А тогда и луч «ГЧ» мог оказаться во власти мозга Николая. Так оно, очевидно, и было. Он объяснил это Ридану.
— Вот видите, — вскричал тот в восторге, — все ясно! Теперь я могу сказать точнее: волны вашего «ГЧ» относятся к диапазону порядка двух-трех тысяч ангстрем. Тут-то и расположены митогенетические, некробиотические и всякие другие биолучи. Ваш «генератор чудес» как раз то, что мне нужно, чтобы получить власть над живым организмом! Ох, Николай Арсентьевич, какое же это удивительное счастье!
— Погодите, Константин Александрович! Вы говорите, митогенетические лучи. Это те, которые вызывают усиленное деление клеток. Между тем тогда же, при испытании «ГЧ», я пробовал действовать лучом на дрожжевые культуры и никакого эффекта не получил.
— Никола-ай Арсентьевич, — укоризненно протянул профессор. — Опять вы делаете ту же ошибку…
Но Николай уже и сам это понял.
— Простите, каюсь, все ясно. Точность настройки. И спасибо вам, Константин Александрович! Очень возможно, что и моя ошибка с «ГЧ» состоит именно в этом — в недооценке точности настройки!
В результате этого разговора они наметили такую программу: Виклингу как искусному «верньерщику» поручается срочное выполнение новых тончайших органов настройки для «ГЧ». Николай, закончив «консерватор», собирает, наконец, свой заветный аппарат не отвлекаясь больше ничем.
Ридан поставил еще такой вопрос: нельзя ли сделать так, чтобы «ГЧ» мог служить не только генератором, но и приемником биологических лучей? Это было бы очень важно в дальнейшей работе с аппаратом.
Николай выкурил папиросу, походил по кабинету и сказал:
— Можно.
* * *
«Консерватор» не был похож ни на одну из существующих машин. Новый аппарат выбрасывал из себя лучистую энергию. Поток ее падал из укрепленного на высоте двух метров параболического рефлектора вниз, на небольшой конвейер, по которому должны были двигаться с определенной скоростью крупные «объекты облучения».
Непосредственно к конвейеру примыкал генератор, напоминавший своим внешним видом трехэтажный буфет. Все пространство, занятое рефлектором и потоком энергии, было заключено в клетку из густой медной сетки. Она изолировала энергию от внешнего мира и предохраняла людей от ее влияния. Пол в этом месте устилали заземленные свинцовые листы.
К моменту пуска «консерватора», для которого пришлось высвободить одно из лабораторных помещений, Мамаша подготовил еще одну большую комнату, где облученные туши должны были пролежать в ящиках два месяца — испытательный срок. Организацию этой «теплицы» Мамаша целиком взял на себя, оборудовал его усиленным отоплением, увлажнителями воздуха, стеллажами, самозаписывающими термометрами, психрометрами…
Перед пуском Николай не ложился спать. Всю ночь он провозился, налаживая машину с Ныркиным и Суриковым, увлеченными работой не меньше, чем он сам. Зная, что завтра машина должна быть пущена в ход, эти заядлые энтузиасты сами отказались прекратить работу, пока все не будет окончательно налажено.
Николай добивался абсолютной точности. Последний разговор с профессором сделал его еще более осторожным. Правда, здесь в «консерваторе», только ультракороткие волны. Это не микроволны, не биолучи. Но, кто знает, не решают ли дело и тут какие-нибудь тысячные доли волны?
К утру все было готово.
Мамаша в этот день чуть свет отправился на бойню. К началу работы в институте он вернулся оттуда во главе колонны из двух машин-холодильников. Рабочие начали выгружать и вносить прямо в помещение «консерватора» продолговатые ящики с заключенными в них тушами свиней, овец, баранов. Были здесь и отдельные части больших туш и разнообразные виды мясных полуфабрикатов.
Приехал Федор, предупрежденный Николаем накануне. Улучив подходящий момент, Ридан отозвал инженера в сторону.
— Слушайте, Николай Арсентьевич, а не следует ли сообщить наркому?
— Нет, — твердо ответил тот. — Я уже думал об этом. Лучше подождать, когда все будет окончательно проверено.
Началось облучение.
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера. Николай стал позади, у боковой стенки генератора, где были сосредоточены контрольные приборы, все органы управления, и запустил сразу и генератор, и мотор конвейера.
Прошло несколько секунд, прежде чем взметнувшиеся стрелки приборов успокоились и застыли на своих местах. Все было правильно. Скорость движения конвейера определяла экспозицию облучения.
— Давай, — сказал Николай, и Ныркин сдвинул ящик с площадки на движущуюся ленту.
Через секунду ящик уже вошел в отверстие клетки. Его обдал поток лучистой энергии. Не останавливаясь, ящик выскользнул на другую площадку, в конце конвейера. Ящик сняли и увезли на тележке.
— И все?! — удивился Федор.
— Все, — устало ответил Николай. — Теперь можно продолжать в том же духе.
Один за другим прошли через таинственный, невидимый поток все семьдесят ящиков, привезенных с бойни. Их отправили в «теплицу» и разместили на стеллажах. Но это не был конец. Едва убрали последнюю партию ящиков, как Мамаша, подобно опытному режиссеру, вывел на сцену новую серию их. Тщательно пронумерованные разных размеров ящики с неизвестным содержимым были заготовлены Риданом. В некоторых из них что-то скреблось, сопело, стукало.
— Ну, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан, — теперь попрошу вас несколько изменить настройку. Дайте минимальную мощность излучения, какая допустима при сохранении прежних условий волны и экспозиции.
Николай снова стал к пульту. Несколько ящиков были облучены один за другим. Потом Ридан попросил прибавить немного мощности и снова пропустил несколько ящиков. Так повторялось несколько раз.
Наконец все было закончено. Щелкнул рубильник. Лампы генератора погасли, движение прекратилось. Николай медленно выходил из-за конвейера.
Вдруг он пошатнулся и остановился, прислонившись плечом к стене. Федор быстро подошел к нему.
— Что, устал, Коля? — тревожно спросил он, обнимая его.
Ответа не последовало. Ноги Николая внезапно подкосились, и он рухнул на пол.
* * *
В сложном внутреннем мире человека есть явления простые, понятные, — как голод, страх, любовь, первое ощущение старости или покоряющего величия природы, красоты… Настоящий смысл, их суть познается только собственным опытом. Иначе они непостижимы, и тут бессильны любые средства познания, объяснения, изображения. Даже самый талантливый художник может раскрыть их лишь тому, кто уже коснулся их сам. Когда же человек впервые сам познает в жизни эти явления, их смысл оказывается для него неожиданно глубоким и большим, он меняет представления, становится источником силы и мудрости. Такой была для Тунгусова его болезнь.
Уложенный Риданом в постель, он послушно и спокойно выполнял все предписания профессора. С тех пор как он открыл глаза после обморока, все представилось ему совсем по-иному. Телом владела слабость и лежать было приятно. В голове наступил покой, — это тоже было приятно; мысли текли медленно, без напряжения, соблюдая очередность, не нагромождаясь, как прежде, одна на другую. Николай лежал и удивлялся новым ощущениям. В конце концов, было глупо так издеваться над собственным мозгом. Он же прекрасно видел, что наступает какой-то предел напряжению умственной энергии: на это указывала бессонница, об этом говорила ему бешеная чехарда мыслей. Разве он не знал, что это за симптомы?
В первый момент после обморока, еще не понимая, что, собственно, случилось, он почувствовал страх, и, конечно, страх за судьбу «ГЧ» и всех ридановских надежд.
— Это опасно? — тревожно спросил он.
Профессор успокоил его быстро и резко:
— Это пройдет бесследно, если вы будете вести себя разумно. Между прочим, вы уже стали взрослым…
Для Ридана это был элементарный случай. Отдых, покой, немного развлечений — и все пройдет. Но как заставить этого сумасшедшего инженера отдыхать? Он подумал и решил действовать «террористически».
— Две недели будете лежать, — заявил он пациенту таким тоном, что Николаю стало ясно: лежать ему действительно придется.
В тот день, когда все это произошло, Анна сдала последний экзамен по теории музыки. Возбужденная успехом, наполненная радостью свободы после долгих недель усидчивой работы, девушка легко взбежала по лестнице, как весенний ветер, впорхнула в столовую… и сразу остановилась в тревоге. Что-то случилось… Озабоченные лица Федора и Наташи, пузырьки каких-то лекарств на столе — все это бросилось ей в глаза.
— Что такое? — произнесла она упавшим голосом.
— Ничего, Аня, не волнуйся, все уже прошло, — торопливо успокоила ее Наташа. — Был обморок у Николая Арсентьевича.
— Ну вот! Я говорила… А отец?..
Ридан вышел из кабинета Николая и плотно закрыл за собою дверь.
— А! Анка… Можно поздравить? — он поцеловал дочь. — Знаешь уже? Да, ты была права. Ну, ничего, все в порядке. Я его обманул, сказал, что нужно лежать две недели. Пусть думает так, это ему будет полезно. Чур, о делах с ним не говорить, друзья! Выдумывайте самые невероятные темы, только не о генераторах, не о технике.
— И не о «лучах смерти», — многозначительно добавила Анна, обращаясь к Федору.
Профессор посмотрел на нее удивленно.
— А это что еще?
— Это… государственная тайна, известная только нам: Николаю Арсентьевичу, Федору Ивановичу, Наташе и мне. Мы решили открыть ее и тебе. Но больше никто не должен знать.
— Черт возьми, какое торжественное начало!
Они разместились у стола тесной группой, и Анна рассказала отцу всю историю с расшифровкой сообщений таинственного друга из Германии.
Ридан выслушал рассказ внимательно. Потом молча встал, ушел к себе в кабинет и долго сидел в кресле, теребя бороду, как бы решая какой-то сложный и важный вопрос.
* * *
Николай знал, что Анна вернулась. Он услышал ее голос, когда Ридан, выходя, на секунду открыл дверь. Его охватило непреодолимое желание видеть ее. Сейчас она войдет, вероятно… как жаль, что он не мог наблюдать за ней в тот момент, когда она узнала об его обмороке! Может быть он понял бы тогда кое-что…
Время шло и никто не входил. Из столовой доносились приглушенные звуки шагов, сдвигаемых стульев; голосов совсем не было слышно. Удивительно медленно шло время, всегда такое стремительное… Часы, даже сутки часто проскальзывали незамеченными… Николай машинально смотрел на настольные часы и с удивлением видел, как большая минутная стрелка, с трудом подойдя к очередной черточке на циферблате, будто прилипала к ней и долго не могла сдвинуться с места…
Ну и нечего смотреть на нее! Он закрыл глаза… Придет или не придет?
Если не придет, все ясно. Хотя… Ридан мог запретить «беспокоить». Он так решительно закрыл дверь…
Как все-таки глупо было так жить! Не бывать в театрах, не слышать музыки, прекратить чтение. Конечно, он стал дичать. О чем можно разговаривать с таким человеком? О генераторах? Только о генераторах! О «сушильных», «консервных», лабораторных, полупроизводственных, «чудесных»… Фу, черт, стыдно! Вот Виклинг не выходит из темпа культурной жизни…
Николай услышал легкое прикосновение к дверной ручке.
Потом дверь тихо отворилась.
Три осторожных шуршащих движения…
Он еще крепче сомкнул веки. Сердце вдруг заколотилось на всю комнату.
Он чувствовал, почти видел, как Анна приподнимается на носках, чтобы издали узнать, спит он или нет.
— Смелее, смелее, Анна Константиновна, — не поднимаясь, тихо сказал Николай.
Она вышла из-за высокой спинки кровати, несколько смущенно протягивая ему руку.
— Как вы узнали, что это я?
— Я слышал ваши движения, узнал ваши шаги. И я… очень ждал вас…
Что-то более сильное, чем ее воля, охватило Анну, заставило пальцы быстро сжать пальцы Николая, и сразу же, испуганно выдернуть руку.
Несколько мгновений она выдерживала его взгляд, полный восхищения, потом опустила глаза.
В этот момент Наташа и Федор вошли в комнату. Быстро завязалась общая беседа; друзья наперерыв старались придумывать подходящие темы, чтобы как можно дальше отвлечь внимание больного от всего, что было связано с его работой. Николай заметил эти не слишком искусные маневры и вдруг расхохотался так громко и весело, что все испугались, уж не истерика ли это.
Одновременно с двух сторон появились в комнате Ридан и тетя Паша. Их встревоженные лица смутили Николая.
— Простите, я, кажется, напугал вас. Больному, очевидно, не полагается смеяться? Но, право, Константин Александрович, они тут так усердно развлекали меня… Знаете, что, товарищи? Честное слово, мне это уже не нужно. Я вылечился! Нет, нет, не от слабости, конечно, а от прежнего своего стиля работы и жизни. Во мне какой-то переворот произошел. Я хочу гулять, хочу читать, ходить в кино, на концерты. Я буду заниматься спортом… вероятно.
Это «вероятно», рассмешив всех, оказалось убедительнее других доводов Николая.
— Вы это серьезно? — спросил Ридан.
— Совершенно серьезно. Я испугался. Не хочу падать в обмороки, глупо ведь. Эдак я свихнусь и… не успею ничего сделать.
— Хорошо. Теперь я вижу, что перелом действительно произошел. Но чтобы восстановить нервную систему, вам придется отправиться в санаторий месяца на полтора. Необходимо переменить обстановку, климат, природу…
Николай нахмурился.
— Полтора месяца… — тоскливо протянул он.
Федор посмотрел на него сочувственно. У него был свой взгляд на это дело.
— Эх, Константин Александрович, — вздохнул он, — дали бы вы мне его в полное распоряжение, я бы ему в месяц вернул силы, да еще прибавил бы хороший запас здоровья, свежести и совершенно новых впечатлений.
— Каким образом? — встрепенулся Ридан, всегда внимательный к советам людей, не причастных к медицине.
— А вот как. Я бы взял его с собой в путешествие, которое собираюсь совершить этим летом. Путешествие особое, в лодке, по реке. Я уже провел таким образом три отпуска, так что имею некоторый опыт. Делается так: подбирается небольшая команда, человек пять-шесть. Мы выбираем реку, по возможности, дикую, в отдаленном малонаселенном районе Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71