засунуть получившийся тяжелый узелок за пазуху.
— Вот так-то лучше, — пробормотал Лабух, поспешая за ним. — И чего это я со всеми разбираюсь, делать мне, что ли, нечего?
Слушатели, словно очнувшись, принялись расходиться. Некоторые, видимо особо чувствительные, горожане ковыряли пальцами в ушах, словно пытаясь извлечь оттуда застрявшие звуки шарманки. Кто-то обескуражено хлопал себя по карманам, но претензий к органисту-шарманщику не предъявлял.
Пройдя несколько шагов по тихой кривой улочке, впадавшей в Домскую площадь как раз напротив сквера, Йохан вошел в небольшое, на пять столиков всего, кафе, прислонил шарманку к стойке и махнул рукой хозяйке:
— Привет, Марта! Мне, пожалуйста, большой кувшин «Пьяного кочета», свиные ножки с горошком, ну, а потом посмотрим. Потом я к тебе, наверное, приставать буду, так что готовься. Не думай, парень, что я тебя еще и угощать буду, — буркнул он Лабуху. — Если чего надо — заказывай сам, за свои денежки.
Служанка, а может быть, хозяйка заведения, которую революционный шарманщик назвал Мартой, пышная блондинка, одетая в расшитый незабудками корсаж и длинную синюю юбку с ромашками по подолу, улыбнулась посетителям, причем Лабуху чуть более лучезарно, и сказала:
— Сейчас все будет, как вы хотите, господин Йохан, вот только приставать ко мне не надо, у нас для этого девочки имеются, к ним и приставайте. А господину кавалеру чего принести?
Лабух, которого только что обозвали «кавалером», задумался. Честно говоря, что здесь принято есть и пить, он не знал, но показывать это при Йохане почему-то не хотелось. Вдруг спесивый городской органист подумает, что Лабух вычесался из какой-нибудь подворотни? Поэтому он просто попросил добрую Марту принести ему чего-нибудь на ее усмотренье.
— Ну, тогда рюмочку «Черного приора» и кофе, — заключила Марта и грациозно заколыхалась на кухню.
— Зря ты, парень, не заказал «Пьяного кочета», — совсем не спесиво, а даже дружелюбно сказал Иоханн, развернув платок и раскладывая монеты столбиками. — Под такое пиво и разговаривать веселее. А «Черный приор» — это для филистеров, накладно и не нажористо. Я, когда при исполнении, тоже всегда «Черного приора» заказываю, положение обязывает, но сейчас-то я в отпуске! — тут шарманщик довольно хмыкнул. — И пусть попробует мне какая-нибудь свинья указывать, что мне есть, что пить и что играть! Зашарманю насмерть! Ух!
Марта споро управилась на кухне и вернулась с внушительного вида блюдом свиных ножек, глиняным запотевшим кувшином, парой глиняных же кружек, чашечкой кофе и малюсенькой рюмочкой пахучей темно-коричневой настойки. Все это она ловко разместила на маленьком столике, коснулась напоследок Лабухова плеча мягким боком, сделала книксен и грациозно уплыла за стойку.
Шер ревниво и настороженно посмотрела вслед Марте, потом принялась заинтересованно изучать свиные ножки. Пока, правда, на расстоянии.
На некоторое время Йохан погрузился в кружку с пивом, потом воздал должное свиным ножкам и, наконец, вынырнув на свет Божий, довольно рыгнул и уже совсем мирно спросил:
— Так чего же тебе надо от простого Домского органиста, господин кавалер?
Лабух маленькими глоточками смаковал «Черного приора». Напиток слегка горчил, отдавал дымком и травами и чуть-чуть обжигал, словно костерок на скошенном лугу. Похоже, этот напиток придумали странствующие монахи, вынужденные на старости лет осесть в монастыре. Кощунством было после «Черного приора» пить пиво, но Йохан подвинул Лабуху глиняную кружку, и Лабух не устоял. Исключительно из чувства солидарности.
«Пьяный кочет» мягко скользнул в гортань и наполнил Лабуха доброжелательностью и теплом. Пиво чудесно гармонировало с теплым летним вечером, плавно переходящим в ночь. «Батюшки, уже вечер, — ошалело подумал Лабух. Вот так Йохан! Ай да шарманщик!» А вслух сказал, стараясь говорить убедительно и солидно:
— Не мне, Йохан, а всему вашему городку просто необходимо, чтоб ты вернулся к органу. Ведь тетушка Эльза сказала, что горожане без тебя ничего не могут. Ни работать, ни отдыхать, ни даже сны видеть. Так что, во имя своего Великого тезки, вернись, сделай милость! И выбрось свою шарманку, вредный это инструмент и недостойный высокой профессии органиста.
«И чего это я так распинаюсь? — подумал про себя Лабух. — Ох, похоже, опоила меня своим кофейком умная тетушка Эльза! Непростой, видно, у нее кофеек!»
— Ага, понятно, тебя, значит, наняла эта старая грымза! — понимающе кивнул Йохан. — Она кого хочешь охмурит. Ты ее больше слушай. Ей только и надо, чтобы все жили по старым нотам. Каждый день она приносит мне пухлую тетрадку и требует, чтобы я это играл. Только тетрадки-то все хотя и новые, да старые. Эту музыку еще мой предок сочинил, давным-давно. Замечательная музыка, честно говоря, только вот хочется иногда сыграть что-то свое, а не получается. А что до хитрой Эльзы, так она и впрямь думает, что все в городе происходит по велению органа. Она, наверное, тебе и про конец света рассказывала?
— Рассказывала, — признался Лабух. — И про конец света, и про твоего предка. У нее в комнате даже портрет его висит.
— А, ты и портрет видел! — Йохан, казалось, даже обрадовался. — А что там еще на портрете изображено, заметил?
— Ящик какой-то, — Лабух отхлебнул пива. — Я и не рассмотрел, как следует, рама мешает. Постой-ка...
— Ага! — подтвердил Йохан. — Вот этот самый ящик там и нарисован.
Он хлопнул шарманку ладонью по деревянному боку, и шарманка довольно загудела.
— Мой пращур с этой шарманкой двадцать годов бродил из города в город, из страны в страну, куда только его не заносило. Так он странствовал со своей шарманкой, собирая музыку, нотка здесь, нотка там, а где и целую фразу в свой ящик заполучит. Ну и денежки, конечно собирал. Музыку в шарманку, а денежки в карман. Смотрел мир, слушал мир, и старался понять, как он, этот мир устроен. А когда наслушался и кое в чем разобрался, да и денег поднакопил, то вернулся домой — здесь в те времена и города-то никакого не было, так, хутор занюханый, — собрал людей, зашарманил им мозги, и они построили этот город. Город-орга н.
— Как это — город-орган? — не понял Лабух. — Орган же в соборе?
— В соборе только пульт да клавиатура, — терпеливо пояснил Йохан, — а к пульту уже подсоединены дома, мастерские, лавки, трактиры — в общем, все здания. Теперь понимаешь? Когда я играю, я играю не просто на органе, а на целом городе, и жители, хотят они этого или нет, вынуждены жить по старинным нотам. В общем, все, как Йохан прописал, и никак иначе. А я вот нынче ночью подумал, что им полезно немного пожить собственной жизнью. Точнее, не сразу подумал, сначала услышал музыку со стороны, а потом уж подумал. В нашем городе двести лет другой музыки, кроме той, что отец мой, дед и прочие предки играли, никто слыхом не слыхивал. А сейчас нас будто бы откупорил кто-то. Мне словно по ушам шарахнуло, ну, я, сам не пойму зачем, взял вот эту шарманку и двинул на площадь. Ты, кстати, ничего этой ночью такого не слышал?
— Как же! — смущенно пробормотал Лабух. — И не только слышал. Играл даже.
— Ага! — Йохан поднял вверх палец-брусочек, совсем такой же, как на старинном портрете. — Я так и понял, что ты не простой музыкант. Иначе как бы ты сюда попал. Ну-ка, расскажи!
— Завидую! — сощурившись сказал Йохан, когда Лабух поведал ему про Ночь Чаши. — Правда, я не все понял, ну да ничего, в остальном сам разберусь. Покажи мне свою гитару.
Йохан уважительно провел пальцем по лезвию штык-грифа, потрогал ствол, а потом сказал:
— Хорошая штучка, ну да моя не хуже! — И опять похлопал благодарно загудевшую шарманку по боку. — Ну что, стало быть, пора и мне в путь-дорогу!
— А как же город? — спросил Лабух. — Тетушка Эльза говорила...
— Ты больше слушай тетушку Эльзу! Жили же раньше люди без всякого органа и теперь приспособятся. Да они уже приспособились. Эй, Марта! — громогласно воззвал Йохан. — Марта, ты сегодня поросенка жарила? А булочки пекла?
— А как же, господин Йохан! — Марта немедленно появилась у столика. — Желаете заказать? У меня всегда все свежее, поэтому мне и вставать так рано приходится. Сегодня с утра, правда, вроде чего-то не так было, словно бы вата в уши набилась. Но я попела немного, и все прошло!
— Как это попела? — Йохан даже опешил. — И что же ты пела?
— Ах, вы меня смущаете, господин Йохан. — Марта зарделась и посмотрела на Лабуха. — Не знаю, откуда эта песенка взялась, наверное, ветром с улицы надуло, вот, слушайте, только не смейтесь надо мной: «Я скромной девочкой была...»
— Понял! — Йохан торжествующе посмотрел на Лабуха. — Вот так-то, Марта не собирается бездельничать да чахнуть без органа. Она еще и песенки поет, а прежде с ней такого не случалось. Так что все к лучшему. Спасибо, душенька, заверни-ка мне с собой поросенка и налей в бурдюк «Домского крепкого».
— Хорошо, господин Йохан. А может, еще колбасок жареных? В дороге-то таких не купить, — Марта напоследок стрельнула глазами в Лабуха и убежала.
— И колбасок тоже, — сказал Йохан, наливая пива себе и Лабуху. — А с чего ты, Марта, взяла, что я собрался в дорогу?
— День сегодня такой, господин Йохан. Да и шарманку вашу я как увидела, так сразу и подумала, что вот, мол, собрался наш органист в путь. И то сказать, не орган же вам с собой тащить. Шарманка не в пример удобнее.
Марта уложила съестное в объемистый мешок, отсчитала сдачу с золотой монеты и отошла за стойку, не забыв пожелать музыкантам доброй дороги.
Йохан, крякнув, закинул за плечи шарманку и мешок со съестным, сгреб монеты, поднялся и твердым шагом кондотьера вышел на площадь.
Рядом с собором невесть откуда появился цветочник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44