Это, значит, пилоты «Кирасира» получили приказ: от пещеры подальше держаться, как бы чего не вышло.
Ну ничего, дошли. К счастью, уже были предупреждены, что вход в пещеру прикрыт автономными пушками неизвестной конструкции. Поэтому обошлось без жертв.
Пока мы эти пушки вычислили, пока расстреляли – уже устали. А надо же еще по самой пещере лазить!
Зато в пещере… В пещере обнаружилось свежее захоронение разумного инопланетного существа.
А именно: летательный аппарат длиной семнадцать метров – одна штука; инопланетное существо, мертвое – одна штука; личные вещи существа – много-много штук.
Это был пилот-воин ягну. Их позднее назвали паладинами.
Истребители, на которых они летают, тоже назвали паладинами, как видно, из экономии.
Пещера, на самом деле, была огромной. Но паршивое, фрагментарное освещение скрадывало масштаб. И истребитель-паладин показался довольно маленьким.
Зато покойничек нас так впечатлил, что, пока я скомандовал «Прекратить огонь!», саркофаг успел принять пуль двести.
Дело вот в чем. Саркофаг ягну – громадный прозрачный кристалл. Захороненный пилот висел в нем, как муха в янтаре.
При этом надо понимать что такое ягну-паладин. Это помесь каракатицы, десятиметровой креветки и ночного кошмара с могучими ходильно-церебральными конечностями и множеством разнообразных ротовых и сенсорных щупов, которые задорно топорщатся четырехметровыми полированными пиками цвета натурального титанира.
Ходильно-церебральные конечности – назовем их щупальцами, хотя и не очень-то похоже – собраны у ягну в два пучка по четыре штуки. При этом ягну-паладину все равно какие щупальца использовать для ходьбы, а какие – в качестве рук.
Так вот, «наш» паладин был зафиксирован в броске на врага. Он будто оторвался от тверди и летел на зрителя. Четыре его конечности были раскинуты в стороны, готовясь обхватить и задушить вас. А еще четыре – выброшены вверх исполинскими знаками вопроса. И вопросы эти не предвещали противнику ничего хорошего.
Стоит ли удивляться, что когда чудовище попало в поле зрения рядового Александренкова, он открыл ураганный огонь? Который, само собой, поддержали еще несколько циклопов.
Ну а потом что?
Посмеялись, начали ковыряться. Не нравилось мне, что занимаемся мы разграблением чужой могилы, но приказ есть приказ.
Прикинули, можно ли саркофаг вытащить и на «Левиафан» упереть. Получалось, что целиком – никак. Начали резать.
Пока одни резали, другие успели найти штук тридцать предметов искусственного происхождения.
– В «Памятке» пишут, вы нашли дневник пилота? – спросил Горичный.
– Да. Уютный такой дневничок… Собственно, по моему мнению, это был единственный ценный для нас предмет. Все остальное можно было не трогать… Я вам честно скажу, лейтенант: по сей день рад, что мы тот саркофаг не успели разрезать. Наши пилы прошли хорошо если сантиметров шестьдесят, это на общих масштабах – едва заметные надрезы… А тут – «боевая тревога»! С «Левиафана» передают, что ягну всполошились, их истребители замечены в атмосфере Береники. Пришлось нам из пещеры вылететь пулей. В общем, остался саркофаг как есть… Но я не даром Любаву вспомнил… Я кричу своим: «Уходите, я здесь останусь! Отвлеку их!» Идиотизм полный. Кого бы я отвлек? Куда? Но очень уж хотелось мне геройской смерти.
– Понимаю вас.
– Понимаете?
Не знаю, понимал меня Горичный на самом деле или нет. В этих вопросах я сам себя не всегда понимаю.
Вот, скажем, за день до того как мы «Гиту» брали, в который раз подошла моя очередь на личный звонок.
Я отправился на флотский узел связи с твердым намерением наговорить Любаве всяких приятностей.
С «Уралом» меня соединили. Ура!
Говорю:
– Любавушка, котик, привет. Это Степа. Очень по тебе скучаю. У меня все хорошо. Каждый день купаюсь, загораю. Как ты там? Прилетай, может, ко мне? Военврачи везде нужны. А здесь лучше, чем на твоем «Урале». Природа красивая. Я вот подумал, есть сейчас возможность поговорить с одним генерал-майором ГБ. Очень серьезный человек. Думаю, ему твой перевод в Синандж устроить – раз плюнуть.
Х-связь – она всегда односторонняя (хотя и случается, что этого практически не чувствуется). Наговариваешь для начала побольше, все это отправляется через полгалактики твоему собеседнику. Сидишь, ждешь. На том конце линии тебе что-то наговаривают. Оно прилетает. Смотришь картинку, слушаешь слова.
Потом отвечаешь, посылаешь, ждешь.
Ждешь по-всякому. Иногда долго, а иногда получается – разрывов почти нет.
В тот раз так и было: казалось, что мы говорим по обычному телефону, что не лежат между нами бездонные пропасти парсеков.
На экране появилась Любава. Раскрасневшаяся – явно бежала к ближайшему терминалу связи со всех ног.
– Лева! Привет! Я тоже соскучилась, умираю! Только не ври мне как ты там загораешь! Не ври! Я сегодня слышала, у вас там настоящая война!
«Что она могла слышать? – думаю. – Что мятежники пытались „Таганрог“ угнать? Тоже мне, „настоящая война“… И какая сволочь ей об этом рассказала?»
– Я за себя не боюсь, нет, ты не подумай! Но если я буду там, где-то в вашем Синандже сидеть, я же не смогу! Я каждое слово буду через себя пропускать, буду думать, что ты там, где-то, в эту самую минуту, под пулями… Я с ума сойду!
– Любава, ты меньше слушай всяких дураков. Там у вас штабные – впечатлительные товарищи. Они из любой мухи умеют слона сделать. Не надо за меня волноваться. И никакой войны здесь нет…
И тут словно какой-то бес меня за язык потянул! Нет бы уже остановиться и на кнопку «Послать» надавить, я прибавляю:
– Конечно, там тебе наверное веселее, на «Урале», чем у нас на Синандже было бы… Что ни неделя – балы, вечеринки, ухажёры… Небось, закрутила уже с каким-то паркетным генералом…
Ну и получил я в ответ. И «сволочь» я «бессердечная», и «псих», и «диагноз твой – бред ревности, это болезнь, и ее лечить надо, а не здоровых людей изводить!»…
В общем, называется «наговорил всяких приятностей»… Болван.
Да вдобавок еще и сглазил – насчет «войны нет».

Пятаком у нас называли уютную, ладную площадь чуть в стороне от центра Синанджа.
Уж не знаю почему называли. Одни говорили, что площадь круглая, как пятак. Оригинальное мышление! Будто только пятак – круглый, а полтинник например квадратный…
Другие утверждали, что над площадью раньше висел на растяжках огромный серебристый диск с фравахаром – эмблемой конкордианских ВКС. И когда первые вертолеты наших оккупационных сил подлетали к Синанджу со стороны космодрома, один пилот сказал другому: «Гляди, Федя, какой пятак.»
Я, правда, фравахара уже не застал. Нас загнали на Синандж только в июле, когда поступили первые тревожные сигналы насчет мятежной эскадры «Сефид».
Горичный, который в качестве городского транспорта использовал, ни много ни мало, свой командирский броневик, остановил машину возле четырехэтажного дома с нарядным фасадом, выкрашенным салатовой краской. Там раньше размещалась какая-то клонская штабная контора, а теперь сидели наши.
– Подождите пока здесь.
Он пошел договариваться со знакомым связистом, а я остался топтаться на тротуаре.
Мимо меня неспешно шествовала клонская семья: папа, мама, девочка лет семи и мальчик. Мальчику было годков пять. Он гордо восседал на белой игрушечной лошади с колесиками. Лошадка бодро жужжала и уверенно катилась вперед со скоростью пешехода.
Классная вещь! Я улыбнулся.
Отец семейства вдруг повернулся ко мне и что-то сказал. Разумеется, на фарси.
Переводчика у меня с собой не было.
– Извините, не понимаю, – я развел руками.
Вероятно, он привык, что у каждого русского в Синандже есть с собой «Сигурд». Мужчина удивленно задрал брови и снова что-то сказал.
– Он спрашивает, – выручил меня Горичный, появляясь будто из-под земли, – правда ли, что полностью отменен комендантский час.
– Не знаю.
– А я знаю. Сегодня утром его действительно отменили. Ведь эскадре «Сефид» капут! – Горичный отвернулся от меня и донес ту же мысль до клона на языке фарси.
Впрочем, вряд ли этот конкордианец был клоном в буквальном смысле этого слова.
Судя по отлично скроенной одежде, да и по игрушечной лошадке (недешевая в Конкордии штука, я думаю), он и его семья принадлежали к одной из высших каст. Да и право на обзаведение детьми клонированным гражданам Конкордии предоставлялось ну очень редко, лишь за особые заслуги.
Выслушав ответ Горичного, отец семейства что-то скомандовал своим детям. Именно «скомандовал», у них с семейной дисциплиной строгач полный, особенно у пехлеванов.
Мальчик остановил лошадку, слез с нее. Девочка подбежала к нему, взяла его за руку. Они дружно что-то проскандировали – вероятно, стишок строк на шесть-восемь.
Я вопросительно посмотрел на Горичного. Старлей, похоже, сам обалдел.
Он присел перед детьми на корточки, попытался сделать серьезное лицо, сказал им что-то откровенно позитивное, подарил каждому по крохотному тубусу жевательного зефира «Вкусняшка».
На этом представление закончилось, клоны помахали руками и ушли.
– Что это было? – спросил я у Горичного.
– Это были новые веяния пропаганды, – ответил тот, рассеянно улыбнувшись. – Стихотворение. Причем не детское. Очень тяжелым, пафосным языком написано, я половину не понял. Но смысл такой, что пехлеваны с Земли мир спасли. Подчеркиваю: с Земли. И теперь все благоверные люди будут жить счастливо. Но для этого надо дружить.
– Ого. Это, что ли, наши пресс-офицеры балуют?
– Может и наши. А может и нет. Знаете, яхта из Хосрова недавно прилетела?
– Что-то краем уха…
– На ней прибыла женщина, заотар. Заотар высшей пробы, так сказать. Уже третий день выступает в местном Дворце Пехлеванов перед клонами. Аншлаг, говорят, полный. Кто-то из наших туда ходил, пилоты из второго гвардейского кажется.
– Здорово. Так значит, снова «Москва – Хосров – братья навек»?
– А как иначе? – Горичный развел руками. – Но вернемся к вашей проблеме… Значит я договорился. Второй этаж, комната триста. По вашему офицерскому удостоверению вас обязаны пустить. Будут спрашивать – скажете, идете к подполковнику Курехину.
– Знаю такого.
– Тем лучше. Но вместо Курехина двигайте прямиком в трехсотую. Скажите: «Я капитан Степашин». Этого достаточно.
Так я и поступил.
Зашел, нашел, сказал. Дали мне терминал, открывают сессию Х-связи.
– Говорите, есть «Урал», – тихо сказал мне Толик.
Что говорить? Хорошо Горичному советы давать! «Я люблю тебя, давай поженимся.»
Но это же как-то резко, правда? Или нет?
– Любава, солнышко, это Лева… Да что же мы с тобой все время ругаемся, а? Это потому что я дурак… Ты права, тут было немножечко войны. На днях пришлось с автоматом побегать… Но теперь уже всё! Теперь точно всё! В Синандже даже отменили комендантский час. Это мир, понимаешь? Сегодня же пойду поговорю о твоем переводе. Ты согласна?
Нет, думаю, нет, Лев, мало сказал. Еще говори! Ты же пулям не кланялся, чего перед девушкой любимой робеешь?!
– Помнишь, как мы с тобой на оленях катались? Я тогда подумал, что не бывает такого счастья, быть не может: встречаешь самую красивую девушку на свете, говоришь ей: «А не хотите ли прогуляться?» А она тебе отвечает: «Прогуляться? Давайте попробуем.» Думал, не бывает такого счастья! И нет, вот оно, прямо в руках… Любава, я люблю тебя… Я прошу тебя… стать моей женой.
Я нажал кнопку «Отправить».
Ответа не было три минуты.
Пять минут без ответа…
Среди операторов пополз тревожный ропоток.
Восемь минут…
Многовато. Даже с учетом всех ретрансляций.
– Оно хоть отошло? – спросил я у Толика.
Тот не отвечал, шаманил над своим пультом.
– Отошло, – ответил он, поворачивая ко мне лицо с безвольно опустившимися уголками губ. – Отойти отошло, но… Подтверждение приема с Земли не получено. И последние передачи от дальних абонентов пришли с «мусором». Сейчас разбираемся.
Я провел в комнате номер триста еще полчаса.
Х-связи не было. Вообще не было. Не пришел даже обязательный контрольный сигнал.
– Мы только что приняли через спутник связи над Урмией… – Толика, казалось, пропустили через стиральную машину, он весь взмок и, вместе с тем, как-то помялся, что ли. – Ваше собственное…
Он явно не знал что сказать. Нажал на кнопку. На экране перед собой я увидел… Свое лицо.
Капитан Степашин трагично задрал брови и заговорил:
– Любава, солнышко, это Лева…
Изображение распалось на хаотические черно-белые многоточия, звук размешался в цифровую кашу. Треск, крокозябры… Потом – временное просветление:
– …потому что я дурак… Ты права, тут было немножечко войны. На днях пришлось с автоматом побегать… Но теперь уже всё! Теперь точно всё!
Что верно, то верно – «всё». Вторая часть послания представляла собой ровный белый шум.
– Как это понимать? – спросил я у Толика.
– Н-не знаю… Такое впечатление, что волны… Исказились… Рассеялись… Остатки – от чего-то отразились… пришли обратно. Их принял наш спутник над Урмией.
– Отразились где? От чего?
Но ответа я не дождался. У меня в кармане зазвонил служебный телефон.
– Товарищ капитан, – голос Водопьянова был тревожен, – получен приказ. Рота переводится на строгое казарменное положение. Вы должны немедленно явиться на территорию части.

Глава 3. Рецепты бабушкиной кухни

18 августа 2622 г.
Океан Сполохов
Планета Урмия, система Макран

Осназ занимается всем. Осназу до всего есть дело.
Нужно добыть языка во вражеском тылу – посылают нас.
Организовать диверсию на вражеской базе – тоже, значит, нам на выход.
Идти в первой волне десанта, расстреливая из гранатометов радары и пусковые установки зенитных ракет? Поручите это осназу!
Про «особо важных товарищей» обоего полу я вообще молчу.
1 2 3 4 5 6 7 8