Так она и просидела в ней до сих пор. Почти все время одна. Ни сил, ни смелости, чтобы уплыть, у нее не нашлось, а другого пути отсюда не было.
Человек этот ничего не объяснял, ни о чем не спрашивал, да и не разговаривал почти – только: «Вот еда», или: «Пока не привезу воды, будете обходиться томатами из банок», или еще что-нибудь в таком же роде. Насколько она помнит, прежде он ей не встречался. Имени его не знает. Это был единственный человек, которого она видела после смерти мужа.
– Как он к вам обращался? – спросил я. – Миссис Картер или миссис Коллинсон?
Она задумчиво нахмурилась, потом покачала головой:
– Мне кажется, он ни разу не назвал меня по имени. Да и не разговаривал со мной без особой нужды. Я почти все время была одна.
– Сколько времени он здесь провел в последний раз?
– Приплыл перед рассветом. Меня разбудила лодка.
– Вы уверены? Это важно. Вы уверены, что он здесь с рассвета?
– Да.
Я сидел перед ней на корточках. Коттон стоял слева от меня, рядом с шерифом. Я поднял глаза на полицейского и сказал:
– Получается, что это вы, Коттон. В двенадцатом часу, когда мы увидели вашу жену, она была еще теплая.
Он выпучил на меня глаза и произнес запинаясь:
– Что? Что вы сказали?..
Я услышал, как справа от меня Вернон лязгнул зубами. Я сказал:
– Ваша жена боялась, что Уидден ее убьет, и написала записку. Но он ее не убивал. Он с раннего утра был здесь. Вы нашли записку и выяснили, что они были чересчур дружны. Ну, что вы после этого сделали?
– Это вранье, – крикнул он. – Тут ни слова правды. Я увидел ее уже мертвую. Я не...
– Вы ее убили, – рявкнул у меня над головой Вернон. – Вы ее задушили в расчете на то, что после записки подозрение падет на Уиддена.
– Это вранье, – снова крикнул полицейский и сделал ошибку, потянувшись к пистолету.
Фини ударил полицейского по голове и защелкнул на нем наручники раньше, чем он успел подняться.
18. Апельсин
– Все нелепо, – сказал я. – Полная галиматья. Когда мы схватим этого человека – мужчину или женщину, – окажется, что он ненормальный и ждет его не эшафот, а желтый дом.
– Очень характерно для вас, – ответил Оуэн Фицстивен. – Вы растеряны, ошеломлены, обескуражены. Признаете, что столкнулись с мастером, ищете преступника, который умнее вас? Да ни за что. Он вас перехитрил, следовательно, он идиот или сумасшедший. Ну, ей-богу же. Эта оценка и вам ведь не льстит.
– Но он должен быть ненормальным, – настаивал я. – Смотрите: Мейен женится...
– Вы что, – спросил он с отвращением, – снова будете декламировать вашу сагу?
– У вас непоседливый ум. В этом деле непоседливость мешает. Развлекая себя интересными мыслями, преступника не поймаешь. Надо сесть, разложить все собранные факты и крутить их, крутить, пока они не сцепятся.
– Ваша метода – вы и мучайтесь, – ответил он. – Но почему я должен страдать – убейте, не понимаю. Вчера вечером вы воспроизвели сказание о Мейене – Леггете – Коллинсоне раз пять во всех подробностях. И сегодня с завтрака ничем другим не занимались. С меня хватит. Нельзя превращать тайны в такое занудство.
– Черт возьми, после того как вы отправились на боковую, я просидел еще полночи и пересказывал всю историю самому себе. Надо крутить ее и крутить, мой милый, пока все не сцепится.
– Мне больше нравится школа Ника Картера? Неужели ни одна догадка не забрезжила у вас после этого кручения?
– Да, одна догадка появилась. Вернон и Фини напрасно решили, что Коттон помогал Уиддену в похищении, а потом его предал. По их мнению, Коттон составил план и убедил Уиддена выполнить черную работу, а сам прикрывал его, пользуясь своим официальным положением. Коллинсон помешал их затее и был убит. Тогда Коттон заставил жену написать записку – это и в самом деле липа, написано под диктовку, – убил жену и навел нас на Уиддена. Коттон первым выскочил на берег, когда мы подплыли к убежищу, – чтобы Уидден наверняка был убит при задержании и не успел заговорить.
Фицстивен провел длинными пальцами по рыжеватым волосам и спросил:
– Вы не считаете, что Коттоном могла двигать ревность?
– Могла. Но чего ради Уидден стал бы плясать под его дудку? Кроме того, как такой расклад согласуется с делами в Храме?
– А вы уверены, – спросил Фицстивен, – что не напрасно ищете между ними связь?
– Уверен. В течение нескольких недель убиты отец Габриэлы, мачеха, врач и муж – все самые близкие люди. Для меня этого достаточно, чтобы искать связь. Если вам нужны еще звенья, могу указать. Аптон и Рапперт, очевидные виновники первой трагедии, были убиты. Холдорн, виновник второй, был убит. Уидден – третьей, был убит. Миссис Леггет убила мужа; Коттон, по-видимому, убил жену; и Холдорн убил бы свою, если бы я не помешал. Габриэлу в детстве заставили убить мать; служанку Габриэлы заставили убить Риза и натравили на меня. Леггет оставил письмо, объяснявшее – не вполне удовлетворительно – все события, и был убит. То же самое произошло с миссис Коттон. Назовите любую из этих пар совпадением. Назовите любые две пары совпадениями. И все равно за этим виден человек, который действует по одной излюбленной схеме.
Фицстивен, задумчиво прищурясь, посмотрел на меня и согласился:
– Звучит убедительно. В самом деле, кажется, что действовал один ум.
– Свихнувшийся.
– Вам угодно настаивать на этом? – сказал он. – Но даже у вашего свихнувшегося должны быть мотивы.
– Почему?
– Ну что за гнусный способ рассуждений, – сказал он с добродушной досадой. – Если его мотивы не связаны с Габриэлой, почему преступления с ней связаны?
– А мы не знаем, все ли они с ней связаны, – возразил я. Мы знаем только о тех, которые связаны.
Он улыбнулся и сказал:
– Хлебом не корми, дай поспорить, а?
Я ответил:
– С другой стороны, преступления этого ненормального могут быть связаны с Габриэлой потому, что он с ней связан.
Серые глаза Фицстивена снова сделались сонными, он поджал губы и поглядел на дверь, отделявшую мою комнату от комнаты Габриэлы.
– Хорошо, – сказал он, снова повернувшись ко мне. – Кто же этот маньяк, близкий Габриэле?
– Самый ненормальный и самый близкий Габриэле человек – это сама Габриэла.
Фицстивен встал, прошел через всю комнату – я сидел на кровати – и торжественно потряс мне руку.
– Вы несравненны, – сказал он. – Вы меня изумляете. Потеете по ночам? Высуньте язык и скажите: «А-а».
– Предположим, – начал я, но тут в мою дверь тихонько постучали из коридора.
Я поднялся и открыл дверь. В коридоре стоял человек в мятом черном костюме, худой, моих лет и роста. Он робко смотрел на меня карими глазами и тяжело дышал носом – нос был в красных прожилках.
– Вы меня знаете, – виновато начал он.
– Да. – Я представил его Фицстивену: – Это Том Финк, один из помощников Холдорна в Храме Святого Грааля.
Укоризненно взглянув на меня, Финк стащил с головы мятую шляпу, прошел в другой конец комнаты и пожал руку Фицстивену. После этого он вернулся ко мне и, понизив голос, сказал:
– Я пришел сообщить вам одну вещь.
– Да?
Он мялся и вертел в руках шляпу. Я моргнул Фицстивену и вышел с Финком в коридор. Затворив за собой дверь, я спросил:
– Ну, что у вас?
Финк провел по губам языком, потом тыльной стороной костлявой руки. И все так же полушепотом ответил:
– Я пришел сообщить вам одну вещь, вам надо знать это.
– Да?
– Это насчет Уиддена, которого убили.
– Да?
– Он был...
Дверь моей комнаты разлетелась. Пол, стены, потолок – все вздрогнуло. Грохот был настолько силен, что его не слышало ухо, – он воспринимался всем телом. Тома Финка отбросило от меня. Меня швырнуло в другую сторону, но я успел кинуться на пол и отделался ушибом – просто стукнулся плечом о стену. Полет Финка остановил дверной косяк, затылок его пришелся на острый угол. Он упал лицом вниз и затих, только кровь лилась из головы. Я встал и побрел в номер. Фицстивен лежал посреди комнаты кучей тряпья и растерзанного мяса. Постель моя горела. Ни стекла, ни сетки в окне не осталось. Я отметил все это механически, когда уже ковылял к комнате Габриэлы. Дверь туда была распахнута – наверное, взрывом.
Габриэла на четвереньках стояла на кровати, головой к изножью, коленями на подушке. Ночная рубашка была разорвана у нее на плече. Зелено-карие глаза блестели из-под свесившихся на лоб каштановых локонов – безумные глаза животного в западне. На остром подбородке блестела слюна. Больше никого в комнате не было.
– Где сиделка? – прохрипел я.
Она ничего не ответила. В глазах, устремленных на меня, стыл ужас.
– Лезьте под одеяло, – приказал я. – Хотите схватить воспаление легких?
Она не пошевелилась. Я подошел к кровати, поднял одной рукой край одеяла, а другой стал укладывать ее, приговаривая:
– Ну-ка, укройтесь.
Она издала горлом какой-то странный звук, опустила голову и острыми зубами впилась мне в руку. Было больно. Я накрыл ее одеялом и вернулся в свою комнату. Пока я выталкивал тлеющий матрац в окно, начали собираться люди.
– Вызовите врача, – велел я первому из них, – и не входите сюда.
Едва я избавился от матраца, как сквозь толпу, уже заполнившую коридор, протолкался Мики Лайнен. Мики мигая посмотрел на останки Фицстивена, на меня и спросил:
– Что за чертовщина?
Углы его вялых, толстых губ опустились, изобразив нечто вроде перевернутой улыбки.
Я лизнул обожженные пальцы и сварливо сказал:
– Сам не видишь, что за чертовщина?
– Вижу. Опять неприятности. – Улыбка на его красном лице приняла нормальное положение. – Как же: где ты, там и они.
Вошел Бен Ролли.
– Тц, тц, тц, – произнес он, озирая комнату. – Как по-вашему, что тут произошло?
– Апельсин, – сказал я.
– Тц, тц, тц.
Вошел доктор Джордж и стал на колени перед телом Фицстивена. Джордж наблюдал за Габриэлой со вчерашнего дня, когда мы привезли ее из пещеры. Это был коротенький, средних лет мужчина, весь, кроме губ, щек, подбородка и переносицы, заросший черными волосами. Волосатыми руками он ощупывал Фицстивена.
– Что делал Финк? – спросил я у Мики.
– Ничего интересного. Я пристроился за ним вчера днем, как только его выпустили на солнышко. Из тюрьмы пошел в гостиницу на Герни-стрит и снял номер. Весь конец дня просидел в публичной библиотеке, читал в подшивках про неприятности нашей девицы – со вчерашнего дня и дальше, дальше назад. Потом поел, вернулся в гостиницу. Мог улизнуть от меня через черный ход. Если не улизнул, то ночевал в номере. Свет у него погас, и я ушел в двенадцать ночи, чтобы к шести часам быть обратно. Он появился в восьмом часу, позавтракал, на поезде приехал в Постои, там пересел на местный автобус – и в гостиницу, спросил тебя. Вот и все дела.
– Будь я проклят! – раздался голос врача. – Он не умер.
Я ему не поверил. У Фицстивена оторвало правую руку и почти всю правую ногу. Тело было исковеркано так, что даже не поймешь, много ли от него осталось; но от лица осталась только половина. Я сказал:
– Там в коридоре еще один, с разбитой головой.
– А, там ничего страшного, – пробормотал врач, не поднимая головы. – Но этот... нет, будь я проклят!
Он вскочил на ноги и стал отдавать распоряжения. Он был взволнован. Из коридора вошли двое. К ним присоединилась сиделка Габриэлы миссис Херман и еще один человек с одеялом. Они унесли Фицстивена.
– Который в коридоре, это Финк? – спросил Ролли.
– Да. – Я повторил ему то, что сказал мне Финк. – Он не успел закончить, помешал взрыв.
– А может быть, бомба была для него, именно чтобы он не успел кончить?
Мики сказал:
– Из Сан-Франциско за ним никто не ехал, кроме меня.
– Может быть, – сказал я. – Мик, пойди посмотри, что там с ним делают.
Мики вышел.
– Это окно было закрыто, – объяснил я Ролли. – Такого звука, как если бы что-то бросили в стекло, перед взрывом не было; и осколков стекла в комнате нет. Кроме того, на окне была сетка, значит, можно утверждать, что бомба попала сюда не через окно.
Ролли вяло кивнул, глядя на дверь в комнату Габриэлы. Я продолжал:
– Мы с Финком разговаривали в коридоре. Я побежал сюда и сразу в ее комнату. Если бы кто-то выскочил после взрыва из ее комнаты, я непременно бы увидел или услышал. Я видел ее дверь почти все время – сперва снаружи, из коридора, потом изнутри; перерыв был такой, что вы бы чихнуть не успели. Сетка на ее окне цела.
– Миссис Херман с ней не было? – спросил Ролли.
– Не было, хотя полагалось быть. Это мы выясним. Предполагать, что бомбу бросила миссис Коллинсон, бессмысленно. Со вчерашнего дня, с тех пор как мы привезли ее с Тупого мыса, она лежит в постели. Устроить так, чтобы бомбу оставили заранее, она тоже не могла: она не знала, что займет эту комнату. Кроме вас, Фини, Вернона, доктора, сиделки и меня, никто туда не заходил.
– Да разве я говорю, что это ее рук дело? – вяло возразил помощник шерифа. – А что она говорит?
– Пока ничего. Сейчас попробуем, но вряд ли мы много от нее услышим.
Мы и не услышали. Габриэла лежала на кровати, подтянув одеяло к самому подбородку, словно готова была нырнуть под него при малейшей опасности, и в ответ на все наши вопросы впопад и невпопад мотала головой.
Пришла сиделка, грудастая, рыжая женщина на пятом десятке; ее некрасивое веснушчатое лицо и голубые глаза производили впечатление честности. Она поклялась на гостиничной Библии, что покинула больную не больше чем на пять минут – только спустилась за конвертами и бумагой, чтобы написать письмо племяннику в Вальехо; больная в это время спала, а так она от нее ни разу не отходила. В коридоре ей никто не встретился, сказала она.
– Дверь вы оставили незапертой? – спросил я.
– Да, чтобы не будить ее, когда вернусь.
– Где бумага и конверты, которые вы купили?
– Я услышала взрыв и побежала обратно. – На лице ее выразился страх, и даже веснушки побледнели. – Вы что, думаете...
– Займитесь-ка лучше больной, – сказал я грубо.
19. Выродок
Мы с Ролли перешли в мою комнату и прикрыли смежную дверь. Он сказал:
– Тц, тц, тц. В ком, в ком, а в миссис Херман я не сомневался.
– А надо бы, раз сами ее порекомендовали, – заворчал я. – Кто она такая?
– Жена Тода Хермана. У него гараж. До замужества была медсестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25