Аникин толкнул дверь и пропустил в комнату Бугаева. Следом вошла Блошкина и остановилась у порога как вкопанная.
- Ой! - прошептала она испуганно. - Обокрали! - И схватилась за сердце, готовясь снова упасть в обморок.
- Не надо, Зинаида Васильевна, - проникновенно сказал Бугаев. - Не надо, миленькая. Не падайте. Давайте посидим. - Он взял Блошкину за локоток и усадил на тревожно скрипнувшую, незастеленную кровать. А сам сел на табуретку и огляделся. Комната была небольшая. Кровать, громоздкий, красного дерева платяной шкаф с раскрытыми дверцами, две табуретки, небольшое зеркало.
- Что же у вас украли? - спросил Аникин.
- Как что? - старуха обвела комнату взглядом. Остановилась на шкафу с раскрытыми дверцами. - Из шифоньера все вынуто. И чемодана Николая Алексеевича нет. Да, и еще... - она опять огляделась. - Ничего здесь нет. А раньше было.
- А чьи вещи? - поинтересовался Семен.
- Его вещи, но... - Она не нашлась, что сказать, и растерянно посмотрела на Аникина.
Бугаев подумал: "Ты небось надеялась, что жилец неожиданно съехал, а вещи тебе достанутся".
- Значит, пропавшие вещи принадлежали вашему жильцу Николаю Алексеевичу... Как его фамилия?
- Не помню. У меня на фамилии память плохая, - сказала Блошкина. - А вещи его пропали. Мои вот остались, - она потрогала постель, на которой сидела.
- А может быть, он сам эти вещи забрал? - спросил Бугаев.
- Тайком? - догадалась старуха. - Так чего ему таиться? Плату он мне на месяц вперед отдал?! Да вещи еще вчера вечером были на месте...
Бугаев прошелся по комнате, заглянул в открытый шкаф. Всюду было пусто. Только обрывки газет, куски проволоки... "Фантастика, - подумал Семен. - Если это тот самый дядя, то, значит, он остался жив. Но почему тайком?"
Следующие два часа, проведенные в доме Блошкиной, словесный портрет постояльца, нарисованный Зинаидой Васильевной, а главное, упоминание ею о маленьком потертом чемоданчике с инструментами, в который она однажды из любопытства заглянула, с неоспоримостью свидетельствовали о том, что бабкин постоялец Николай Алексеевич и сбитый на шоссе мужчина - одно и то же лицо.
Блошкина больше не падала в обморок, не хваталась за сердце, не капала себе капли. Почувствовав, что дело серьезное и от нее многое зависит, Зинаида Васильевна старалась рассказать все, что знала.
Николай Алексеевич появился у нее в доме в июне. В какой день, Блошкина точно не помнила. Показал он ей свой паспорт, и Блошкина занесла в свою домовую книгу все данные из этого паспорта.
- А как же? - сказала она. - Вдруг у него и денег нет? Поживет неделю, и ищи ветра в поле. Такие у меня тоже бывали, а по паспорту человека разыскать можно, да и сам он знает, что оприходован.
Блошкина так и сказала: "оприходован". Но вспомнить, что за данные о Николае Алексеевиче она вписала в книгу, старуха не смогла. И фамилию не вспомнила. Постоялец рассказал ей, что работал на Севере, теперь решил обосноваться в Ленинградской области, поближе к городу. "Куплю домик, привезу семью", - говорил он. Человек он спокойный, пил в меру. Раза два-три отсутствовал по неделе. Приезжали к нему и знакомые. Но только мужчины. Женщин в дом не водил, но однажды Блошкина видела Николая Алексеевича выходящим из ресторана "Олень" с молодой девицей. Зинаида Васильевна девицу эту знала, потому что каждый месяц получала из ее рук в сберкассе пенсию.
Бугаев поинтересовался друзьями постояльца.
- Серьезные люди, - сказала Блошкина. - Только помоложе, чем Николай Алексеевич. И знаете... - Она помолчала, словно пыталась поточнее воскресить их в своей памяти. - Другого круга люди. Николай-то Алексеевич - простой мужик. Да и сероват. А эти - нет! И одеты модно.
"Бабка-то умненькая, - думал Бугаев, приглядываясь к Блошкиной. Разговорилась - теперь и на профессоршу похожа. А ведь как опростилась со своим хозяйством. Прямо шут гороховый".
Криминалист, вызванный майором из управления, взял, где только было можно, отпечатки пальцев, а сам Бугаев, увидев у Блошкиной в углу на веранде большую сетку с пустыми бутылками, поинтересовался, нет ли там принадлежащих Николаю Алексеевичу.
Оказалось, что три большие бутылки из-под портвейна старуха взяла из его комнаты.
Водку же пила Тоська со своим кавалером и тихая Варя Терехова, продавщица из гастронома. Нужные бутылки были осторожно изъяты из сетки и бережно упакованы.
Пока Бугаев занимался всеми этими делами, участковый вышел в сад и подсел к старичку пенсионеру Дмитрию Николаевичу, читавшему потрепанную книгу. Но ничего путного из этой беседы не получилось. Дмитрий Николаевич недавно пережил инфаркт, говорил с трудом, с большими паузами и почему-то с неохотой. Про хромого бабкиного жильца Дмитрий Николаевич сказал только: "А-а! Этот ворюга... Я с ним и словом не перемолвился".
На вопрос Аникина, почему он считает Николая Алексеевича ворюгой, старик только плечами пожал и долго сидел молча. А когда Аникин уже встал со скамейки, собираясь распрощаться, старик вдруг выпалил:
- Да это с первого взгляда видно. Как Зинаида Васильевна таких типов к себе пускает?
Уже на следующее утро из дактилоскопического хранилища сообщили, что среди многих других "пальчиков", обнаруженных на бутылках и принадлежащих неизвестным лицам, есть отпечатки пальцев Льва Александровича Котлукова, по кличке Бур, много раз судимого за ограбления и в июне нынешнего года вышедшего из колонии и находящегося на административном поселении в Архангельской области.
Свою кличку Котлуков получил за редкое в наши дни умение вскрывать сейфы.
7
Осокин пережидал в лесу до полудня. Его то трясло, то било мелкой дрожью от озноба, то бросало в жар, и начинало нещадно колотиться сердце. Он пугался, считал пульс и пугался еще больше. Ему казалось, что сердце сейчас не выдержит, произойдет непоправимое. И здесь, в лесу, вдали от людей, ему никто не поможет. Потом он достал из сумки бутылку коньяка, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Сидел на заднем сиденье расслабившись, безучастно глядя на большого дятла, долбившего сухую елку рядом с машиной. "Ну и что? Ну и что? - думал он вяло. - И в тюрьме люди живут. Большой срок мне не дадут, все-таки человек с незапятнанной репутацией, известный в своем кругу. Возьму хорошего адвоката. Будут общественные защитники... Нет, нет! Правильнее пойти самому в милицию, - остановил себя Осокин. - Нечего паниковать. Самое большее, что мне предъявят, - оставил человека без помощи. Да ведь и в милиции люди, поймут, что от испуга я перестал соображать. А пришел в себя и сам явился. Сам! - Он все больше и больше успокаивался. - Даже если и судить будут! Совсем не обязательно, что в тюрьму посадят. Сейчас на стройки посылают. Как это у них называется... - Осокин наморщил лоб, вспоминая. - Условно-досрочно-освобожденные... А могут присудить платить по месту службы... - И тут его словно током ударило - он почувствовал, как все тело покрылось испариной. - Зимой у него защита! Защита на соискание ученой степени доктора экономических наук. Соискатель условно-досрочно-освобожденный Борис Дмитриевич Осокин? Абракадабра! А представление на заслуженного работника культуры, которое послали в исполком? Тоже псу под хвост? - Он вздохнул. Другое хуже. Если у этого человека семья, маленькие дети - меня заставят платить пенсию до самого их совершеннолетия. Или старушка мать..." Он вдруг очень ярко, словно наяву, представил кладбище и могилу, в которую опускали гроб со сбитым человеком. И скорбные глаза старухи матери увидел, и испуганных молчаливых детей. "А я о своей защите, о докторской! - почти с ненавистью к себе подумал Борис Дмитриевич. - Виноват - и отвечать буду, и платить..."
Дятел, теперь совсем обнаглев, долбил елку, Спустившись вниз протяни руку из машины - можно достать. Яркий, гладенький, перышко к перышку, словно маслом смазаны, дятел показался Осокину не ко времени праздничным и самодовольным, и он с раздражением нажал клаксон. Дятел улетел.
"Еленке же на будущий год в консерваторию поступать! - с тоской подумал Осокин, и снова чувство безысходности охватило его. - Это значит, уже сейчас надо начинать суетиться. И чтобы школу с медалью окончила - тут без меня ничего не сдвинется. Знаю я их школу - у кого из родителей весу да амбиции больше, у того и медаль в кармане. В крайнем случае аттестат с отличием... А консерватория? Будет со мной декан Геня Павлов после суда разговривать? Чушь собачья! Ой, как не ко времени, - почти простонал Осокин. - Как не ко времени! А может быть, тот мужик живой? Это я с перепугу решил, что насмерть? Может, жив? Да вины-то моей нет - выскочил как угорелый навстречу машине. А где свидетели? Кто поверит? - И тут он горько пожалел о том, что удрал. Трус, трус, - твердил Борис Дмитриевич. Твердил не со злостью, не с горечью, а с сожалением, словно бы смотрел на себя со стороны. Словно бы думал о каком-то близком ему человеке, которого он не в силах ни осудить до конца, ни простить, а лишь сожалеет о его беде. - Рано или поздно - все равно попадусь, - думал он. - Начнут искать... - Борис Дмитриевич стал вспоминать, кто мог его видеть. В Солнечном, около отделения ГАИ, никого не было. В Лисьем Носу ехало сразу машин двадцать - целая колонна. Но все равно будут искать машину с вмятиной на радиаторе. Пойдут на станции техобслуживания, проверят мастерские... Если бы я мог отремонтировать сам! - подумал он с сожалением. - Надо отыскать мастера-частника. Какого-нибудь умельца. Машину оставить в гараже на даче, пускай он на даче и отремонтирует. - Но тут же Борис Дмитриевич отверг эту мысль. - Милиция тоже не лыком шита, знает, что виновник на СТО не сунется, будет искать умельца. А что я скажу дома? Соседям? Друзьям? Наехал на дерево? Тогда почему не иду в ГАИ, не получаю страховку? - Он вдруг насторожился. Что-то в этой тягучей череде невеселых рассуждений царапнуло его сознание. Какой-то лучик надежды блеснул. - Наехал на дерево... А почему, собственно, и не наехать? И не надо будет бояться объяснений, тайно ремонтировать машину. - Осокин воодушевился. - Наехать на дерево - так просто. Даже подставить себе синяк или шишку на лбу. - Легкая улыбка мелькнула на его лице. - Жаль машину? А себя не жаль? Мудро, мудро, Боря! - похвалил он себя. - Даже выпитый коньяк здесь на пользу. Да, выпил! Кстати, надо хлебнуть еще! За ваше здоровье, Борис Дмитриевич. Такая идея. - Он глотнул большую порцию. Пусть проверяют, пусть лишают на год прав. Я и так теперь долго не смогу сесть за руль. Только зачем же об дерево? - Мысль его лихорадочно пульсировала. - В лесу, недалеко от того места? Без свидетелей? Надо на виду у всех, в городе! Стукнуть другую машину! Не рассчитал, не предусмотрел! А этот, другой водитель? Он что, сумасшедший?! Так резко затормозил у светофора! Всегда виноват тот, кто сзади? Виноват, но тот, кто впереди, тоже не должен лихачить! Ссора, ГАИ, акт. Неосторожно ездите, товарищ Осокин! Может быть, проверить на алкоголь? Пожалуйста! Не страшно, не страшно! Какая мелочь - лишение прав? А может, обойтись и без этого? Сколько я выпил? Три глотка? Смешно". Осокин ликовал. Он чувствовал себя заново родившимся...
...Место, где проспект Энгельса пересекается со Светлановским и Мичуринским проспектами, шоферы окрестили "чертовым пятачком": уж очень много понавешено здесь светофоров и дорожных знаков, разобраться в которых не так-то просто. Поневоле задумаешься и начнешь соображать, какому знаку повиноваться.
С одним из таких "задумавшихся" водителей, молодым усатым толстячком, беседовал недалеко от перекрестка инспектор ГАИ лейтенант Волков, когда раздался резкий скрежет тормозов и почти одновременно один за другим два гулких удара.
Волков оторвал взгляд от новеньких водительских прав провинившегося толстячка. Перед светофором, воткнувшись одна в другую, застыли три машины: "Волга" и два "жигуленка". Два водителя уже вылезли из своих машин и пытались открыть дверцу "Жигулей", попавших в "коробочку". Видно, дверь у машины заклинило. Наконец водитель сообразил, что есть еще и другая дверца, и выбрался через нее. Молча, сосредоточенно принялись разглядывать водители свои машины. На тротуаре, напротив места аварии, уже скапливались любопытные пешеходы.
- Видите, молодой человек, к чему приводит излишняя задумчивость? меланхолично сказал автоинспектор толстяку, уже который раз вытиравшему платком потеющий лоб. - Целое чепе! - Он понимал, что надо поскорее идти на место происшествия, но никак не мог решиться: отпустить с миром этого потеющего толстяка или сделать дырку в его талоне предупреждения. Инспектора раздражала и молодость нарушителя - "ведь лет двадцать, не больше, сукину сыну, - думал он. - А тоже мне! На собственной шестой модели разъезжает!" - и первоначальная дерзость нарушителя, так быстро перешедшая в заискивающую любезность, с которой он вымаливал себе прощение, тоже раздражала его...
- Ладно, - наконец решился автоинспектор. - Техпаспорт и талон тебе отдаю, а за правами заедешь в отделение.
- Товарищ инспектор! - жалобно начал толстяк...
- Сам видишь, некогда! - отмахнулся инспектор. - Лети отсюда соколом. Не то заработаешь прокол. - Он круто повернулся и зашагал к перекрестку.
Когда инспектор подошел к месту аварии, водители столкнувшихся автомашин, наверное, уже прикинули, во что им обойдется ремонт, и с завидным красноречием предъявляли друг другу претензии. Особенно усердствовал высокий молодой брюнет в модной кожаной курточке.
- Так могут ездить только пьяные! - кричал он, обращаясь к пожилому водителю черной "Волги", стоявшей первой у перекрестка. - Вы только подумайте, товарищ лейтенант!.. - бросился он к Волкову. - Тормозит, как будто один на дороге!
Водитель "Волги" молча пожал плечами. Он был спокоен. Инспектор, скосив взгляд на его автомобиль, сразу понял причину спокойствия: у "Волги" повреждения были небольшие: помят бампер, стенка багажника, левый стоп-сигнал. Да и машина к тому ж была государственная. Больше всего пострадали белые "Жигули", оказавшиеся в середине, - сильно помята решетка радиатора, правое крыло, разбиты подфарники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27