Иначе и быть не может: такова природа той формы материи, которую мы называем живым веществом.
— А тогда почему же живое умирает? — спросила Анна.
— А-а! — Ридан прочертил в воздухе какую-то сложную кривую своим длинным пальцем. — Вот тут-то и зарыта собака! На этот вопрос надо уметь правильно ответить, иначе тут не разберешься. В самом деле, как это получается? Основное свойство живой материи — жить, а она умирает, да еще с таким исключительным постоянством. Парадокс! Но, Анка, живая материя обладает еще одним важным свойством: развиваться. Ты знаешь, что в результате этого свойства какое-то ничтожное простейшее существо, состоявшее из одной клеточки, превратилось в сложнейший организм человека с его мозгом. Для этого потребовалось совершенствоваться многим миллионам поколений, потому что только через новые поколения может идти образование новых форм.
Но если нужны новые поколения, значит необходима гибель старых поколений, иначе развитие прекратилось бы. Так получается, что смерть необходима, чтобы существовала и развивалась жизнь.
— Ну вот, — вставила Анна, — значит, ты признаешь неизбежность смерти. Пусть та смерть, которую мы наблюдаем в природе, действительно ненормальна и преодолима. Эта смерть — болезнь, согласна. И пусть ты вылечишь человека от нее. Но вот проживет он…
— Сколько?
— Полтораста или все двести лет…
— А почему не двести пятьдесят?
Анна пожала одним плечом и с явной «натяжкой» согласилась:
— Ну, пусть двести пятьдесят.
— А почему не пятьсот? — спросил тогда Ридан.
— Да что ты, папа! — вспыхнула, наконец, Анна. — Принято думать, что нормальная продолжительность жизни человека…
— «Принято»! — запальчиво перебил Ридан. — Вот то-то и горе, что у нас слишком многое «принято», а не понято. Что это за «нормальная» продолжительность жизни? Чепуха все это! Как можно определить «нормальный» срок жизни, когда мы «нормальной» смерти-то никогда не видели? Нет, дорогой товарищ, если хочешь понять новое, нужно отказаться от старого. Основное заблуждение, к сожалению, и сейчас еще господствующее в науке, состоит в слепом, некритическом признании неизбежности смерти всего живого. Тут наши обычные убеждения насквозь пропитаны старой мистикой и метафизикой. Срок жизни каждого животного заранее предопределен, судьба решена, смерть непреодолима! Это все идет от бога, от «высшего разума», а потому от этого надо решительно отказаться. Вот давай попробуем взглянуть на мир без этих предвзятых убеждений. Что получится тогда со сроками жизни? Действительно, каждый организм в нашу эпоху живет приблизительно определенное количество лет: собака — десять-пятнадцать лет, лошадь — двадцать-тридцать, человек — семьдесят-сто и так далее. Как установились эти сроки? Ясно, что они определились сами собой, автоматически, слепо, как все, что происходит в природе, в результате всеобщей борьбы за жизнь. Ведь не забывай, Анка, что если бы в процессе эволюции какая-нибудь форма животных стала вечной, то произошла бы катастрофа: на земном шаре не хватило бы для нее ни пространства, ни воздуха, ни питания. Она уничтожила бы все живое, затем вымерла бы сама, и на этом кончилось бы развитие животного мира. Но этого не может случиться: ведь другие животные тоже борются за свою жизнь, и как только эта «вечная» или хотя бы слишком долговечная форма, без конца размножаясь, начнет их «притеснять», они ополчатся на нее и, конечно, уничтожат тот избыток, который угрожает их собственному существованию. Так в природе устанавливается известный баланс жизни. В процессе борьбы за существование определяются сроки жизни для каждого вида животного и растения. Эти сроки вытекают из соотношения борющихся сил и влияния тех условий внешней среды, в которых борьба происходит; конечно, сроки эти непостоянны, как и все в природе. А самое главное, что они не установлены «свыше», не незыблемы и не вытекают из свойств живой материи. Вот что надо хорошенько усвоить. Все рассуждения о каких-то «предельных», «естественных», «нормальных» сроках нелепы. Мы знаем только статические цифры, отражающие баланс жизни для данного этапа развития животного мира, а никак не вечные законы жизни.
— Все очень интересно, папа. Откуда же все-таки взялись рассуждения о том, что возможный предел человеческой жизни ограничивается сроком в полтораста или двести лет?
— Не знаю, Анка. Никаких научных предпосылок для этого нет. Наоборот, в природе мы находим примеры, говорящие о том, что органическая ткань способна жить необычайно долго. Знаменитое драконово дерево на Тенерифе жило несколько тысяч лет и было уничтожено ураганом. Тис живет до трех тысяч, баобаб — до шести тысяч лет! Тысяч! Практически такую продолжительность жизни организма можно считать бессмертием, не правда ли?
А что касается разговоров о двухсотлетнем максимуме возможной продолжительности жизни человека, то тут отразилась только робость ученых.
— Робость?
— Конечно. Вместо того чтобы смело признать, что человеческая жизнь может быть и будет как угодно продолжительной…
— Угодно, чтобы она была вечной.
— Нет, Анка, вечной никогда не будет.
— Тогда ты противоречишь себе.
— Нет, не противоречу. Сейчас ты убедишься в этом. Итак…
— Прости, папа, — снова прервала его Анна. — Еще одна справка: какие известны максимумы продолжительности человеческой жизни?
— Пожалуйста. В семнадцатом и восемнадцатом столетиях известны два случая жизни до ста восьмидесяти пяти лет. Некий Ровель в Венгрии прожил сто семьдесят два года, а его жена — сто шестьдесят четыре. Один йоркширский житель умер ста шестидесяти девяти лет. У нас на Кавказе совсем недавно было отмечено несколько случаев жизни до ста пятидесяти пяти, ста пятидесяти, ста сорока, ста тридцати пяти лет. Интересно, что, как правило, эти люди сохраняли до самых последних лет жизни бодрость и работоспособность. А в одном случае при вскрытии знаменитый врач Гарвей не нашел никаких признаков старческих изменений в органах умершего. Это был английский крестьянин Томас Парр, который дожил до ста пятидесяти двух лет, прославился этим и был привезен в королевский дворец, где и умер от обжорства и пьянства. В общем, известный нам максимум — сто восемьдесят пять лет. Как видишь, не нужно быть особенно смелым ученым, чтобы провозгласить цифру «двести», как «естественный» предел человеческой жизни. Это ведь первая «круглая» цифра после ста восьмидесяти пяти.
Оба засмеялись.
— Но, судя по твоим примерам, максимум как будто обнаруживает тенденцию к снижению? — спохватилась Анна.
— Я и не рассчитываю на то, что природа или история будут работать за нас. Колебания в сроках долголетия неизбежны, но ждать нам от них нечего. А сейчас, Анка, наступил момент, когда мы сами начинаем делать историю беспредельно растущего человеческого долголетия. Начало положено опытом с собаками, которых ты видела вчера. Из него вытекает, что человеческая жизнь, может быть, уже в ближайшие десятилетия сделает невиданный скачок во времени. Да, мы собираемся лечить от старости путем периодического восстановления равновесия нервной системы, все время нарушаемого извне, — так мы лечили Сильву, «зараженную» старостью, и вернули ей молодость. Совершенно так же и в человеческом организме будет разбита основа старения — та сумма многих процессов в нервах, которые пока не знают препятствий для свободного развития. Что произойдет дальше?..
— Да, да, — поспешно вставила Анна. — Что будет дальше, вот это самое интересное, тут-то и начнутся противоречия!
— Никаких противоречий! Мы отразим первую неизбежную в нашей жизни атаку старости. Значит ли это, что человек таким образом никогда не будет стареть? Нет, конечно, она останется, и причины старения тоже останутся. Но процессы старения, развивающиеся в организме очень медленно, должны будут теперь начаться сызнова. Через несколько десятков лет наступление старости возобновится, и снова мы отразим его тем же путем.
— И так до бесконечности?
— Нет. Не нужно думать, что эти победы над старостью будут даваться нам без потерь. Вернуть организму целиком все, чем он располагал до наступления первых признаков старости, невозможно. После каждой такой победы в организме останутся необратимые следы тех невидимых процессов в нервах, которые подготовляют старение. Эти следы будут накопляться и, в конце концов, после ряда таких «омоложений» наступит снова старость, на этот раз уже не поддающаяся «лечению» этим методом, и смерть. Как видишь, наша первая победа над старостью не сделает человека «вечным». Но зато она позволит нам сильно замедлить старение и надолго отсрочить гибель. Как увеличится при этом продолжительность жизни, пока нельзя сказать: слишком много еще тут неизвестных. Может быть, вдвое, вероятнее — раза в три, в четыре.
— В четыре раза! — воскликнула Анна. — Значит тогда человек будет жить около трехсот лет?!
— Да, в среднем, я думаю, так. Повторяю, мои предположения крайне приблизительны. Во всяком случае, это будет первое в истории человека активное наступление на старость и смерть. Но на этом дело не кончится. Смерть после такого долголетия, опять-таки не будет «естественной», она явится в результате накопления тех незаметных и необратимых изменений, которые будут происходить в организме в промежутках между последовательными «перетряхиваниями» его нервной основы. Но разве можно сомневаться в том, что рано или поздно человек найдет способы более регулярного поддержания нормального нервного баланса в организме? А тогда снова увеличится срок жизни, но и опять она не будет «вечной», потому что окажется, например, что предел жизни ограничивается недостаточной способностью мозговых клеток к восстановлению их энергии. Тогда человек начнет регулировать процессы так называемой регенерации, то есть начнет искусственно стимулировать возрождение этих клеток. И так далее до бесконечности! Продолжительность жизни, Анка, будет расти на протяжении всей будущей истории, и в этом смысле она бесконечна. Как бы практически неизбежной ни была смерть, она в то же время всегда будет оставаться практически же преодолимой. Это диалектика. Жизнь и смерть всегда борются между собой в человеке. На стороне смерти — слепая природа с ее стихийно сложившимися законами; на стороне жизни — человеческий мозг, разум, которые всё более подчиняют себе эти законы. Вот почему с определённого момента общественного развития, а следовательно, и развития мозга смерть неизбежно начнет отступать, а жизнь — побеждать, продвигаться вперёд.
Момент этот уже наступил. Все условия для него созданы нами, нашей революцией, социализмом. Только социализм мог привести к такому развитию материалистической науки, без которого даже самая постановка вопроса о преодолении смерти была бы обречена на поражение. Сначала падение смертности, которое мы наблюдаем уже сейчас, затем — устранение болезней, дальше — первая победа непосредственно над старостью. Таковы этапы. Ну, аудитория, где же противоречия?
— Осталось только одно, но… кажется, я и сама могла бы разрешить его. Как быть с «балансом» жизни? Ведь если продолжительность жизни станет хотя бы «слишком долговечной», как ты говорил, то население земного шара начнет неимоверно увеличиваться, и, очевидно, дело дойдет до того, что человечество, чтобы избежать катастрофы, должно будет… ну…
Ридан с улыбкой выдержал порядочную паузу, следя, как Анна изобретала для человечества выход из трудного положения, потом иронически подсказал:
— Убивать своих наименее ценных стариков, всех некрасивых детей. Заняться отбором…
— Ну, папа, — почти обиделась Анна. Однако она уже видела, что найти выход не так просто, как ей казалось.
— Сделать наше «омоложение» доступным только избранным, например, депутатам народа? — продолжал издеваться Ридан. — Или просто отказаться от долголетия?..
Осторожный стук в дверь прервал разговор. Собеседники удивленно переглянулись. Кто мог в этот поздний час оказаться в доме?
— Натка приехала! — догадалась, наконец, Анна и бросилась к двери.
Действительно, это была она. Посвежевшая, загорелая, девушка, нацеловавшись с Анной, попала в объятия Ридана.
— Чем это вы так увлеклись, — спросила, наконец, она, — что не услышали, как я вошла в переднюю?
— О-о! Тут такие дела, Натка!
— Решаем мировую проблему; как спасти человечество от неминуемой гибели, — пояснил Ридан.
— Здорово! Почему же нам суждено погибнуть? Какая-нибудь комета несется на Землю?
— Постой, Натка, тут дело нешуточное. Вчера папа показал мне результаты одного опыта с собаками, из которого следует, что в сравнительно недалеком будущем люди избавятся от старости и жизнь их станет необычайно долголетней: будут жить лет до трехсот.
— Трехсот? — темные глаза Наташи расширились в радостном изумлении.
— Да, да! Но ты представляешь, что произойдет тогда? Людям не хватит ни места, ни пищи на земном шаре. Пожалуй, действительно придется отказаться от долголетия? — добавила Анна, вопросительно глядя на отца, — Или…
— О, нет! От этого люди никогда не откажутся. А что «или»?.. Ну, смелей!
— Или… ограничить деторождение? — сказала робко Анна.
— Наконец-то! Самый простой выход из положения! Но почему, скажи, пожалуйста, он предложен так нерешительно, чуть ли не со страхом?
Анна смущенно улыбнулась.
— Что-то… похоже на мальтузианство.
— Так я и знал, — огорченно произнес Ридан. — Ах, Анка… откуда у тебя этот догматизм! Ну вот представь себе, что эра долголетия уже наступила, болезней нет, смертность ничтожна, люди живут по несколько столетий. При таких условиях население нашей страны через пять-шесть десятков лет достигнет размеров всего теперешнего населения земного шара! Катастрофа станет уже вполне реальной. И что же, по-твоему, мы и тогда будем брать налог с холостяков и «малодетных» родителей?! Нет, конечно, будем ограничивать деторождение, и, так же, как и сейчас, — отрицать войны, голод, эпидемии, — все те человеконенавистнические способы сокращения трудового населения, которые поддерживают и одобряют мальтузианцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71